Около музыкальный калейдоскоп воспоминаний

«Туши свет, играй каденцию». Это пока не про Брест. Как раз с музыкой в городе всегда было в порядке. Брест можно без преувеличения назвать играющим и поющим. Интересно было бы посчитать процент жителей, умеющих играть на музыкальном инструменте по отношению к численности населения города. Я уверена, цифра будет не маленькой. Сейчас в Бресте сплошь и рядом имеются студии, центры, кружки, школы, дающие возможность учиться музыке, вкусить духовную пищу и культурно обогатиться. Было бы желание.

А начиналось всё с одной музыкальной школы, одного музыкального училища и горстки талантливых педагогов. Их имена и заслуги аккуратно перечисляют в юбилейных статьях и торжественных речах. Континент педагогов подобрался такой, что Бресту могли позавидовать многие столичные музыкальные учебные заведения. Кроме местных преподавателей, некоторые из которых закончили еще Варшавскую консерваторию, дороги военного лихолетья или другие жизненные обстоятельства привели в Брест выпускников Московской, Петербургской и Ленинградской консерваторий. Это была элита, которая не только обучала музыке, но и прививала навыки культурных и уважительных взаимоотношений. Педагоги и ученики чувствовали себя одной семьей. Педагоги были строгими, но справедливыми, требовательными к ученикам и бескорыстно преданными своей профессии. Эта великая когорта давно ушла. Из тех, кто знал их лично, кто у них учился, кто с ними работал остались единицы. 

 

Многие из выпускников музыкального училища стали будущими педагогами музыкальной школы.

 Моя мама, Элла Адливанкина, поступила в музыкальную школу в 1948 году. Музыкальная школа и музыкальное училище возобновили свою работу практически сразу после освобождения города. Тогда музыкальная школа находилась в одном здании с музыкальным училищем. Сейчас на этом месте стоит кукольный театр. Педагоги у студентов и учеников были общие. Недостатка в музыкальных инструментах в городе не было, как и не было недостатка в желающих учиться на них играть.

После войны Брест был переполнен трофейными товарами. Два больших комиссионных магазина на улице Советской с трудом вмещали в себя горы антикварной мебели, блеск хрустальных люстр и неимоверное количество разных музыкальных инструментов. В расположение штаба генерала Прусса на улице Островского свозили перед дальнейшей отправкой далее “по назначению” экспроприированное у поверженного врага добро. Добра было так много, что оно не помещалось под крышами ангаров, поэтому его оставляли в просторном хозяйственном дворе. Под открытым небом мерзли, мокли, нагревались или просто пылились не только диваны, столы, пианино, но даже концертные рояли. Любое пианино можно было купить за бесценок. Городскому начальству трофейную мебель раздавали, а инструменты перепадали задаром в качестве солидного довеска к интерьеру. Пианино, аккордеоны, гитары, скрипки можно было купить “с рук” у проезжавших через Брест многочисленных военных, которые вагонами везли домой свои победные трофеи.

 

На этой фотографии крайний справа сидит Борис Шубик, брат первого директора музыкальной школы Григория Шубика. Рядом с ним педагоги Д.Кронидов, Е.Добротворская, первые студентки-пианистки музыкального училища Влада Олешкевич и Вера Карпук (Утгоф). 

Директором школы был назначен Григорий Шубик . После войны он и его брат оказались в Бресте. Оба бывшие фронтовики. Оба музыканты. Оба выпускники Ленинградской консерватории. Один — пианист, другой — баянист ( или аккрдионист?). Оба после полученных во время войны ранений лишились нескольких пальцев на руках.  Это увечье отобрало у них возможность играть, но не способность учить других. 

Первый год в школе мама училась как раз у директора Шубика. Своего учителя Элла практически не видела, потому что он был постоянно занят решением административно-хозяйственных вопросов. Занятия проходили в кабинете директора, который из-за нехватки помещений был одновременно и бухгалтерией. В комнате стояло два стола и инструмент. За бухгалтерским столом сидела дама по имени Елена Адольфовна. Музыкальные экзерсисы учеников Шубика не мешали ей выполнять свою работу. Елена Адольфовна пришла на это место в первые дни послевоенного открытия школы и оставалась на этом посту до глубокой старости. Ее знали, уважали и даже любили несколько поколений учащихся и преподавателей.

Здание, на улице Ленина, где в послевоенное время, размещалось музыкальное училище и музыкальная школа.

Отдельную комнату бухгалтерия получила только после того, как школа переехала в здание на Ленина, 37. Это было небольшое помещение, которое находилось на первом этаже сразу налево по коридору. В том же отсеке были классы скрипачей и виолончелистов, кабинет директора и дверь, за которой сразу начинались крутые ступеньки подъема на сцену актового зала. Перед экзаменами, зачетами, концертами там толпились взволнованные ученики в ожидании своего выхода к черному роялю.

Я хорошо помню Елену Адольфовну. Всегда очень приветливая, говорила с сильным польским акцентом. Она была из местных. Ее первый муж погиб в 1939 году. Детей не было. Вторым мужем стал вдовец, жена которого умерла во время оккупации. Елена Адольфовна ласково называла его «муй Суавчык». Они тихо и мирно жили в одном из особнячков на Леваневского. Когда наступали совсем трудные времена, Елена Адольфовна доставала из своих запасников что-то на продажу. Так в нашем доме появился плетеный серебряный ридикюль, который моя мама купила на весь свой выданный той же Еленой Адольфовной месячный заработок. Папа удивился этой, мягко говоря, непрактичной покупке, заставившей семью жить целый месяц на одну зарплату, но потом повесил ридикюль на бра и превратил его в копилку юбилейных однорублевых монет. Меня ридикюль не интересовал. Забегая на переменках или просто так в бухгалтерию к Елене Адольфовне, я получала не только конфетку, но и полный восторг от возможности покрутить загадочное устройство под названием арифмометр. Как на нем делала свои бухгалтерские подсчеты Елена Адольфовна, никто не понимал, но дебит с кредитом у неё всегда сходились идеально.

Вообще, атмосфера в бухгалтерии была особенной. Кроме Елены Адольфовны в комнате работала вторым бухгалтером неописуемой красоты женщина по имени Нина Михайловна. Она постоянно курила крепкие папиросы. Но ни вечная папироса в зубах, ни удары судьбы не смогли помешать ей оставаться красавицей. У Нины Михайловны был муж и сын Виктор. После окончания школы он поехал поступать в медицинский институт. Сдал экзамены, пошёл с друзьями купаться на речку, нырнул и сломал позвоночник. До конца своих дней Нина Михайловна ухаживала за сыном-инвалидом. После ее смерти опеку над Виктором взяли на себя известный деятель беларускай культуры, бывший зав.кафедрой беларускай литературы пединститута Владимир Колесник и его жена Соня ( Зося). Соня была младшей сестрой Нины Михайловны. Своих детей у Колесников не было. Неизвестно, как сложилась судьба Виктора после ухода из жизни Колесников.

Во втором классе для Эллы Адливанкиной начался этап настоящего обучения игре на фортепьяно, потому что Элла попала к одному из самых ярких педагогов школы. Выпускница Варшавской консерватории Берта Николаевна Кандисбрат приехала в Брест сразу после войны. Она была глубоко пожилой и со слабым здоровьем маленькой, хрупкой женщиной. Жила одиноко в крохотной хибарке на Кирова. Работу и учеников очень любила. Постоянно устраивала дополнительные занятия у себя дома. Выглядела всегда с иголочки: шляпка с пером, туфельки на широком устойчивом каблучке, элегантные пальто, платья, блузки. Девочкам-ученицам давала советы, как одеваться со вкусом и вести себя с достоинством. Наверное уже тогда появилась традиция приглашать учеников домой для дополнительных занятий. Даже в мое время это было в порядке вещей перед экзаменами или концертами приходить домой к педагогу. Естественно, что ни у кого в мыслях не было предлагать или просить оплату за эти уроки. Будучи прекрасным педагогом и очень ответственным человеком, Берта Николаевна не преподавала в старших классах, так как в первую очередь трезво оценивала состояние своего здоровья. Подготовив прочную базу, она передавала своих учеников в более сильные руки.

Заслуженная грамота. Ими тогда награждали очень редко, поэтому наличие такой грамоты было предметом особой гордости.

Таким образом Элла Адливанкина стала ученицей Евгении Михайловны Добротворской. Добротворская была самым желанным педагогом, к которому мечтали попасть все пианисты. Между собой ученики называли ее не иначе, как ласковым именем Евгеша. Добротворская закончила Петербургскую консерваторию и была великолепной пианисткой. Муж Евгении Михайловны был оперным певцом. Когда он выступал, она ему аккомпанировала. Говорят, что была даже записана пластинка с его концертом в сопровождении аккомпанемента Добротворской. Но это было в прошлой жизни. В Бресте они оказались, как и многие, волей послевоенной судьбы. Детей у них не было. Муж вскоре скоропостижно скончался. Всю свою жизнь Евгения Михайловна посвятила ученикам. Для многих она была, как вторая мама. Евгеша воспитала целую плеяду музыкантов и педагогов. На свое 70-летние она дала сольный концерт, продемонстрировав великолепное владение инструментом и завораживающую музыкальность. Через короткое время после этого концерта с Евгенией Михайловной случился инсульт. Бывшие ученики ее не забывали и постоянно кто-то из них находился рядом с любимой Евгешей. Она была сильной женщиной. Слезы в ее глазах видели только один раз, когда одна из её любимых учениц нанесла Евгении Михайловне неожиданную и незаслуженную глубокую обиду. Многие из -за этого случая отвернулись от этой ученицы, не простив ей неблагодарности по отношению к педагогу. Парализованную после инсульта Евгению Михайловну забрала к себе приехавшая откуда-то с Алтая племянница. В Бресте Добротворская оставила после себя добрую память и учеников, многие из которых сами стали педагогами.

 

Евгения Добротворская со своей преданной ученицей Тамарой Галицкой, будущим зав.фортепьянного отделения музыкальной школы

После музыкальной школы Элла Адливанкина поступила в музыкальное училище, оставшись в тех же стенах и практически не поменяв преподавателей. Учиться было очень трудно, но весело. Чтобы не проходить общеобразовательные предметы в музучилище в ущерб музыкальным дисциплинам, Элла пошла в вечернюю школу и параллельно с игрой на фортепьяно получила полноценный аттестат о среднем образовании.

Перспективу поступления в консерваторию разрушило внезапно нахлынувшее замужество. Выбор между карьерным ростом и одним из самых завидных женихов Бреста был сделан в пользу жениха, поэтому все жизненные планы ограничились стенами музыкальной школы.

 

Будущий педагог Э. Губенко

 Считается, что музыкальная школа начала работать на улице Ленина, 37 в 1960 году. На самом деле занятия начались гораздо раньше, когда в здании полным ходом продолжались работы по перестройке и превращения бывшего штаба генерала Прусса в очаг культуры.

В 1959 году четверокурсницы музучилища Валя Дорохина и Элла Губенко были официально приняты на работу в качестве педагогов по классу фортепьяно в брестскую музыкальную школу. Преподавали под аккомпанемент шума строительных работ. В перерывах между уроками Валя Дорохина приходила в класс своей подруги через еще не заделанную дырку в стене. Во многих окнах не было стекол, пахло краской и клеем. На эти временные неудобства не обращали внимания. Это музыка вечна, а стройка вечной не бывает. Хотя, иногда все же бывает. Школе на Ленина 37 повезло. Реконструкция и отделка были завершены.

 

После занятий и работы. Студентки муз.училища  выглядели, как кинозвезды. Брест, 1959 г.

Директором школы был назначен выпускник Тбилисской консерватории Константин Манучаров, который превратил провинциальную музыкальную школу в центр приобщения к великому и прекрасному. Все те имена, которые сейчас с гордостью перечисляются в качестве побывавших в школе почетных гостей, никогда бы не появились в анналах школьной истории, если бы не их дружба и тёплые отношения с Константином Манучаровым. Когда Святослав Рихтер с Ниной Дорлиак приезжали в Брест, они шли в гости только к Манучарову. Дмитрий Шостакович в многочисленной переписке обращался к Константину и его жене Тамаре Галицкой «Привет, мои дорогие Манучарики». Можно перечислить еще массу известных имен, которые ради дружбы с Манучаровым приезжали в Брест, давали бесплатные концерты в музыкальной школе, проводили открытые уроки, участвовали в жюри конкурсов. Манучаров был прекрасным музыкантом и талантливым администратором. Удивительное сочетание. Еще он был строгим и добрым. Серьезным и остроумным. Сдержанным и хлебосольным. Широко образованным и не заносчивым. Голубых кровей и не снобом. Словом, школе очень повезло, что 25 лет она находилась под руководством такого человека.

 

Константин Манучаров. Директор музыкальной школы 1960-1985 гг.

Среди тех, кто составил основу обновленного коллектива школы, были первые выпускники Брестского музыкального училища. Царственные Ирина Куфко и Тамара Галицкая, всегда жизнерадостные, говорившие с легким акцентом, двоюродные сестры Вера Утгоф ( Карпук) и Галина Щедрова (Лицкевич). Они начинали учиться музыке еще в polskich czasach у знаменитой на весь Брест пианистки Волковой. Надежда Аравицкая преподавала сольфеджио. Во многом благодаря ей большое количество выпускников музыкальной школы продолжило свое обучение на теоретическом отделении музыкального училища.

 

Слева направо: Надежда Аравицкая, Тамара Галицкая, Галина Щедрова, Ирина Куфко, Вера Утгоф. На них равнялись. Они были из тех, кто держал высокую планку педагога и способствовал престижности профессии.

Следующим поколением педагогов музыкальной школы стали выпускники музыкального училища 60-х годов. Элла Адливанкина, теперь уже под фамилией Губенко, работала больше 30 лет в стенах родной школы. Организационные катаклизмы вынудили ее покинуть любимое место работы и перейти в открытую на улице Московской в 1990 году музыкальную школу №2. Но сердцем и душой она остаётся «на Ленина». Именно с этой школой связаны лучшие воспоминания. В этой школе были любимые ученики, которые потом становились коллегами по работе. Благодаря этой школе пришло четкое понимание правильности выбора профессии и любви к ней.

 

Педагоги и ученики фортепюянного отделения музыкальной школы. 80е гг.

Почти все без исключения педагоги ходили на работу, как на праздник. Мизерные зарплаты и большая нагрузка не мешали преподавателям, как женщинам, так и мужчинам, выглядеть ухоженными и элегантными. Этим они очень отличались от скучного облика учителей общеобразовательных школ. Музыкальная школа была своеобразным показателем всех модных тенденций и стилей. На торжественные мероприятия все приходили в специально сшитых нарядах. С неимоверными трудностями где-то и как-то покупались отрезы парчи, бархата, кримплена, шелка. Каждое платье было индивидуальным и неповторимым. Когда в начале 70-х годов пришла мода на парики, ее тут же подхватили преподаватели музыкальной школы. Это было удобно, так как избавляло от необходимости тратить время и деньги на парикмахерскую, а зимой не носить шапку. Парики были разнообразные и на удивление очень хорошего качества. Выбор по цвету, длине и степени «закудрявости» был колоссальный. На фоне серого и унылого советского стандарта внешний вид педагогов как бы подчеркивал особенность этого учебного заведения.

 

Понятно, почему ученики смотрели на своих педагогов с восхищением. 

Школа после последнего ремонта изменила внутренний облик. Но еще осталось много тех, кто помнит, что в библиотеку за нотами надо было проходить через учительскую. Ноты были, кстати, в страшном дефиците. Бессменный библиотекарь школы Татьяна Штарева хранила, берегла, подклеивала, подшивала разваливающиеся листочки всеми возможными способами. Это сейчас можно скопировать, скачать, распечатать, купить любые ноты. Тогда ученики или получали ноты в библиотеке, или давали педагоги, или родители где-то «доставали по блату».

 

Играют  Лена Олесюк и Лена Золотова, ученицы глубоко уважаемого педагога Любови Явтухович. Она тоже была из плеяды первых выпускников музучилища. Пока были силы, учила детей музыке. 

Инструменты в классах фортепьянного отделения были все марки «Беларусь». Борисовская фабрика, прозванная в народе «Пианинка», уже почти лет 20, как почила в Бозе. А ведь пианино «Беларусь» было достойным инструментом. Во время войны фабрика полностью сгорела. Восстанавливали производство на основе вывезенных из Германии трофейного оборудования, трофейных технологий и материалов. На инструментах Борисовской фабрики играли в СССР и за рубежом. Известный всему Бресту настройщик от Бога по имени Алексей Серый летал аж в Тайланд, чтобы настраивать пианино «Беларусь». Серый был музыкант-самоучка, прекрасно играл на баяне. Но делом всей его жизни стала настройка клавишных. Три сына Алексея Серого учились в музыкальной школе по классу фортепьяно. Всех троих можно назвать талантливыми пианистами. Средний сын, Игорь, пошел по стопам отца,  унаследовав его слух и мастерство. Он по сути остался единственным в Бресте пианинным доктором. 

 

Пианино «Беларусь». Урок в классе педагога Э.Губенко

Среди династических фамилий нельзя не упомянуть Николая Демченко и его сыновей : Игоря и Алексея.

Николай Демченко был из местных. Он учился в Варшавской консерватории. После войны работал завучем в музыкальной школе, преподавал в музыкальном училище, организовал первый ансамбль народных инструментов, который с годами превратился в большой и очень успешный оркестр. Его сын Игорь закончил Минскую консерваторию, работал в Минске, женился на приемной дочери беларуского писателя Петруся Глебки, вернулся в Брест и стал преподавать в музыкальном училище, а его жена Лариса вела уроки сольфеджио в школе. С Игорем Демченко мой отец был дружен еще со времен детства, а Лариса стала подругой моей мамы на всю жизнь. Игорь и Лариса были очень красивой парой. Драматическую историю Ларисы Глебки я узнала гораздо позже. Когда началась война, Петрусь Глебка сумел добраться до Москвы, а его жена осталась Минске. Многие считали ее предательницей, потому что она работала на коллаборационистском радио, но на самом деле Нина была активной участницей подпольного движения. В 1942 году она удочерила чудом спасенную из Минского гетто еврейскую 6-летнюю девочку. Лару окрестили и строго-настрого запретили говорить, что она еврейка. Лара была настолько кукольно-хорошенькой девочкой, что на какое-то очередное торжество именно ее выбрали для подношения букета самому гауляйтеру Кубе. Сначала подпольщики хотели подложить в букет мину, чтобы убить Кубе, пожертвовав жизнью девочки, но потом от этого способа отказались. Гауляйтера  все же ликвидировали, но другим способом. В канун освобождения Минска Нина с Ларой выехали в Берлин. Это тоже было частью подпольной работы. Благодаря неустанным хлопотам Петруся Глебки, Нина и Лара вернулись в Минск после победы в 1945 году. Родной отец Лары — художник Марк Житницкий — был репрессирован в конце 30-х гг. После возвращения из ГУЛага он нашел Лару и хотел ее забрать. Но Лара осталась с Глебками. В Бресте Игорь Демченко и Лариса Глебка прожили несколько лет. Игорь даже успел поработать директором музыкального училища. Но потом они вернулись в Минск.

В Бресте остался жить младший брат Игоря — Алексей. Алексей тоже был музыкантом. Он умер в день похорон его жены. Не смог пережить потерю. Игоря Демченко тоже уже нет на этом свете. 

Семья Демченко: мама, старший сын Игорь, отец Николай, младший сын Алексей. 

Многим из первого послевоенного поколения преподавателей сейчас исполнилось бы или вот-вот исполнится 100 лет. Из второго поколения в Бресте здравствуют в весьма преклонном возрасте считанные единицы. Перечень тех, кто уже не с нами, но чьи ученики стали продолжателями профессии, гораздо длиннее, чем тех, кто остался. Спасибо им всем от тех, на чью жизнь они прямо или косвенно повлияли, кого научили быть неравнодушными к прекрасному. В качестве достижений принято козырять именами знаменитостей, фамилиями лауреатов, наградами и премиями. Но нельзя забывать и том неимоверном количестве бывших учеников, кого школа приобщила к музыке, расширила кругозор, повысила общий культурный уровень. Таких тысячи. Это, как мне кажется, и является главной заслугой школы, которая в этом году отмечает свой 85-летний юбилей.

Natalia LEVINE 

Доверяй, но проверяй.

Эта фотография с известным ракурсом железнодорожного техникума часто встречается в интернете. Вызывает вопросы подпись, которая стоит под фотографией. В подписи 4 предложения. «Во время войны 1941-1943 г. в здании техникума были созданы украинской оккупационной властью « Рейхскомиссариат Украины» технические курсы. Курсы были ориентированы на подготовку строителей бараков, но изучали математику и физику. В 1941 г. на курсах работали Лешуков, Фурсов и Дмитриева. Занятия велись на украинском языке». 

Автор подписи не только явно не отягощен знаниями, он еще и распространил заведомо ложную информацию. Начнем с того, что оккупационная власть была не украинской, а немецкой.  Рейхскомиссариат Украины существовал с 1941 по 1944 год и находился в ведении немецкой администрации. Брест был выбран в качестве столицы генерального округа Волынь-Подолия. В этом статусе он пробыл один год. В июне 1942 года столица округа была перенесена в Луцк. 

В различные задачи гражданского управления оккупированными территориями  входила и организация школьного образования. Одна из служебных записок, отправленных оккупационными властями в Берлин, сообщает:

«Поскольку трудовая повинность наступает только с 14-летнего возраста, молодые люди в городах в возрасте 12-14 лет практически предоставлены самими себе, бездельничают, спекулируют и убивают время другими способами. Такое состояние является совершенно недопустимым. Оно позволяет русским говорить о разрушительной системе немцев в области культуры, что способно создать угрозу общественному порядку».

Получать высшее образование на оккупированных территориях местному населению было запрещено, но потребность в квалифицированной рабочей силе была велика, поэтому германское командование кроме организации школ начало создавать систему профессиональных учебных заведений. 

В Бресте было решено открыть 3-летнюю Техническую и 2-летнюю Ремесленную школы. Они находились в помещениях старого здания Школы техничной. В новом здании расположилась администрация Gebietskomissariat(а). 

Работавшая во времена оккупации Техническая школа имела электрико-механическое и дорожно-строительное отделения, а Ремесленная – кузнечно-слесарное отделение для парней и курсы кройки, шитья и трикотажа для девушек. Изучение математики и физики было необходимо для получения специальностей. Бараки сколачивала другая рабочая сила. 

Единственным правильным из четырех предложений подписи к фотографии является лишь то, что преподавание действительно велось на украинском языке, так как в национальном составе населения  Рейхскомиссариата Украины преобладали украинцы ( 3,5 млн. человек).  Поляков было 400 тыс., белорусов — 280 тыс., русских — 330 тыс. , евреев всех убили. 

В подписи к фотографии упомянуты три фамилии преподавателей, которые якобы работали «на курсах» во время оккупации. Это неправда. 

В.Губенко очень хорошо знал и Фурсова, и Дмитриеву, и Лешукова. Они все работали в железнодорожном техникуме. Вот, что мы находим в его воспоминаниях об этих преподавателях железнодорожного техникума: 

« Фурсов Николай Степанович —завуч техникума до войны и два года после войны.  Преподавал строительство железнодорожных дорог и мостов. Это был веселый, приветливый, очень порядочный человек с высоким уровнем профессиональных знаний, судя по отзывам о нем студентов и преподавателей. В 1947 году его сняли с работы с подачи парторгов и НКГБ. Причина: нахождение на территории, временно оккупированной врагом. Это был один из пунктов анкеты личного дела, которую должен был в обязательном порядке заполнить каждый, поступающий на работу или учебу. Вопросы анкеты звучали, как обвинения: почему остался? а если остался, почему не сражался в рядах подполья? партизанском отряде?   остался и еще работал?  значит сотрудничал с оккупантами. Значит враг. Ссылка на то, что не мог догнать бегущую Красную Армию воспринималась, как злостная клевета. Немцы уже  в первые дни оккупации Бреста отдали приказ об обязательной явке на работу всех специалистов, особенно инженерно-технических работников. За невыполнение приказа виновников отдал незамедлительный расстрел. Всю оккупацию Николай Степанович жил под этой угрозой, содержал семью, зарабатывая на жизнь ремеслом сапожника. Каждую минуту его могли вызвать, донести на него, но к счастью среди тех, кто был с ним знаком, доносчиков не оказалось»

«Дмитриева Любовь Михайловна — в ту пору молодая красивая женщина с тяжелой военной судьбой. Накануне войны она приехала в Брест с мужем, майором Красной Армии, и маленьким сыном. Муж служил в одной из частей гарнизона крепости. Разбуженный первыми залпами немецкой артиллерии на рассвете 22 июня 1941 года, он побежал в крепость и исчез навсегда. Как и где он сложил голову, неизвестно. После войны Любовь Михайловна искала мужа, но все запросы в военкомат, в военные архивы остались без ответа: пропал без вести. Любовь Михайловна преподавала в техникуме математику. Замуж больше не вышла. Жила вдвоем с сыном. В начале 50х годов ее постигло новое несчастье: ее сын, ученик 9го класса февральским днем вышел из дома в магазин за хлебом и не вернулся. Его тело, связанное проволокой, обнаружили в Мухавце возле электростанции только в апреле. Загадка его гибели так и осталась загадкой. Рано ушла из жизни и Любовь Михайловна. Земля ей пухом.»

       ( из воспоминаний В.Губенко)

Николай Константинович Лешуков преподавал геодезию. Работал в техникуме до войны и после войны. Жил на улице Менжинского. Это, к великому сожалению, всё, что удалось выяснить. Наверняка человек с интересной судьбой. Одни, кто мог бы о нем рассказать, уже не с нами, другие — не хотят делиться воспоминаниями.  Есть еще третьи, которые и рады были бы помочь, но ничего не знают. 

Фурсов, Лешуков и Дмитриева находились во время войны «на оккупированных территориях». Это правда. Но, во-первых, ни один из них не володів українською мовою, во-вторых, если бы было хотя бы малейшее подозрение на коллаборационизм, то они наверняка не избежали бы наказания. Увольнение Фурсова было связано только с обвинением в нахождении в оккупации. Лешуков и Дмитриева никаким преследованиям со стороны органов безопасности не подвергались. Плюс, если мы вспомним массовые расстрелы жён и детей «восточников» в Жабинке, трудно себе представить, что жену красного командира немцы взяли бы на работу. Те, кому посчастливилось избежать гибели, ради спасения себя и детей жили тихо и скрытно 

Весна 1945 года. Брестский железнодорожный техникум. Группа преподавателей и учащихся первого еще военного набора осени 1944 года. Многие еще не успели сменить военную форму.

На этой старой и очень плохого качества фотографии запечатлены студенты и преподаватели железнодорожного техникума в 1945 году. 

Второй ряд:

четвертая слева Дмитриева Л.М. , преподаватель математики, вдова командира Красной Армии, погибшего при обороне Брестской крепости.

Далее :

Фурсов Н.С. —завуч техникума до войны и два года после войны

Маневский — преподаватель черчения

Стоят слева: 

Терешенков И.М. — военрук, после техникума работал инспектором Брестской таможни 

Боденкова Е.К.    — преподаватель русского языка

Зотов И.С. —преподаватель физики

Лешуков Н.К. — инженер, преподаватель геодезии

NN

Фурсова — преподаватель немецкого языка

Андреюк Н.Ф. — заведующий учебными мастерскими

Мороз Р. К. — зам.начальника техникума по административно-хозяйственной части, из местных, слесарь-сантехник

Заяц И.Е. — преподаватель беларускай  мовы

Продолжение следует. 

 

Семья Елиных.

Фамилия Елин знакома тем, кто читал историю обороны Брестского железнодорожного вокзала в первые дни войны. На вокзале висит мемориальная доска, на которой первым среди перечисленных защитников вокзала  стоит имя Льва Давидовича Елина. Несмотря на то, что эпизод его гибели растиражирован во многих средствах массовой информации, то и дело встречаются “разночтения” в его имени: то он Леонид, то он Давыдович. Только фамилия всегда пишется правильно: Елин.

Мемориальная доска на Брестском железнодорожном вокзале.

Все публикации, заметки и статьи, где говорится о Елине рассказывают одно и то же: был направлен в Брест в сентябре 1939 года на должность начальника Брестского отделения службы движения. 22 июня 1941 года был смертельно ранен, защищая вокзал, умер в тот же день в больнице, был похоронен в братской могиле во дворе больнице, а в 1972 году перезахоронен на кладбище Плоска

Брест. Могила Льва Елина на кладбище Плоска. 11й кавртал.

Но никто нигде ни разу не упомянул тот факт, что предки Льва Елина были родом из Брест-Литовска. Правда, фамилия у них была другая: Эльберт. Прадед Льва Елина, чтобы уберечь своего сына от службы в армии, записал его под фамилией своих родственников Елиных, у которых он по официальным записям числился единственным, а значит освобождался от солдатчины. Так появился первый Елин, дедушка Льва Давидовича по имени Марк.

Марк Елин (Эльберт), уроженец Брест-Литовска. Дед Льва Елина.

 Семья Елиных из Брест-Литовска переехала сначала в Люблин, а потом в Одессу. Все четверо детей первого Елина получили высшее образование. Отец Льва Елина, Давид, был по описаниям статным красавцем, прекрасно танцевал, приятно пел. Он закончил медицинский факультет Тартусского университета, женился на милой еврейской девушке Фене,  получил пост земского врача в Саратове, участвовал в русско-японской войне.  Ранен не был, но заболел туберкулезом, от которого долго мучился и от которого умер в начале 20х гг. Когда началась Гражданская война Давид, его жена Феня и их трое детей переехали из Саратова в соседний город Аткарск (там, кстати, сейчас мэр Виктор Елин, потомок?). 

Давид Елин, врач. Отец Льва Елина.

У Давида и Фени было трое детей: Яков, Люся и Лев. Старший сын Яков увлекся романтикой революции и ушел из дома. К кому он пошел, к красным или к белым, неизвестно. Известно только, что он ни до кого не дошел. По дороге Яшу убили казаки не как красного и не как белого, а как еврея.

Яша Елин, старший брат Льва Елина. Убит казаками в 1918 г.

Остался сын Лев и дочь Люся. Лев учиться не захотел. Начал работать обычным контролером на железной дороге. Очень расстроил отца своей женитьбой, потому что взял в жены не правильную еврейскую девушку, а Катю Реш, которая происходила из католической семьи поволжских немцев. Отец Кати до революции владел типографией, все его семеро дочерей закончили гимназию. Катя была белокурой, сероглазой, обаятельной, образованной. Единственный недостаток — не еврейка. Лев Елин скрыл от отца еще и тот факт, что семья его невесты условием женитьбы поставила обряд крещения, которое абсолютно нерелигиозный Лев выполнил легко, видя в этом пустую формальность.Точно также легко Лев Елин, получая в 1932 году паспорт, записал себя русским. У его жены Кати в пятой графе основного документа была указана национальность » немка».  Лев уверенно поднимался по служебной лестнице. Хотя он нигде не учился, но прекрасно разбирался в тонкостях работы железнодорожного транспорта. Начальство его ценило. Товарищи любили. Он, как и его отец, был очень музыкальным: не зная нот, играл на гитаре, на рояле, аккомпанировал всем желающим попеть на семейных и дружеских посиделках. Внешне тоже был хорош: высокий, стройный, с прямыми темными волосами, темными глазами. К 1939 году Лев Елин уже занимал в управлении железной дороги высокую должность, вступил в  партию и был направлен в Москву на учебу в железнодорожную академию. Лев Елин проучился в академии всего 2 недели. Его сняли с учебы, и уже в конце сентября 1939 года он прибыл в Брест для работы на новой ответственной должности. Жена Катя, 12-летний сын Генрих и маленькая дочь Наташа приехали в Брест из Саратова почти сразу следом за ним.  После первого знакомства с городом жена Катя сказала: “ Город сытых людей. Я видела только одну очередь, да и ту за билетами в кино”. 

Лев Давидович Елин (1902 -1941)

 Генрих Елин, сын Льва Елина, был одноклассником Евгения Губенко ( старший брат Владимира Губенко). У них были общие друзья из восточников, многие из которых не дожили до 1944 года. «Последний раз всех друзей Жени я видел в конце мая 1941 года. Эта встреча настолько запомнилась мне, что стала сюжетом одного из моих рисунков. В доме-усадьбе с обширным садом в 1939-1941 гг. жила семья начальника Брестского отделения Брест-Литовской железной дороги Л.Д.Елина. Я был знаком с его сыном Генрихом Елиным. Друзья звали его Гена. Я не раз бывал в саду у Елиных. Фасад дома Елиных выходил на здание пивоваренного завода. Пивоваренный завод немцы зачем-то взорвали при отступлении в 1944 году. 

В тот майский день 1941 года друзья собрались на лужайке перед домом Елиных, чтобы поиграть в волейбол. Учебный год заканчивался, впереди —летние каникулы. Под веселый смех мяч высоко взлетал над поляной, иногда выше крыши дома Елиных. Возгласы одобрения или огорчения сопровождали игру подростков. Ловкие руки встречали летящие иногда по замысловатой траектории подачи. Прыжки, падения  на зелень травы. Это были прекрасные мгновения, которые хотелось бы пережить вновь. Но завтра была война, и ее дороги определили каждому свою судьбу.» (из воспоминаний В.Губенко)

Улица Пивоварная. Конец мая 1941 г. Мой старший брат Женя, закончивший 6й класс СШ #15, вместе с друзьями Валентином Левиным, Жорой Перевертайло и Борей Галушко играют в волейбол на лужайке перед домом начальника отделения Брестской железной дороги Л.Д.Елина. За ними на рисунке пивной завод, который будет взорван немцами в июле 1944 г. (Рис. В.Губенко)

Утром 22 июня 1941 года Лев Елин был смертельно ранен автоматной очередью во время  обстрела вокзала и умер почти сразу после операции в железнодорожной больнице, куда его принесли две работницы вокзала. К этому времени и больница, и вокзал, и весь город уже были под контролем вермахта. 

Иногда пишут, что Елин, организовал  отправку  эшелона с женщинами и детьми. Звучит, конечно, более героически, чем просто быть убитым. Но это не есть правда.  «Для того, чтобы «вагончик тронулся», ему нужно подготовить маршрут среди рельсового лабиринта, а это работа десятков людей службы движения — от диспетчеров до стрелочников. Если их не было на местах, то сколь долго не  сигналь паровоз, стрелки по маршруту не станут в нужное положение. Никого из службы обеспечения на станции 22 июня не было. Единственное транспортное средство, покинувшее Брест по железной дороге утром 22 июня, это была дрезина, на которой смог выбраться из Бреста начальник топливного склада Петров и несколько его сотрудников». ( Из воспоминаний В.Губенко). Те брестские машинисты, которые хотели покинуть город, уходили пешком.  Зачем приукрашивать? Елина можно назвать отважным и решительным уже за то, что он, при первых же раскатах взрывов, ринулся на свое место службы, пытался организовать сопротивление, пытался вывезти людей, пытался наладить связь. Но ничего из этого сделать не успел. Сестра Льва Левина на момент начала войны жила в Смоленске. Она покончила с собой через несколько дней после того, как немцы вошли в Смоленск, избежав мучений, выпавших на долю тех евреев, которые не смогли уйти из города. 

Люся Елина, старшая сестра Льва Елина. Покончила с собой в июле 1941 г. в Смоленске

Екатерине Елиной практически сразу сообщили о местонахождении смертельно раненого мужа, но когда она прибежала в больницу, было уже поздно. Льва Елина безуспешно пытался спасти друг семьи, врач железнодорожной больницы Григорьев. Пока Катя бегала домой за одеждой, чтобы переодеть покойного, Елина похоронили в братской могиле прямо во дворе больницы. Жена не успела проводить в последний путь своего мужа. 

Жена, сын и дочь очень быстро покинули город и провели все годы оккупации в деревне Ратайчицы в 50 километрах от Бреста. 

Генрих Елин до переезда в Брест.

В 2001 году в Саратове вышло в свет автобиографическое произведение Генриха Львовича Елина «О времени и о себе».  В книге Генрих Елин не очень подробно, но все же описал свою жизнь в период оккупации. Большая часть его воспоминаний посвящена периоду 1944-1946 гг., когда он учился в железнодорожном техникуме. На поступлении в техникум настояла его мать Катя. Она пошла на прием к начальнику железнодорожного техникума Н.В.Губенко, которого знала еще с довоенного времени, переговорила с ним и подала заявление с просьбой о приеме Генриха Елина на подготовительное отделение.  Начальник техникума попросил, чтобы Генрих приехал как можно скорее, потому что не хватает рук для подготовки техникума к учебному году. Уже в середине августа 1944 года Генрих на перекладных добрался до Бреста. Он пришел на прием к начальнику техникума. Н.В. Губенко встретил его тепло ( насколько вообще это слово можно применить касательно суровых свойств характера Н.В.Губенко.), велел идти оформлять документы, распорядился выдать талоны на еду.  Воспоминания Генриха Елина написаны в легком журналистом стиле. Он очень живо описывает учебу, друзей, преподавателей, передавая характерные особенности их речи.

Первые послевоенные студенты железнодорожного техниĸума. Остались
ли еще те, ĸто на этом снимĸе сможет узнать Генриха Елина и его друзей.
Нам известно тольĸо то, что улыбающаяся девушĸа справа не стала железнодорожницей, вышла замуж Щуровского. Они оба преподавали беларускую мову в СШ#6 в Бресте.

 “Первым, кого я встретил во дворе техникума на разгрузке водопроводных труб, был Валька Левин. Как выяснилось, всю войну он прожил с матерью, сестрой и братишкой в деревне под Жабинкой. Валька возник передо мною в солдатских галифе и кирзовых сапогах, в какой-то видавшей виды куртке. На широком веснушчатом лице его сияла радостная улыбка.

— Здорово! — воскликнул Валька, как будто мы расстались только вчера. — Я тоже подал заявление. А ты приписное оформил? Я-то хотел на фронт, а мать прямо вцепилась! «Убьют, — говорит, — тебя, а мне с Галькой и Вовкой оставаться?!»

Всё это Валентин выпалил одним духом, слегка запинаясь и проглатывая слова. Оказалось, что мы с ним зачислены в одну подготовительную группу. Нам предстояло пройти программу за 7-й класс, и только по прошествии года всех «подготовишек» переведут на первый курс техникума. А пока с утра до вечера, разбившись на бригады, мы таскали доски, мешки с цементом, ржавую канализационную фасонину и прочие стройматериалы для ремонта нашей «альма-матер».

Своеобразной отдушиной для нас были часы военной подготовки, которой мы занимались ежедневно. Мы штудировали не только «Устав воинской службы», но и недавно утвержденный «Устав железнодорожного транспорта». По выражению нашего военрука гвардии младшего лейтенанта — белокурого офицерика с голубыми глазами и при этом отчаянного матерщинника, — мы должны были вызубрить один из главных параграфов этого «катехизиса» «до коечного разбуживания», да так, чтобы «от зубов отскакивало!». Параграф гласил: «Приказ начальника — закон для подчиненного. Он должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок!»

Военрук ( скорее всего это был Терешенков, прим.ред.) выстраивал нас на плацу в две шеренги и, прежде чем скомандовать «ШАГОМ МАРШ!», требовал, чтобы мы дружно, а главное, бодро отвечали на его приветствие. Молодцевато, едва уловимым пружинистым движением вскидывал он слегка вывернутую ладонь к сдвинутой набекрень пилотке и, напуская строгость, ломающимся баском выкрикивал:

— Здравствуйте, товарищи студенты!

И тут же в ответ гремело:

— Здравия желаем, товарищ гвардии младший лейтенант!

Затем по его команде под строевую песню «Гремя огнём, сверкая блеском стали» мы шагали через пути Бреста-Полесского мимо католического кладбища на пустырь, скрытый от ветра кронами скорбного парка. Здесь военрук командовал «ВОЛЬНО!» и устраивал «перекур с дремотой», забавляя нас солёными анекдотами из армейской жизни.

В конце сентября начались, наконец, регулярные занятия. Все мы получили отсрочки от призыва, чтобы зубрить азы алгебры, геометрии, правила по русскому языку и «беларуской мове». Химичка Сара Израилевна на одном из своих уроков подробно рассказывала об «использовывании» алюминия в советской промышленности. Физик Борис Павлович уверял нас в том, что лет эдак через пятьдесят можно будет смотреть кинофильмы прямо у себя дома, что такое устройство называется телевидением и основано оно на радиоволнах”.( Г.Елин “О времени и о себе”)

 “По утрам, прежде чем расходиться по аудиториям, все группы выстраивались на плацу. Старосты рапортовали военруку о наличии отсутствующих. Капитан Бандык, чётко отбивая шаг и беря руку под козырек, подходил к вытянувшемуся по стойке смирно директору Губенко и докладывал:

— Товарищ директор железнодорожного техникума НКПС! Вверенный Вам личный состав учащихся построен! Нарушителей железнодорожного устава нет! Докладывает гвардии капитан Бандык!

Губенко поворачивался лицом к строю и совсем не по-военному приветствовал нас:

— Здравствуйте, так-с именно, товарищи студенты!

— Здрассс! — отвечали мы в едином порыве” ( Г.Елин “О времени и о себе”)

Выражение-паразит «так-с именно» из-за его постоянного употребления в речи и ставшее неотъемлемой чертой личности начальника техникума В.Н.Губенко, очень быстро превратилось в его прозвище как среди студентов, так и среди преподавателей.  

В 1944 году 17-летний Генрих Елин был высоким и очень красивым юношей. Об этом говорили все, кто был с ним знаком. Его младшая сестра Наташа погибла. Это случилось в декабре 1944 года. Мама Генриха наконец решила переехать в Брест из Ратайчиц. Грузовик, на котором они ехали попал в аварию. Маленькая Наташа сидела в кабине водителя. Во время аварии её выбросило из кабины, и она попала под колеса продолжавшего движение грузовика.  Девочку похоронили на польском кладбище в Бресте. Такая нелепая, трагическая смерть. Этот удар судьбы мать Генриха восприняла гораздо болезненнее, чем гибель мужа. Елины получили комнату в квартире  на улице Менжинского. Генрих успешно учился, мама устроилась на работу бухгалтером в железнодорожной столовой. Казалось, что жизнь налаживается. Но мама Катя чувствовала себя одинокой и чужой среди многочисленных брестских знакомых и друзей. Она приняла решение уехать из Бреста на свою родину в Саратов, хотя почти вся ее саратовская родня была сослана или арестована. Ее саму несколько раз вызывали «на беседу» в дом на Ленина, но после многочисленных проверок, оставили в покое. 

День Победы Елины встретили в Бресте. Генриха Елина, как самого красивого, назначили идти впереди колонны учащихся и преподавателей техникума  после спонтанного митинга во дворе техникума. Вот, как он  описал это событие в своих воспоминаниях: «На плацу уже гремел голос Бандыка:

— Даю на подготовку, — посмотрел он на часы, — сорок минут. Через сорок минут — построение. Выходим колонной на городской митинг! Всем ясно?

И тут в моей голове засветилась идея: забежать домой, переодеться в белую рубашку, в папины брюки из белой рогожки, переобуться в недавно купленные по какому-то невероятному блату белые парусиновые полуботинки и в таком виде предстать — я это уже предвкушал — перед изумленным студенческим строем.

Когда я появился на плацу техникума «весь в белом», веселый студенческий гул стих. Валька с Жоркой одобрительно переглянулись, а Бандык, с кем-то беседовавший, глянул на меня в упор и скомандовал:

— Елин, пойдёшь впереди колонны! — потом, правда, добавил: — После директора и преподавателей…» (Г.Елин «О времени и о себе»)

Утро 9 мая 1945 гола. Коллеĸтив железнодорожного техниĸума во дворе
техниĸума на импровизированном митинге. По его оĸончании
организованная ĸолонна учащихся и преподавателей отправилась на
общегородсĸой праздничный митинг.

В 1947 году мать и сын Елины переехали в Саратов. Генрих с рекомендательным письмом от Н.В. Губенко легко перевелся в Саратовский железнодорожный техникум. Закончил его, но решил поменять специальность и поступил в Саратовский юридический институт. Потом были еще Всесоюзные заочные курсы журналистики и фоторепортажа. Стал журналистом и довольно заметной фигурой в жизни города Саратова. В Брест  приезжал в начале 90х. Умер в  Саратове в 2003 году. 

P.S. Друг Генриха Елина, Валентин Левин, переживший оккупацию где-то в районе Жабинки,  после окончания брестского железнодорожного техникума до пенсии работал в Бресте машинистом. Много лет он был нашим соседом в доме на бульваре Космонавтов. Я дружила с его дочерью Аллой. Она часто приглашала меня к себе в гости «посмотреть цветный телевизор». На маленький экран черно-белого «Темпа» её папа Валентин Левин приклеил полупрозрачную пленку радужной расцветки. Изображение было, мягко говоря, странным, но в 60е годы нам казалось, что именно так должен выглядеть цветной телевизор. 

 

Елин Генрих Львович (1927-2003)

Почему убили майора Ларина?

 

Глубокоуважаемый Василий Сарычев готовит к изданию новую книгу, которая продолжит серию летописи «В поисках утраченного времени». В одном из уже опубликованных отрывков книги рассказывается о лагерях немецких военнопленных, находившихся на территории Бреста. От этих лагерей не осталось ни одного следа, хотя их существование сыграло огромную роль в первые послевоенные годы жизни города. Немецкие военнопленные находились в Бресте до 1950 года. Их было много. В течение 1944-1948 годов через лагерь № 284 прошло около 166 тысяч военнопленных и гражданских интернированных лиц немецкой национальности. В разное время на территории лагеря размещалось от 3 до 10 тысяч человек. Сразу же после освобождения Бреста в 1944 году в обезлюдевшем наполовину городе немецкие военнопленные составляли основную рабочую силу, занимаясь разборами завалов, строительными и погрузочными-разгрузочными работами, и даже были задействованы в сфере оказания бытовых услуг населению. То есть, по сути, восстанавливали Брест из руин после разрушительных бомбардировок советской авиации, случившихся во время наступления Красной армии. 

 Зима 1945-1946 гг. Разборка руин немецкими военнопленными. Дом доктора Лондона, погибшего в гетто. Улица Пушкинская, квартал между бульваром Космонавтов у улицей Карбышева. Дом был разрушен бомбардировкой в июне 1944 г. На месте снесенных домов и пепелищ была построена первая «хрущевка». (Рис. В. Губенко)

Лето 1946 г. Пленные немцы трудились в сфере бытового обслуживания. В небольшой сапожной мастерской, расположенной в полуподвальной комнатке в здании лекеро-водочного завода, работали два сапожника. Они исправно и добротно чинили обувь, благодаря чему у мастреской не было недостатка в клиентах. (Рис. В. Губенко)

Многих военнопленных жители города знали в лицо и даже по именам, к их присутствию привыкли. Нет ни одного зарегистрированного случая враждебного отношения или проявления агрессии по отношению к плененным врагам со стороны местного населения. Да и немцы, даже при относительно свободном перемещении по городу, не нарушали установленных правил поведения, мечтая об одном : вернуться домой . А для этого надо было дожить. И не просто дожить, а выжить.

Лето 1947 г. Денщик заместителя начальника лагеря военнопленных майора Кравченко судетский немец по имени Герхард свободно перемещался по лагерю и за его пределами. Будучи хорошим футболистом, Герхард показывал местным мальчишкам приемы обраборки, ведения и удержания мяча, различные удары. Его другом был военнопленный по имени Франц, служивший личным шофером у того же  замначальника лагеря. Герхард играл за лагерную футбольную команду, которая состязалась с командами других лагерей. Матчи  проходили  эмоционально и шумно на небольшом лагерном стадионе. Команда также выезжала на игры в другие лагеря. Во время одной из таких поездок в Гродно Герхард сбежал. Судьба его неизвестна. Вероятнее всего, он погиб. (Рис. В. Губенко )

В 1947-1948 гг. в городе можно было встретить двух безконвойных военнопленных. Один из немцев носил морской бушлат и фуражку черного цвета, резко выделяясь в толпе товарищей, одетых в уже порядком износившуюся серо-зеленую форму ( фельдграу ). Наверное, он был единственным матросом среди заключенных. Эта пара работала автомеханиками. В лагере военнопленных существовала большая авторемонтная мастерская. Матроса и его напарника, как самых авторитетных мастеров, приглашали в различные автохозяйстава  для ремонта трофейной техники. (Рис. В. Губенко )

1947 г. Эпизод лагерной жизни

Когда в лагерь прибыла новая партия военнопленных, один  из них сразу же бросился на колючую проволоку, совершив попытку самоубийства. Часовой выстрелил, но не убил, а ранил военнопленного. (Рис. В. Губенко )

 

А смертность в лагере зашкаливала. Пленные умирали от болезней и истощения, хотя лагерный паек на бумаге выглядел совсем не скудно. Как вспоминал  В. Губенко, «я не раз видел, идя в школу, как из лагеря пленных вывозили умерших. Голые трупы лежали навалом на обычной телеге или автоприцепе, десятка два пленных тащили их к месту захоронения. Оно было нам известно. Сейчас это улица Герцена. Нынешняя северная сторона в то время не была застроена, и заболоченный луг простирался до самой дороги на Х форт. Напротив жилых домов была выкопана большая яма, куда и сбрасывали тела пленных, пока она не заполнялась. После чего яму засыпали, сравнивали с землёй, но насыпали ряды холмиков, имитирующих надгробные. На них поставили фонарные таблички с дробными номерами, вроде 15/17, захоронения окружили штакетником и в таком виде оно простояло до середины 50-х. Размером оно было метров 70 х 20».

Зима 1945 года. Похоронная команда лагеря немецких военнопленных за работой. (Рис. В Губенко)

50е годы ХХ века. Улица Герцена. Кладбище немецких военнопленных и схема его расположения. (Рис.В. Губенко )

  

Летом 1946 года высшему руководству был послан рапорт о значительном улучшении санитарной обстановки и снижении смертности среди пленных. Цена вопроса ? Да сущий пустяк: по приказу начальника лагеря майора Ларина сами же военнопленные массово и оперативно сняли надгробные плиты с еврейского кладбища и вымостили ими территорию лагеря. Стало чистенько. Такое определение, как “надругательство”, никто этому действу не дал. Муки совести тоже никого не терзали. То, что не удалось сделать оккупантам даже с помощью приказа, сделало руководство лагеря не без согласия на то городского начальства. Огромный и очень важный пласт истории города был в одночасье уничтожен,  Главное, цель была достигнута. Лагерное начальство было очень заинтересовано в том, чтобы военнопленные не умирали. Из гуманных соображений? Отнюдь. 

Плиты ц еврейского кладбища были снаты осенью 1945 года немецкими военнопленными по приказу начальника лагеря майора Ларина. Руководил работами его заместитель по адмимистративно-хозяйственной части майор Кравченко. Отмостка мацевами (надгробными плитами ) проводилась с целью улучшения санитарно-гигиеничиского состояния лагеря. (Рис. В.Губенко)

Из воспоминаний В. Губенко: “Зимой 1945-1946 гг. я подружился с Олегом Кравченко. Олег был сыном зам. начальника лагеря немецких военнопленных майора Кравченко. Он жил в доме на улице Минской (Пушкинская). Дом находился на территории лагеря за колючей проволокой. 

Дом #102 по улице Пушкинской ( ул.Минская). В нем в 1944-1949 гг. жил заместитель начальника лагеря военнопленных майор Кравченко с женой и сыном Олегом. Дом входил в лагерную зону и располагался за колючей проволокой. В 1944-1946 гг. в этом же доме жил начальник лагеря майор Ларин, убитый в мае 1946 года. ( Рис. В. Губенко )

Олег был старше меня на год и учился в 3-й железнодорожной школе на Пожарке ( довоенная ж/д НСШ №35 ). Это был крепко сбитый, ладно скроенный, очень сильный паренек. Олег был лидером всей нашей киевской компании. Он часто зазывал меня к себе в гости. Хотя в доме было множество книг, но Олег их почти не читал. Учился он плохо, можно сказать, просто посещал школу. Гораздо большее удовольствие ему доставляли “игры” с  разнообразным оружием, которого в его доме тоже было предостаточно: развешенные на стенах сабли и кинжалы, немецкая снайперская винтовка с оптическим прицелом, охотничья трехстволка (два ствола 16-го калибра и нижний — 7,92 мм). Если отца не было дома, Олег брал его пистолет ТТ и развлекался стрельбой по воробьям. 

Брест, 1946 год. В. Губенко (слева) и его друг, сын заместителя начальника лагеря немецких военнопленных, Олег Кравченко. (Фото из архива В. Губенко)

Война убила и покалечила миллионы физически. Еще большее число ее жертв вышли из войны с изломанной психикой и ранеными душами. Володя Губенко однажды взял и закопал в прямом смысле этого слова весь собранный им после войны арсенал, осознав, что самое действенное оружие — это знание. А кто-то, как Олег Кравченко, стал жертвой послевоенного синдрома, погибнув в расцвете сил от случайной пули. (Фото из архива В.Губенко)

Соседом семьи Кравченко по дому ( дом сохранился, №102 по улице Пушкинской) был начальник лагеря майор Ларин.  Высокий, молодой, как говорят, интересный мужчина, жил там вместе с миловидной, приветливой женой и сыном лет 4-х. Майоры Кравченко и Ларин не ходили к друг другу в гости, но их жёны, обе домохозяйки, общались между собой.

Однажды, это была середина 1946 года, когда я пришел к Олегу, он сказал, что майор Ларин убит. По словам Олега, накануне майор Ларин получил приказ немедленно явиться в Минск, и вечером того же дня он выехал из Бреста, пытаясь добраться до Минска в пустом вагоне товарного поезда. Это было загадкой: почему такая срочность отъезда? почему товарняком? Ведь билет на поезд майору МВД был гарантирован. Но майор Ларин выбрал странный для его статуса способ добраться до цели. Его изуродованный многочисленными ножевыми ударами труп нашли в пустом вагоне на станции Береза. Преступление списали на уголовников, которых так никогда и не нашли, и, собственно, и не искали. Майора Ларина без подобающих ему по званию и должности почестей тихо похоронили на Тришинском кладбище недалеко от входа. Красная железная пирамидка зарастала травой, а потом и вовсе исчезла. Семья Ларина через несколько дней после похорон покинула квартиру. Жилье убитого Ларина перешло во временное пользование нового начальника лагеря майора Носова. В 1949 году  исчез из моей жизни Олег Кравченко. Семья Кравченко внезапно уехала из Бреста. Много позже я узнал, что Олег бросил школу, а в 1950 году погиб от случайного выстрела.

Улица Пивоварная. До, в котором жил майор Носов, занявший пост начальника лагеря военнопленных после убийста маора Ларина. (Рис. В. Губенко)

Майор Носов занимал свою должность до момента полного окончания репатриации немецких военнопленных, которая, кстати, осуществлялась именно через Брестский, ставший транзитно-перевалочным, лагерь #284. Немецкие военнопленные вернулись домой, оставшись полноправными гражданами своей страны. В отличие от советских военнопленных, которые прямиком из страшного немецкого плена пападали  в ад ГУЛАГа с несмываемым пятном предателя родины.

Я хорошо знал дочь майора Носова, Ларису, поэтому когда ее отец получил новое назначение в Могилев, меня пригласили к ним в дом на торжественные проводы. Прощальное застолье плавно перетекло в дом заместителя майора Носова по фамилии Мусатов. Как оказалось, капитан Мусатов жил в бывшей квартире убитого майора Ларина. Я не был в этой квартире с момента внезапного отъезда семьи Олега Кравченко. 

Брест 1948-1949 гг. Начало улицы Менжинского возле разрушенного в сентябре 1939 года путепровода Погрузка немецких военнопленных в вагоны для отправки на родину. ( Рис. В. Губенко ) 

Сидя за столом с подвыпившим капитаном Мусатовым, я упомянул имя майора Ларина и вспомнил рассказ о его его трагической гибели от рук уголовников. Реакция капитана Мусатова была совершенно неожиданной для меня. Он злобно выкрикнул: «Слишком много знал, поэтому его и убрали!» Мне было не понятно, что мог такого знать начальник лагеря немецких военнопленных, чтобы свои его же и убили. Правда, перед этим Мусатов очень нелицеприятно отозвался и о майоре Кравченко, назвав его вором и жуликом. 

Лет десять тому назад мне попала в руки изданная в Минске книга А.В. Шаркова «Архипелаг ГУПВИ на территории Беларуси 1944-1951 гг.» о лагерях немецких военнопленных на территории БССР. Среди разных сведений автор упоминает несколько судебных процессов, имевших место в 1945-1946 гг. над служащими лагерей, обвиненных в хищении продовольствия, различного материального имущества из лагерных складов. Причина убийства стала ясна. Немецкие военнопленные по разнарядке горсовета массово работали по всему городу. За выполненные, а иногда и перевыполненные работы им полагалась установленная по закону заработная плата. Заработанные деньги, а это по тем временам были очень большие деньги,  перечислялись в лагерные кассы, якобы для улучшения быта военнопленных. Плюс на нужды военнопленных выделялись продовольствие, одежда, медикаменты. Словом, в ситуации тотального отсутствия всего выше перечисленного в свободном доступе, трудно представить размах воровства и жульничества, в которое наверняка было вовлечено не только лагерное начальство. Что происходило с заработанными деньгами, к чьим рукам они прилипали, куда исчезало “добро” со складов? Об этом, очевидно, хорошо знал майор Ларин, которого посчитали слабым звеном и убрали. Чисто советское убийство. «(Из воспоминаний В. Губенко, 2013 г.)

Natalia Levine, December 2023

Once upon a time…

Once upon a time, «ранним серым зимним утром три ржавых одноэтажных автобуса выехали из Варшавы. Как след советской эпохи, они тянули за собой черный дым и вонючие дизельные пары, направляясь на восток. В первом автобусе ехали Почетный судья Высокого суда Великобритании, два Королевских адвоката и их младший советник, а также судебные стенографистки и несколько должностных лиц лондонского Центрального уголовного суда Англии и Уэльса, более известного как Олд-Бейли. В следующем автобусе находились присяжные — восемь мужчин и четыре женщины,- а также шесть чиновников суда и два офицера отдела защиты присяжных Metropolitan Policе, чтобы гарантировать отсутствие любых контактов присяжных с представителями британской прессы, которые ехали в третьем автобусе. Все они следовали не только в страну, которую никто из них не знал, они путешествовали в прошлое, чтобы оказаться на месте преступлений, совершенных 57 лет назад. Предполагаемый преступник, который к этому моменту уже более 50 лет проживал в Великобритании никем не опознанным и вне всяких подозрений, остался в Лондоне. Судебный процесс над ним был отложен из-за беспрецедентного визита британских присяжных за границу» (The Ticket Collector from Belarus, стр.1)

Олд-Бейли(Центральный уголовный суд). Разбирает уголовные дела по тяжким и другим преступлениям, которые вызывают широкий общественный резонанс. Лондон.

Once upon a time. Такими словами обычно начинаются английские сказки. События, произошедшие в Бресте в феврале 1999 года, не были сказкой, но для многих воспринимались, как фантастика. В первую очередь самими гражданами Соединенного Королевства. Их приезд в Беларусь был связан с судебным процессом над Андреем Савонюком. Савонюк был первым и единственным преступником, осужденным на территории Великобритании по Закону о военных преступлениях. Об этом беспрецедентном процессе британского правосудия много писали и в зарубежной, и в отечественной прессе. В 2022 году Майк Андерсон и Нил Хансон опубликовали книгу под названием «Билетный контролер из Беларуси»( The Ticket Collector from Belarus ) После международного успеха первого издания, в январе 2023 года в Лондоне вышел второй тираж этой книги. О том, кто такой Савонюк, какие преступления он совершил, как его отыскали спустя полвека после окончания войны можно прочитать на очень интересном сайте domachevo.com ( Полицай Андрей Савонюк ) и на https://rubon-belarus.com/repressii/on-byl-zverem.html.

С юридической точки зрения дело Савонюка было уникальным еще и потому, что впервые за всю историю британского правосудия суд присяжных выехал за границу, чтобы осмотреть место преступления. Савонюка защищал один из лучших королевских адвокатов Уильям Клэгг. Он был уверен, что выбрал правильную и надежную линию защиты своего подопечного, утверждая, что суд присяжных не может вынести справедливый приговор, так как не видел место преступления, а попасть «на край света» в Домачево, даже если он, как адвокат, будет об этом ходатайствовать, его просьбу не удовлетворят, поскольку ни один британский присяжный никогда не выезжал заграницу. Однако принятый еще в 1991 году Закон о военных преступлениях, позволивший выдвигать обвинения за преступления, совершенные иностранцами против иностранцев на чужой территории, дал право главному судье Сэру Хамфри Поттсу принять единоличное решение о поездке жюри присяжных в Беларусь. Уильям Клэгг никак не ожидал такого поворота событий. По сути именно его слова спровоцировали судью дать распоряжение об организации этого сложнейшего визита.

Кроме бюрократических проблем, для соблюдения всех степеней законности, надо было принять соответствующие меры и внутри делегации. Чтобы суд был беспристрастным, в составе присяжных не было ни одного еврея, плюс по просьбе и защиты, и обвинения, все присяжные должны были подтвердить, что среди их родственников нет пострадавших от Холокоста.

На предварительном судебном заседании 21 декабря 1998 г. Судья Поттс удовлетворил  просьбу адвоката о том, чтобы присяжные посетили Домачево на территории нынешней Беларуси. Ответчик не посещает Беларусь. Запланированный маршрут посещения жюри присяжных. (Фото из книги «The Ticket Collector from Belarus)

Многочисленным представителям британской прессы категорически запрещалось не только разговаривать с присяжными, но и находиться рядом с ними ближе, чем на 40 шагов. Для соблюдения этого правила  присяжных всюду  сопровождали судебные приставы, одетые  в отпугивающие ярко- желтыe жилеты.

До вынесения окончательного приговора британские журналисты не имели права печатать и распространять любую информацию, относящуюся к расследованию.

Поездка была тяжелой морально и физически, начиная с пересечения границы: «Заснеженная местность, по которой они ехали, была плоской и болотистой, прерываемая лишь березовыми рощами и маленькими обедневшими деревнями. Путешествие длиной в 100 миль заняло четыре часа, и часто оно замедлялось до минимума из-за внезапных снежных заносов, вызванных резким восточным ветром. Подъехав к границе с Беларусью, где угрюмые пограничники обычно часами или даже днями проверяли документы проезжающих, они увидели очередь, растянувшуюся на несколько километров. Какой-то предприимчивый продавец установил придорожный ларек, где продавал горячий суп, стоящим в очереди водителям. Можно было увидеть, как несколько столь же предприимчивых проституток, одетых, несмотря на сильный мороз, в мини-юбки и топы с глубоким вырезом, забирались в кабины некоторых грузовиков. Все знали, что они подкупали пограничников, чтобы они как можно дольше задерживали проверку документов,  дабы проституткам хватило времени обслужить скучающих водителей.

Благодаря начальнику местной полиции, который выступал в роли «посредника»,  колонна автобусов пронеслась мимо очереди и встала прямо в ее начало. Начальник полиции раздавал пачки западных сигарет охранникам и таможенникам. Проверять и ставить штампы приходилось на каждом этапе процесса. К тому времени, когда автобусы преодолели последнее препятствие, на бланках стояла уже дюжина отметок. После всего лишь 65-минутной задержки колонна пересекла границу. Несмотря на это, один из репортеров всё же цинично заметил, что им потребовалось больше времени, чтобы пересечь границу, чем немецкой армии в 1941 году.»( The Ticket Collector from Belarus, p. 2)

A дальше было расквартирование в «Интуристе» — лучшем отеле Бреста.

«Накануне вечером британская делегация останавливалась в относительно роскошном четырехзвездочном отеле в Варшаве, но в первую ночь в Беларуси им пришлось довольствоваться гораздо менее комфортным отелем «Интурист» в Брест-Литовске. Как написала о нем The Times:  «хостел, излучающий такое же очарование, как налоговая служба». Ходили слухи, что перед прибытием англичан в отеле был проведен срочный ремонт, но в спартанском и холодном интерьере гостиницы его признаки не были заметны. В некоторых номерах были разбиты окна, нигде в умывальниках не было пробок*, а если  у постояльцев заканчивалась туалетная бумага, они должны были принести пустой картонный тюбик на стойку регистрации, и только после этого им выдавался новый рулон.

(*  англичане привыкли умываться, экономя воду, набрав её в раковину и заткнув сливное отверстие пробкой )

Гостиница «Интурист», Брест, 90е гг. (Фото из архива И.Чайчица)

Детективы отдела по расследованию военных преступлений Скотланд-Ярда уже несколько раз ездили в Беларусь для допроса потенциальных свидетелей и наловчились брать с собой еду, обогреватели и даже клейкую ленту, чтобы заклеивать щели в окнах, но присяжные и судебные чиновники не были предупреждены об этом заранее, и им не оставалось ничего другого, как терпеть холод и другие невзгоды.

Как и в советские времена, на каждом этаже гостиницы председательствовала пожилая женщина, сидящая на стуле напротив лязгающего лифта и следящая за приходами и уходами гостей. Телефоны в номерах издавали странные гудки и треск, наводя на мысль о прослушке. Проститутки патрулировали коридоры отеля, стучались в двери комнат, предлагали свои услуги гостям в баре, который, к слову, представители британской прессы быстро опустошили досуха. Меню в ресторане отеля обещало множество изысканных блюд, но каждая попытка заказать что-либо сопровождалась возгласом официанта «Нет!» «Нет!» «Нет!» Оказалось, что ничего нет, кроме вареной курицы.

Холл гостиницы «Интурист», 90е гг. Брест. (Фото из архива Ивана Чайчица)

Один из британцев смирился с  неизбежным и заказал вареную курицу.

«И мне то же самое», — сказал его спутник.

«Нет! — официант указал на того, кто первым сделал заказ, — Это уже его курица».

К счастью, неподалеку оказался карри-хаус ( ресторан «Индия» прим. переводчика). Когда владельца ресторана спросили, как он очутился в таком необычном месте, он ответил, что купил заведение «не глядя» перед отъездом из Индии, пребывая в полной уверенности, что приобретает ресторан в городе Бресте, который находится во Франции. Индус обнаружил свою ошибку только тогда, когда по почте пришли документы, подтверждающие продажу. Не имея возможности вернуть свои деньги, он вынужден был приехать в Брест-Литовск и с тех пор управляет одним из немногих индийских ресторанов в Беларуси.

Еда была хорошей, а цены настолько низкими, что за ужин, к большому неудовольствию британских журналистов, невозможно было потратить больше 2–3 фунтов. Когда им предъявили счета, старший группы сказал: «Нет, нет, нет! Это вообще никуда не годится». Затем он попросил у владельца ресторана блокнот с квитанциями и написал себе и своим коллегам гораздо более приемлемый счёт для компенсации служебных расходов.» (The Ticket Collector from Belarus, p. 2-3)

Ресторан «Индия», 90е гг. (сейчас «Жюль Верн») Фото из архива Н. Александрова

Британцы посетили ресторан «Индия» и по возвращению из Домачево. На этот раз их поход в карри-хаус был связан с желанием отблагодарить местного начальника милиции за его помощь «в преодолении препятствий». Представители британской Фемиды заказали пару бутылок вина, чем повергли своего гостя в глубокое уныние. Только когда адвокат Клэгг спросил, не предпочитает ли гость водку, лицо милицейского начальника засветилось от счастья. Гость выпил всю бутылку с большим удовольствием, а потом сел за руль и на своей машине довез британцев до гостиницы.

Но это будет потом. А пока им предстояло провести ночь в «Интуристе», чтобы на следующий день ехать на место преступлений Андрея Савонюка, ожидающего вердикта под домашним арестом в своей лондонской квартире.

«На следующий день, в десять утра, после почти несъедобного бесплатного завтрака, кроме кофе, который надо было заказывать отдельно за дополнительную плату, колонна отправилась дальше, чтобы преодолеть последний трудный и ухабистый участок пути. Полицейский эскорт на ржавых темно-синих «Ладах» шел впереди с мигающими огнями и ревущими сиренами, в то время как остальное движение было остановлено большим количеством полицейских, которые приветствовали проезжавшую колонну».

(The Ticket Collector from Belarus, p. 4)

Поездка в Домачево бесспорно произвела тяжелое впечатление на присяжных и дала свои результаты.  Судья Хэмфри Поттс, возглавлявший команду представителей правосудия, сделал все возможное, чтобы пройти по тем местам, где 57 лет назад оставил свой кровавый след Андрей Савонюк. После увиденного и услышанного сомнений в виновности «мясника из Домачево» ни у кого не осталось. Британцы пробыли в Домачево почти до вечера, а потом вернулись в Брест.

Сэр Хамфри Поттс (1931 2012). Главный судья на процессе по делу Савонюка.

На следующее утро перед отъездом в Варшаву присяжные попросили дать им возможность  зайти в ГУМ. ГУМ выглядел плохо освещенным и не ухоженным помещением, хотя они все же нашли там милые и оригинальные сувениры. В отделе электротоваров присяжные увидели лишь одиноко стоящий , по их словам, “антикварный тостер” и такого же одинокого продавца, который смотрел футбольный матч на экране маленького телевизора и старательно пытался не встретиться взглядом с любым потенциальным покупателем.

ГУМ, Брест 80е годы. Британцам, как поклонникам чаепития, в 90е уже не посчастливилось увидеть такое изобилие чайников на прилавках главного Брестского супермаркета.

Потом британцы сели в автобусы и тронулись в обратный путь.

Суд состоялся в марте 1999 года. Во время процесса Савонюк на своей своеобразной смеси кокни и польского настаивал на том, что ни в кого не стрелял и ни в чем не виноват. Свидетельские показания,  найденные документы и поездка в Домачево сделали возможным для Британского суда присяжных вынести единственно правильный вердикт: виновен. Савонюк был осужден на два пожизненных заключения. В 2000 году он хотел получить разрешение на аппеляцию, но Палата лордов вынесла категоричную резолюцию: отказать. Савонюк умер в тюрьме Норвич естественной смертью в возрасте 84 лет.     

Once upon a time…

Немного фильтра Брестскому базару.

    Базар — это особое место на карте любого города. Власть никогда не любила базар, но вынуждена была разрешать его существование, потому что базар был средством выживания населения, особенно в тяжелые времена, потому что на базаре можно было купить все то, что в эпоху тотального дефицита отсутствовало на магазинных прилавках. Можно было и продать. Можно было и обменять. Словом, базар всегда был точкой притяжения горожан всех сословий и любого уровня достатка. Сейчас базары превратились в рынки. Это уже не свободное скопление людей с целью торговли, а место организованной продажи с регулируемыми ценами и определенными товарами. «Пошла муха на базар и купила самовар» осталось в далеком прошлом, хотя если побродить вокруг базара, можно наткнуться на «коробейников», предлагающих совершенно неожиданные товары. Но это теперь относится к разряду незаконной торговли. 

Стихийная торговля с земли, с ведра, с разбитого ящика. Не санкционировано, но эффективно. Брест, 2014 год.

Мясные ряды. Центральный рынок. Брест, 2014 год.

В Бресте базар всегда был популярным местом для покупок, даже когда он несколько передвинулся и , накрывшись куполом, изменил свое название сначала на Колхозный рынок, а потом просто стал Центральным. Хотя центральным он был всегда. И при Польше, и при Советах, и в оккупацию, и после освобождения рынок оставался в центре города, лишь к 60-м гг. незначительно поменяв геолокацию . Я первый раз попала на брестский базар, когда училась в школе. Мы бегали туда покупать «семачки» или «семки», как их называли. Еще, если повезет, отхватывали у цыганок петушки на палочке. Петушки были красные и желтые. Никаких оберток на них не было. Где и в каких условиях их отливали и чем красили, нас не волновало вообще. Семечки лежали горками. Сначала надо было обойти всех торговок, попробовать, а потом уже покупать. Семечки продавались маленькими и большими гранеными стаканчиками «с верхом». Постепенно граненые стаканы сменились на гладкие, зауженные ко дну, соответственно значительно уменьшив насыпной объем. При этом цены выросли с 10 копеек до 30.  У нас в семье регулярно на базар ходил только дедушка. Одним из самых ужасных моих детских воспоминаний были его покупки на базаре живых куриц или петухов. Я никогда не видела, как он рубил им головы, как бабушка ощипывала убитых птиц, но страх и мысли «птичку жалко» охватывают меня до сих пор. После того, как рынок загнали под крышу, я была там два раза, поэтому не в праве давать оценку качеству продукции, ценам и культуре обслуживания. Единственное, что я знаю точно, так это то, что подобные «точки»  в том виде, в котором они организованы и функционируют, — это чисто советское изобретение, сохранившееся и востребованное только на постсоветских территориях.

Не центральный вход на  центральный рынок.  Брест, 2014 г.

  Во время оккупации и после освобождения базар находился на площади, на которой в 1963 году построили автовокзал.

Жители города, сохранившие в памяти довоенный Брест, называли рынок Малый базар. После введения в строй нового автовокзала в мае 2019 года эта площадь снова освободилась для полета фантазии городских властей. Как, кто и чем торговал на базаре w czasach polskich и во время оккупации — это отдельная тема. Периодически появляются на различных аукционах или у коллекционеров фотографии Бреста периода оккупационных лет. На некоторых из них в кадр попадал Брестский базар. 

Оккупационные будни. Польская подпольщица, повешенная оккупантами на балконе дома около Малого базара напротив рыбного магазина. Часть домов сгорела во время бомбежек в июле 1944 года, другие были снесены при строительстве автовокзала. ( Рис. В. Губенко )

Малый базар. Брест, лето 1941 г. (Фото из архива N. Levine)

Малый базар. Брест, зима 1942 г. (Фото из архива N. Levine)

Малый базар. Брест, зима 1942 г. (Фото из архива N. Levine)

  Зарисовку базарных будней в 1944-1945 гг. сделал словами и карандашом В. Губенко. Базар находился в непосредственной близости от школы №5, где он учился. Сбегать на базар во время перемены было обычным делом. Некоторые, особенно те, кто прошел школу выживания во время немецкой оккупации, умудрялись еще успеть провернуть там какой-никакой «гешефт».

«На базаре я бывал ежедневно, шагая на занятия, на переменах, возвращаясь домой. Пройти мимо него было невозможно, потому что он располагался совсем рядом с моей школой #5, где я учился до 1947 г. С раннего утра до вечера там толпился народ. Базар занимал площадь от улицы Куйбышева до Карбышева вдоль улицы Мицкевича. Сейчас это площадь автовокзала. Сохранилась единственная память тех лет — рыбный магазин, да перестроенная до неузнаваемости пекарня на углу улиц Мицкевича и Карбышева. Водонапорная башня была построена в 50-е годы на месте большой деревянной башни с водонапорной колонкой. Воду продавал сиделец. От покупателей не было отбоя». 

1945 год. Деревянная башня с водонапорной колонкой, где за деньги продавалась вода всем желающим. Была снесена и заменена в 50е гг. на бетонную, возвышающуюся и поныне на площади, теперь уже бывшего, автовокзала. (Рис. В.Губенко)

Бывшая базарная, бывшая автовокзальная площадь с водонапорной башней. Не Пиза. Брест, 2018 г.

      В дальней части рынка, позади рыбного магазина, стояли распряженные крестьянские возы. На них выкладывали картофель, свёклу, морковь, капусту, яблоки, аккуратные вязанки дров. На площади были смонтированы несколько рядов деревянных столов, на которых продавали давно забытые мною за время голодной эвакуации продукты: молоко, сметана, масло, творог, сухой, твердый, как камень, но очень вкусный творожный клинковый сыр, куры и утки, битые и живые, свинина, баранина, свиное соленое сало, пересыпанное тмином, мука, яйца, мёд — липовый, цветочный — жидкий, твердый, в сотах. Торговали горячими пызами, сахарной ватой, грушами-гнилками. На разостланных клеенках продавали всяческие метизы для дома, инструмент, немецкие иллюстрированные журналы. 

Панорама школьного двора и городского рынка. Улица Куйбышева, осень 1944 года. ( Рис. В. Губенко )

   

Почти треть базара занимала толкучка. В 50е годы ее перенесли на пустырь от выгоревшего еще в 1944 году . квартала. Место обнесли высоким забором. Толкучка служила горожанам как бы промтоварным отделом базарного супермаркета. До переноса продавцы и покупатели всяких вещей толпились на перекрестке улиц Мицкевича и Куйбышева, часто полностью его перекрывая. На толкучку можно было прийти голым, а выйти одетым с ног до головы во все новое или поношенное. Это уже зависело только от толщины пачки купюр, зажатых в руке покупателя. Прилавки единственного универмага города и немногочисленных промтоварных магазинов не могли конкурировать с толкучкой ни по ценам, ни по ассортименту товаров. Всё это непрерывно шевелилось, как живая иллюстрация броуновского движения, переполняясь так, что расползалось по соседним улицам и дворам. Процветали азартные игры: в три карты ( три листика), зазывали легким выигрышем  напёрсточники, весь инвентарь которых состоял из куска фанеры, положенного на землю. На нем и осуществлялось действо по отъёму денег. Была даже переносная рулетка в фибровом чемодане и ещё много разных игр для соблазнения любителей легкой наживы. Этакий маленький Лас-Вегас. Были примитивные аттракционы с набрасыванием колец и заманчивыми призами. Играющих было много. Выигравших — никого. В толпе вертелись карманники, жульё, воры. 

Патрули и милиция оставляли игроков без внимания. Их основной задачей была поимка торговцев самогоном. Этот вид торговли процветал, но поймать самогонщиков было чрезвычайно трудно, так как схватить их можно было только в момент продажи, а подобные сделки осуществлялись за пределами базара. Отъём товара иногда сопровождался стрельбой, так как продавцы, в основном деревенские женщины, не хотели расставаться со своим добром.

Преследование торговцев самогоном было продиктовано резким увеличением пьяных военнослужащих на улицах города и, как следствие, рост хулиганства и мордобоя, порой очень жестокого, между представителями разных родов войск, особенно с невесть откуда взявшимися в Бресте моряками, которые с большим презрением относились к сухопутным военным.

Так выглядел Малый базар в начале 50х годов прошлого века. Еще стояли почти всегда закрытые торговые ряды, окаймляя угол улицы Куйбышева и Школьного переулка. На пустырь от выгоревшего квартала была перенесена городская толкучка. (рис. В. Губенко)

Некоторую угрозу для базарного мира составляли, как бы это ни показалось странным, раненые бойцы из располагавшегося по соседству с рынком военного госпиталя. Госпиталь находился в здании бывшей русской гимназии имени Траугутта. Мы несколько раз бывали в палатах  госпиталя с шефскими концертами. В госпитале было много тяжело раненых, многие с ампутированными конечностями. Выздоравливающие бойцы в хорошую погоду толпились на тротуарах перед госпиталем, сидели на кирпичной ограде. Я был свидетелем того, как однажды большая толпа раненых, размахивая костылями и палками,  набросилась на торговые ряды, разгоняя продавцов и покупателей, круша всё налево и направо. Люди в панике разбегались. Оставленное добро становилось добычей пациентов госпиталя. В основном это были продукты: масло, сало, яйца, молоко и т.п.  Вместе с продавцами и покупателями разбегались и военные патрули, и милиция. Никто не осмеливался идти на открытый конфликт с разбушевавшимися инвалидами. После налёта нагруженные продовольствием бойцы возвращались в госпиталь. Некоторые усаживались под оградой, делили добычу, отдыхали в тени каштанов, а между тем рынок постепенно успокаивался и снова заполнялся торгующими и покупающими. Пока госпиталь не перевели в другое место, таких налетов было несколько. 

Набег на рынок раненых бойцов, находящихся на лечении в близлежащем военном госпитале. (Рис. В. Губенко)

Словом, базар был шумным, интересным, прелюбопытнейшим и незнакомым для меня миром торговли, который я наблюдал ежедневно. 

Но главное было не это. Я был поражен изобилием продуктов на рынке. После эвакуационной голодовки это выглядело фантастикой. Ведь в газетах я читал, что оккупанты ограбили население, что оно не просто страдает, но и вымирает от голода, что все продукты вывезли в Германию. Я задавал себе вопрос: откуда взялось это изобилие? Местные ребята были упитанные, хорошо одетые, а по нашему худосочному виду и заношенной одежонке сразу определяли, что мы восточники. Селяне на базаре, привозившие свою продукцию, не были ни оборванными, ни тощими. Их лошади с добротной ременной сбруей  выглядели здоровыми и сильными, телеги крепкими и надежными. А ведь три года они часть урожая сдавали оккупантам, как обязательные военные поставки. Их хлебом и маслом кормились и партизаны, и полицейские, все вооруженные люди разной окраски, которые попросту отбирали для своих нужд у крестьян продовольствие, скотину, лошадей, не платя ничего за них. Часто за это отбирали и их жизни. Так в чём же дело? 

Наверное, здесь много обстоятельств. Но главное — крестьянское хозяйство еще оставалось единоличным. После присоединения Западной Беларуси к СССР советская власть  частично приступила к коллективизации, но процесс был прерван войной. В первые послевоенные годы советская власть не чувствовала себя еще достаточно сильной, чтобы насильно загнать крестьян в колхозы. Но к 1949 году рука государства окрепла настолько, что уже через два года массовая принудительная коллективизация крестьянских хозяйств на землях Западной Беларуси была приведена к исполнению. Но до этого события оставалось еще почти 5 лет, и поэтому  на рынке в Бресте царило изобилие, тогда как послевоенная политика продразверстки, примененная к уже существовавшим колхозам и совхозам, обрекла на массовый голод жителей деревень в 1946-1947 гг.” ( из воспоминаний В.Губенко)

Пепелище после июльских налетов 1944 года. Сейчас на нем от улицы Куйбышева с фасадом, выходящим на улицу Пушкинская, расположен Центральный рынок Бреста. (Рис. В. Губенко)

Многократно перестраиваясь, брестский базар, в конце концов, принял тот вид, к которому привыкли новые поколения брестчан. Некоторые называют рынок “колхозкой”, хотя прилагательное “колхозный” давно исчезло с вывески над входом, как и сами колхозники за торговыми прилавками. Теперь это вотчина фермеров, кооператоров, перекупщиков, нанятых продавцов, ну и , конечно, сезонных собирателей грибов и ягод. Базар точно превратился в рынок. Все чинно, упорядочено, ценники расставлены. Встретить того, кто продает самим выращенные помидоры или хрустящие и сладкие огурцы в пупырышках, собранные вот только что, даже листья с не опавшими желтыми бутонами не успели привять, такое действительно стало редкостью. В основном за прилавками с одинаковым набором овощей или фруктов стоят городского вида девицы в возрасте от 20 до 60, сбывающие товар, который централизовано подвозится и распределяется между продавцами.   Покупай и уходи. Но островки “базара” еще сохраняются. Многие ходят исключительно к “своим” продавцам, с которыми складываются многолетние доверительные взаимовыгодные отношения. За свежим творожком к опрятной Валентине, за парной телятинкой к надежному Гене, колбаска с сальтисоном только у Раисы, абрикосы баба Вера сказала сегодня у нее не брать: кислые, через два дня сладкие привезет. А еще это место случайных, но обязательных при каждом посещении, причем независимо от дня недели и времени года, встреч со знакомыми, с которыми можно перекинуться парой-тройкой слов, можно и на час “зацепиться”, а можно пройти мимо и вид сделать, что не заметил, но факт встречи это все равно не отменяет. Так что, без базара нам никуда. Базар вечен и необходим. Только надо уметь его фильтровать.   

Жилой дом напротив здания бывшего автовокзала. Брест, 2018 г. 

Наш, мой, твой парк.

     Парки культуры и отдыха — это чисто советское изобретение, которое частично позаимствовали страны социалистического лагеря. В Европе, в Великобритании и даже в США существует четкое разделение между парками для отдыха и парками для развлечений. Культурно отдыхать — это значит гулять, дышать свежим воздухом, любоваться прелестями ландшафтного дизайна, посидеть на скамейке, покормить уточек. В некоторых парках можно еще послушать музыку или расслабиться за чашкой кофе с пирожным/мороженым.

     В Вене, например, в каждом районе города есть свой парк. Где -то больший, где- то то меньший. Единственное, что может потревожить тишину этих зеленых оазисов, так это наличие детских площадок. Но их, как правило, стараются расположить так, чтобы все посетители парка чувствовали себя комфортно. Есть знаменитый Фольксгартен, куда приходят только для того, чтобы полюбоваться тысячами многоликих кустов роз и вдохнуть их аромат. Есть Штадспарк. Там можно долго гулять по дорожкам, посидеть на скамейке и, если повезет, послушать звуки вальсов Штрауса, доносящиеся из Курсалона. Есть парки Шенбрунна. Это австрийский Версаль, образец имперского ландшафтного дизайна. Развлекаться народ ходит в другие парки, которые называются парки аттракционов. В Вене — Пратер, самый старый парк аттракционов в мире. Отдыха и тишины там нет никогда. Там царят гвалт и шум толпы, запахи еды, какофония карусельной музыки, игровых площадок и пестрота торговых точек.

Volksgarten (Народный Парк) — одно из культовых мест в столице Австрии. Парку исполнилось 200 лет. Он знаменит своим розарием, где растет 400 сортов роз. Около каждого куста, а их 3300, установлена поясняющая табличка. Есть витиеватые аллеи, клумбы, газоны, памятники и фонтаны, а также уединенные лавочки для спокойного и умиротворенного времяпровождения.

       Что в моем детстве включало в себя словосочетание “пошли в парк”? Если с папой, значит просто гулять. Если с мамой, значит еще будут другие веселые и нарядные тети, и мы будем фотографироваться. Если с дедушкой, тогда это означало, что дедушка возьмет меня за руку и поведет смотреть мультфильмы в “Зорьку” или кататься на каруселях, а на обратном пути мы задержимся, чтобы посмотреть, как много умных дяденек играют в шахматы.      

Прогулка в парк была «выходом в свет». Гуляющая публика всегда была красиво одета. Женщины делали прически и красили губы, мужчины брили лица и чистили ботинки. Детей  наряжали, как на праздник. Брест, Парк им. 1 Мая. Весна 1961 года (Фото из домашнего архива В.Губенко)

        Каруселей было мало: пара медленно крутящихся для совсем маленьких и две серьезных с вращающимися сиденьями — одна на цепочных подвесках с одиночными креслами, другая на неподвижных металлических с двойными. Я предпочитала цепочные, потому что до запуска карусели можно было успеть занять место и до максимума закрутиться вокруг своей оси. Тогда при вращении карусели ты не только летишь над землей, но еще и быстро раскручиваешься так, что все вокруг сливается в одну мутную картинку. Те, у кого с вестибулярным аппаратом проблем не было, придумывали еще всякие другие уловки, чтобы повысить адреналин при катании на “цепочках”. Было еще колесо обозрения и “лодочки”. Потом появился самолет. Это был первый аттракцион “только для взрослых”. Около самолета, который “летал” вверх, вниз и по кругу, всегда толпился народ. Этот аттракцион казался очень-очень страшным.

Я с дедушкой Колей и двоюродным братом на карусели в парке им.1 Мая. Я улыбаюсь и готова ко второму кругу. Брату не до смеха. Брест, лето 1963 года.

В мое время этот аттракцион с самолетом считался самым экстремальным. Только самые отчаянные решались проверить себя на прочность и еще и получить удовольствие. Брест, 60-70e гг. Фото из архива Геннадия Слизова.

                  Постепенно аттракционов прибавлялось. Появление автодрома стало событием для всего города. Все рвались “покататься на машинках”. Аттракционы работали очень плохо, часто ломались и стояли закрытые. Иногда было так, что единственное, что оставалось в рабочем состоянии, были “лодочки”, и то не все.

      Зимой, если был мороз, мы ходили на каток. Это было ужасно. Пруд замерзал естественным образом. Лед никто не чистил, ровных участков практически не было. Катание превращалось в опасное и утомительное преодоление препятствий в виде замерзших снежных глыб, ям и трещин. К тому же, никаких условий, чтобы сесть, переодеться, никаких горячих и тем более горячительных напитков вокруг не продавали. Несли с собой и очень не культурно согревались. Был пункт проката коньков. Там выдавали ржавые “дутыши” или “канадки”, ботинки которых разваливались от взгляда, а шнурки были такие короткие и ветхие, что их невозможно было завязать ни узлом, ни бантиком.

Открытый только летом кинотеатр «Летний». Его легкая конструкция простояла довольно долго.Там иногда показывали фильмы с маркировкой «дети до 16 лет не допускаются». Мы пробирались на эти сеансы всеми правдами и неправдами. Билетерши смотрели на девочек сквозь пальцы и паспорт не требовали, а вот мальчиков проверяли с пристрастием.   50е гг. (Рис. В.Губенко)

      Днем парк выглядел очень культурно. Но вечером он заполнялся другой публикой, которая требовала сопровождения членами народной дружины, а в некоторых случаях и нарядами милиции.

      Недалеко от пруда находилась танцплощадка. Мне кажется, что она работала даже зимой. Никто танцплощадкой ее не называл. Это был “плац”. На плац ходил определенный контингент. В городе все хулиганские группы распределялись по районам: киевские, граевские, центровые…Нарушил “вражескую” территорию — жди разборок. Но на плацу собирались все вместе. Плац был, как место водопоя из “Книги джунглей” Киплинга: там царило “водяное перемирие”. Но только на плацу. За пределами танцплощадки часто происходили довольно жестокие драки. Интеллигентные девочки и мальчики на плац не ходили.

      В мое время танцевать было негде. Школьных вечеров с танцами не проводилось, кроме разве что, выпускных. Понятие “дискотека” отсутствовало. Мы даже слова такого не знали. Когда мне было лет 15, я отважилась пойти на плац. Круглая площадка была огорожена высокой деревянной оградой. Внутри было какое -то броуновское движение. Музыка звучала сама по себе, находящиеся в круге двигались сами по себе. На медленные танцы меня приглашали танцевать те, с кем танцевать совсем не хотелось, а с кем хотелось, не обращали на меня никакого внимания. Никто из танцующих танцевать не умел. То есть, топтаться в ритме заунывных песен еще кое-как могли, а вот движения под быструю музыку напоминали пляску святого Витта. Но мы думали, что мы танцуем шейк. Все парни были или явно пьяные, или “выпимши”. Создавалось такое впечатление, что явиться на танцы трезвым было просто неприлично. Первое посещение плаца избавило меня от желания сходить еще раз.

      А вот по воспоминаниям родителей и их друзей в 50е годы с наступлением теплой погоды танцплощадка в парке собирала всю Брестскую молодежь без исключения. Первая танцплощадка, которую построили в послевоенное время, находилась там, где сейчас большая клумба на центральной аллее. Когда парк начали расширять, танцплощадку перенесли на новое место, а уже третьим местом стало то, где она находится по сей день.

      Зимой брестские юноши и девушки ходили на танцы в областной театр, причем большинство из них умело прилично танцевать вальс, танго, фокстрот, чарльстон, твист. Их дети этим умением остались обделенными.

 

Танцплощадка в Парке им.1 Мая. 50-e гг. (Рис. В. Губенко)

      Если я правильно помню, павильон на пруду называли “стекляшкой”, и он как-то странно работал, а потом совсем закрылся. Посередине пруда летом зеленел круглый островок. В центре островка стояла большая скульптура оленя. На островок посетители парка шли по деревянному мостику, в котором не хватало много досок, а перила присутствовали весьма условно. Было три варианта прохода по мосту: провалиться вниз, упасть вбок или дойти до оленя, избежав купания в грязной болотистой воде. Мост потом все таки разобрали. И пруд почистили. И оленя вынесли. Теперь там новый крепкий мост, а в кустах на острове вместо оленя сидит какая-то женщина.
      Аттракционов, рассчитанных на любой возраст, вкус и состояние здоровья, стало гораздо больше. Появились развлекательные и игровые центры, кафе, даже теннисные корты. Затрапезный павильон на пруду носит название “У озера” и превратился в один из самых посещаемых и респектабельных ресторанов города.

Огромный олень простоял на острове среди зарослей плакучих ив не один десяток лет.  (Рис. В. Губенко)

      Я снова стала ходить в парк, когда родилась моя дочь. Инициатором прогулок был мой папа, ставший дедушкой. Конечно, мне было бы проще посидеть на скамейке с книжкой, пока младенец спит и “дышит свежим воздухом”, но новоявленный дедушка был непреклонен, убеждая меня в том, что “сидя, это не прогулка”.

      На дворе стоял холодный март. В парке не было ни души. Ничего не работало. Деревья стояли голые, а из земли еще не выбилась ни одна травинка. По парку ходили только мы и два лебедя. Почему они ходили по дорожкам, а не плавали в пруду, я не знаю. Я сначала даже не поняла, что это лебеди, которых мы привыкли видеть скользящим по воде воплощением грации и изящества. А тут передо мной грузно переваливались две косолапые, злобно шипящие, птицы. Но сам факт наличия лебедей в парке радовал.

      Летом по парку ходить было веселее. Кроме уже привычных развлечений в парке появились ряженые в героев диснеевских мультфильмов персонажи, с которыми не только дети, но и взрослые с удовольствием фотографировались. Вдоль аллей поставили занятные деревянные скульптуры. От памятника дедушки Ленина в окружении детей не осталось ни следа. Дорожки, газоны, клумбы- все соответствовало “культуре и отдыху”.

     

Деда Вова с внучкой на прогулке в парке им. 1 Мая. Март 1989 года (Фото из домашнего архива В.Губенко)

           В моем детстве вход и выход в парк был один, со стороны улицы Ленина. Чтобы дойти до аттракционов, нужно было пересечь весь парк. В 70е годы появилась возможность свободно входить в парк с “заднего крыльца”, то есть с улицы Леваневского. Мне нравился этот путь: начать с шумной части, а потом спокойно двигаться к главному входу на выход.

      Последний раз я была в парке вместе с родителями, детьми и внуком летом 2018 года. Я подумала, какое это счастье, что сохранилось на земле место, где могут пройтись представители четырех поколений, и у каждого из нас в памяти парк оставил свой след, связанный с детством, юностью, молодостью, длиною почти в 80 лет, потому что первым в нашей семье парк увидел мой папа в далеком 1940 году.

     

Рассказы бывалого.  Брест, Парк им. 1 Мая (Фото из домашнего архива В.Губенко)

      Городу не достались в наследство дворцы, замки, монастыри, соборы. Даже того малого, что чудом уцелело, мы лишились не только по чужой, но и по своей вине или воле. Парки, являясь созданием рук человеческих, тоже имеют свою судьбу. Почивший в Бозе Городской сад пришлось возрождать ценой неимоверных усилий. Будет ли клон достоин своего оригинала? При постоянно растущем дефиците зелени, наличие в центре города парка является огромной привилегией Бреста. И привилегию эту он получил от тех, кого уже давно нет, но кто позаботился не только о красоте городского пейзажа, но и о здоровье людей. Парк многое повидал, многое пережил и многое нам простил. По возрасту парк можно уже награждать эпитетами “старинный”, “вековой”. В парке наверняка можно найти деревья, которые пережили не одну войну. К парку надо относиться, как к уникальной достопримечательности города, холить и лелеять, не унижать его достоинство пошлыми атрибутами псевдокультуры. Пусть и дальше на долгие времена он будет связующим звеном между многими поколениями брестчан.

Четыре поколения гуляют по аллеям парка, в котором много что и ухудшалось, и улучшалось, но суть его осталась неизменной. Брест. Июль 2018 г. (Фото из домашнего архива В.Губенко)

K Международному дню памяти жертв Холокоста

С каждым годом все меньше и меньше остается тех, кто выжил в Холокосте, кто был свидетелем трагедии, кто может рассказать о том, какой ужас, горе и боль им пришлось вынести и жить дальше с одним желанием: это не должно повториться. Неправильно считать, что Холокост — это трагедия только евреев. Трагедия Холокоста, уроки Холокоста повлияли и продолжают влиять на всех тех, кто понимает, что опасность повторения подобных преступлений остается. О Холокосте написаны миллионы страниц, издано бесчисленное количество документов и исследований, ведется огромная работа для того, чтобы нынешние поколения поняли причины, ужаснулись последствиям и сделали все, чтобы на теле истории человечества больше не возникало подобных шрамов. Мы все живем в тени Холокоста. События тех лет прямо или косвенно повлияли на многих из нас. На всех по-разному. Но повлияли. Самый главный урок Холокоста — это не должно повториться. Но чтобы не позволить, не допустить, противостоять насилию, нетерпимости, агрессии, надо знать и помнить, как это было. И память может стать если не оружием, то средством для защиты. Хотя, в некоторых случаях, и оружием тоже. С 2006 года во многих странах мира отмечается Международный День памяти жертв Холокоста. На территории Беларуси трудно найти место, которое так или иначе не было бы связано с трагедией истребления еврейского населения. Но мало кто из простых обывателей знает о том, что маленькая деревня около Минска стала местом убийства десятков тысяч евреев из Германии, Австрии, Чехии и других стран Европы. Деревня Малый Тростенец обрела международную трагическую известность только в начале 2000х. До этого времени там был огромный мусорный полигон. Правда, в начале 60х годов на некотором удалении от мест расстрелов  был установлен обелиск с надписью: «Здесь, в районе деревни Тростенец, немецко-фашистские захватчики расстреляли, замучили, сожгли 201 500 человек мирных граждан, партизан и пленных советской армии». И только после того, как, начиная с 2010го года, в Малый Тростенец стали регулярно приезжать сначала австрийцы, потом немцы, а затем и из разных уголков земли потомки тех, кто был здесь расстрелян или задушен в газовых грузовиках, это место стало известно во всем мире.

Советский мемориал в память о жертвах лагеря смерти Малый Тростенец

Замечательная женщина Вальтрауд Бартон, чьи дальние родственники были депортированы из Вены и убиты в Малом Тростинце, стояла у истоков движения по увековечению памяти австрийских евреев, погибших на территории Беларуси. Каждый год, приезжая в Малый Тростинец, она и десятки других австрийцев, развешивали на деревьях в лесу на месте гибели невинно убиенных желтые листки с именами. Вальтрауд Бартон в одном из своих интервью, когда еще не был создан мемориал, сказала: “ Без могилы они остаются теми, кем их сделали 70 лет назад : изгоями”. Инициативу Вальтрауд Бартон подхватили все те, кто стал  приезжать в Малый Тростинец. Получилось такое символическое кладбище.

С 2010 года австрийское общественное объединение IM-MER, соаданное Вальтрауд Бартон, организует мемориальные поездки в Тростенец. Их участники укрепляют на деревьях в Благовщине желтые  таблички с именами и фотографиями убитых здесь евреев.
На фото: президент Австрии Александр Ван дер Беллен в Благовщине. Июнь 2018 г.

Австрийские и немецкие активисты в своих странах смогли добиться того, что в Малом Тростенце был наконец создан мемориал. Первая его часть была открыта в 2015 году, вторая — в 2018 году. Они были установлены на средства, выделенные МИД ФРГ и Народным союзом Германии по уходу за военными кладбищами (600 тысяч евро). В финансировании мемориала принял активное участие и Международный образовательный центр Дортмунда (IBB), который пожертвовал 400 тысяч евро. Австрийское правительство профинансировало установку памятника погибшим австрийским евреям. На памятнике выбиты имена ВСЕХ убитых. А было их почти 10 000 человек.

Памятный знак «Массив имен»  в мемориальном комплексе «Тростенец». Посвящен памяти более чем 10 тыс. граждан Австрии, погибших в лагере смерти в годы Второй мировой войны.
Монумент установлен по инициативе и при поддержке Австрии.
Автор проекта — Даниэль Занвальд (Австрия).
Скульптор — Константин Костюченко (автор композиции «Врата памяти»)

Почему нацисты выбрали именно Малый Тростенец в качестве места массового уничтожения европейских евреев? Ответ прост. В 1942 году еще не были готовы для “окончательного решения еврейского вопроса” лагеря смерти Майданек, Аушвиц, Треблинка, Собибор…Убить такое количество людей на территории Германии или Австрии нацисты не решились,  а далекая, никому неизвестная местность, как нельзя лучше подходила для того, чтобы по-тихому тысячами убивать тех, кого считали генетически низшим расовым типом. 

Запрещающий знак у входа в  трудовой лагерь Малый Тростенец, 1944 год

В окрестностях деревни Малый Тростенец был построен трудовой лагерь, где работали в основном советские военнопленные. Евреи из Европы в этот лагерь не попадали. Их привозили и сразу расстреливали или душили в газовых камерах, установленных в грузовиках. Расстреливали в двух близлежащих местах: в урочище Благовщина и в урочище Шишковка. С мая по октябрь 1942 года из Вены было отправлено 16 составов с депортированными австрийскими евреями. Всего около 10 тысяч человек. Такие же составы шли из многих городов Германии (22 тыс.человек). Нацисты организовывали этот процесс с особым цинизмом, назвав его “переселением”. Евреям было сказано, что их везут на новое место жительства и новое место работы. Все “переселенцы” должны были оплатить свои билеты на поезд, причем туда и обратно(!!!), взять с собой документы, подтверждающие профессию или образование, ценные вещи, словом, все, что может понадобиться в “новой жизни”.

Из воспоминаний одного из 17 чудом выживших венских евреев известно, что до Волковыска евреи ехали в обычных пассажирских вагонах. В Волковыске всех перегоняли в составы из вагонов для скота, набивая их людьми так, что двигаться и дышать было невозможно. Когда состав прибывал на вокзал в Минске, всех евреев: мужчин, женщин, детей, стариков, больных, сошедших с ума за время пути, умерших в дороге, то есть всех подряд, грузили в заранее приготовленные серые зловещие грузовые фургоны. Весь багаж, все вещи, которые евреи везли с собой, естественно отбирались и складировались в особо отведенных местах. Серые фургоны везли людей прямиком к местам расстрела. Некоторых душили еще по дороге в грузовиках, переоборудованных в мобильные газовые камеры. На младенцах пули экономили. Их бросали в ямы живыми. Сколько всего погибло в Малом Тростенце, определить невозможно.  В каждом таком составе было как минимум 1000 человек. Составы приходили иногда раз в две недели, иногда каждую неделю, а бывало и два состава в неделю. Перед наступлением советских войск, нацисты раскапывали захоронения и сжигали трупы. Расчеты по количеству пепла указывают на то, что в Малом Тростенце было уничтожено не менее 200 000 тысяч, сброшенных в 34 братские могилы. Цифра ужасает. Сколько за ней судеб. Сколько жизней, отобранных только потому, что кто-то решил, что у тебя нет права жить. Малый Тростенец стал крупнейшим местом уничтожения на оккупированных нацистами советских территориях.

С 2005 года на улицах разных районов Вены около входов в дома, как небольшие мемориалы, стали появляться «камни памяти»(Steine der Erinnerung). На медных табличках указаны имена депортированных венских евреев, когда-то  там живших. Такие камни памяти регулярно появляются во многих городах Австрии. Они увековечивают память о более 64 400 убитых австрийских евреев. «Мы возвращаем убитым место в их родных домах. Они и их судьба не забыты»

Во время раскопок в массовых захоронениях часто попадались ключи от оставленных в родных городах квартир. Люди верили, что когда нибудь вернутся домой. Не вернулись. Единственное, что смогли вернуть — свои имена. 

Малый Тростенец — это место преступления и место памяти. Таких мест в Беларуси очень много, хотя знают о них только те, кого интересует тема Холокоста. А бывает и так, как, например, в Бресте. Все знают или хотя бы слышали о Брестском гетто и об уничтожении за пару дней почти половины населения города на глазах у другой половины жителей, но кроме укрывшегося в боковой улице скромного памятника, больше ничего не расскажет нам о трагедии, случившейся в Бресте. 

Холокост — это страшный урок истории для всего человечества, в котором надо разбираться всем, чтобы знать, как было и как никогда не должно повториться. С любым из нас, кто бы не были.е

План  мемориального комплекса «Тростенец»

Я очень долго ждал

Очень хочется рассказать об этом человеке. Во-первых, потому что ему в этом году исполняется 98 лет. Во-вторых, он пользуется зонтиком только от дождя, а не для того, чтобы опираться на него во время ходьбы, в-третьих, он даст фору многим продвинутым пользователям интернета и не надевает очки, когда смотрит в телефон. А еще он завораживающий собеседник,  увлекательный рассказчик, сохранивший не только светлый ум, память, но и тонкое чувство  юмора. Знакомство с таким человеком можно смело отнести к подаркам судьбы.

Его зовут Курт Маркс. Он родился в августе 1925 года в Кельне. Родители Курта, Ирма и Зигмунд Маркс, принадлежали к ассимилированным евреям, которые относили себя к германскому народу и искренне считали, что они являются неотъемлемой частью немецкой  культуры. 

Курт Маркс на прогулке со своим отцом Зигмундом. Кельн, Германия, 1926 год

После прихода Гитлера к власти они, как и многие в Германии, не верили, что этот сумасшедший долго продержится у власти. Даже тогда, когда их сына Курта обязали покинуть гимназию и перейти в еврейскую школу, потому что еврею нет места среди арийских детей, они еще питали иллюзии, что этот кошмар вот-вот закончится. Он не закончился. Он продолжился погромами в 1938 году. Еврейскую школу “Явне”, где учился Курт, подожгли. Занятия прекратились. Встал вопрос о спасении. Родители подали прошение на отъезд в США. Но ситуация резко и настолько ухудшилась, что срочно было принято решение  спасти сначала своего единственного сына. Уже тогда в Германии была организована тайная компания по вывозу еврейских детей в Англию. Так называемый Киндертранспорт. Англия на тот момент была единственной страной, согласившейся принять еврейских беженцев. Директор еврейской школы Эрих Клибански, где учился Курт, собрал первую группу детей в возрасте от 5 до 17 лет для отправки в Англию. Он планировал спасти всех своих учеников, но успели эмигрировать только 130. Среди них оказался Курт Маркс.

Проездной документ, выданный Курту Марксу для въезда  на территорию Англии в рамках спасательной акции Kindertransport. 1939 год

В январе 1939 года Ирма и Зигмунд Маркс попрощались со своим сыном, прошептав на станции друг другу:”Увидимся в Америке!”. Тогда 13 летний мальчик еще  не знал, что он видел своих родителей в последний раз. Что пришлось пережить детям, оторванным от дома, от семьи, от всего того, в чем заключается счастливое детство, это отдельная история. Главное, они остались в живых, избежав страданий Холокоста. До июля 1942 года Курт получал от родителей редкие письма, которые они посылали в Англию через Красный Крест. В письмах должно было быть не больше 25 слов, включая адрес. Из писем родителей Курт знал, что их собираются переселять из Кельна куда-то на восток, где им предоставят жилье и работу, и что они уже купили билеты на поезд, заплатив по 50 марок за каждый. В последнем письме родители заранее поздравили Курта с его днем рождения, пожелали счастья и здоровья. Потом письма прекратились. 

Последнее письмо родителей от 19 июля 1942 года. Получено Куртом через Красный Крест в конце августа 1942 года. «Наш дорогой, перед нашим отъездом шлем тебе самые сердечные пожелания. Будь здоров. Думай о нас. Тебе, любимый сын, сердечные поздравления с Днем рождения. Трудись и радуй тех, кто тебя окружает. Твои папа и мама.»

Долгие долгие годы Курт пытался отыскать любую информацию о том, что стало с его родителями. Все поиски были безрезультатны. И только в 1995 году, благодаря евангелическому священнику  Дитеру Корбаху и опубликованных им списков, стало известно о судьбе 1164 еврейских детей, женщин и мужчин, депортированных из Кельна. Пастор Корбах не одно десятилетие изучал историю еврейской общины Кельна и потратил много сил на то, чтобы раскрыть правду о ее гибели и исчезновении. В 70 лет Курт Маркс узнал, что когда он читал последнее письмо своих родителей, их уже не было в живых. Не было в живых и спасшего своих учеников директора школы Эриха Клибански. Его жена, его дети, не успевшие уехать его ученики, все они вместе с тысячами других немецких и австрийских евреев были убиты в Малом Тростенце. Курт смог оказаться на месте гибели своих родителей только в 2011 году. Тогда еще  там не было мемориала, не было туристов, не было никого. Было много тишины, пустоты и чувства облегчения “Я очень долго ждал. Наконец я вас нашел, я тут, рядом, вы слышите мои слезы? вы видите мои мысли? вы чувствуете мою молитву?”

Курт Маркс на месте гибели его родителей. Малый Тростенец, 2017 год.

После этого Курт не раз еще приезжал на место гибели своих родителей. В 2017 году его пригласили в Минск на открытие передвижной выставки “Место смерти Тростенец. История и память”, которая была создана в рамках плодотворного сотрудничества Исторической мастерской имени Леонида Левина и Международного образовательного центра в Дортмунде. Когда я разговаривала с Куртом, он легко переходил с английского на немецкий, который остался для него языком детства, языком, на котором он разговаривал со своими родителями, языком, которым владела и его покойная жена Ингрид, выжившая в Освенциме. Но должен был пройти не один десяток лет, прежде чем Курт  смог  пересилить себя и заговорить на языке тех, кто лишил его родителей и принес столько горя на земле. Еще Курт произнес очень интересную мысль. Он сказал, что ненависть  — это тоже вера. Для веры не нужны обоснования и подтверждения. Верю, потому что верю. А кто-то выбирает ненависть, как веру. Евреи часто становились жертвами именно  ненависти, как веры. Если еврей, то априори ненавидим даже теми, кто и евреев-то в глаза не видел. Но ужас заключается в том, что такая слепая ненависть распространяется не только на евреев. Кто следующий? Кого пустят на заклание демоны нетерпимости, агрессии и зла? Задумайтесь! Не допустите! Холокост тяжело ранил Курта, но и дал ему силы жить и показывать нам, ныне живущим, что нет ничего ценнее человеческой жизни, созидания, любви и мира.

Курт Маркс на передвижной выставке «Making History Together», посвященной истории белорусской еврейской общины. Лондон, январь 2023 год

Догадин В. М. — Воспоминания

В Брест-Литовской крепости

В начале лета 1911 г., когда мы с Д. М. Kарбышевым, А. В. Максимовым, В. Г. Алексеевым и М. В. Десницким приехали из академии в Брест-Литовск, там было уже приступлено к реконструкции крепости: велось проектирование самой крепости и отдельных фортов, перестраивались с усилением бетоном старые кирпичные пороховые погреба в центре крепости и уже были начаты работы по постройке нового форта литеры «З» (Дубинники), которые вёл производитель работ капитан (ныне здравствующий генерал-майор в отставке) И. О. Белинский.

Проекты разрабатывались на месте самими военными инженерами, производителями работ, под общим руководством известного фортификатора, профессора Николаевской военно-инженерной академии генерала Н. А. Буйницкого, приезжавшего периодически в Брест-Литовск. Разработанные проекты рассматривались в Инженерном комитете при Главном инженерном управлении в присутствии авторов проектов.

 

Форт Дубинники

Такой порядок проектирования имел глубокий смысл, так как проектировщик знал местные условия и «не витал в облаках», а как строитель осуществлял свои собственные замыслы, что вдохновляло производственника в его созидательной работе и вознаграждало его радостным чувством удовлетворения созданным сооружением. Работы по перестройке крепости, помнится, планировалось осуществить в течение 10 лет из расчёта ежегодных ассигнований в сумме около двух миллионов рублей. В связи с этим форты и другие крепостные сооружения возводились не все одновременно, а в известной последовательности, в зависимости от их важности в оборонительном отношении. Kаждый из фортов предполагалось осуществить в три года, поэтому работы по возведению форта разбивались соответственно на три очереди: 

1) постройка напольного вала с помещением для дежурной части,
2) постройка боковых фасов и
3) постройка казармы с горжей (тыльным фасом).

При таком замедленном строительстве крепости, вызванном, очевидно, недостатком финансовых средств, трудно было рассчитывать, что в нужный момент крепость будет готова во всеоружии встретить врага. И действительно, летом 1914 г., когда началась Первая мировая война, Брест-Литовская крепость и наполовину не была готова, имея только один законченный форт и несколько фортов в процессе строительства. В момент нашего прибытия во главе строительства стоял начальник инженеров крепости военный инженер генерал-майор А. K. Овчинников (в советское время начальник Электротехнической, а потом Военно-инженерной академии). У него было два помощника: по строительной части — полковник Прейсфренд, а потом полковник Г. И. Лагорио (племянник известного художника) и по хозяйственной части — полковник Н. В. Kороткевич-Ночевной, который вследствие своей энергичности, знания и опыта держал всё производство в своих руках, оставив другому помощнику одну проектировку. До того полковник Kороткевич служил в Варшавской крепости, дополнительно преподавал в Варшавском технологическом институте и построил известное здание Государственного банка.

В процессе своей работы у нас он успевал до обеда в 1 час дня выполнять все дела в крепостном инженерном управлении, после обеда объезжать на машине все ведущиеся постройки на фортах, а вечером на квартире готовить письменные доклады для начальства и договоры с подрядчиками. Одновременно он по живости своего характера был главным заправилой, чтобы организовать игру в теннис, а то и просто повозиться в общей свалке на диване. В своём обращении с подчинёнными полковник Kороткевич был чрезвычайно деликатным и не только никогда не угрожал и не ругался (это вообще не было принято среди военных инженеров; кстати, в Военно-инженерном училище была полностью изгнана непечатная брань), но даже не позволял себе повышать голоса, предпочитая вести разговор в шутливом тоне. И тем не менее, уважая его, всякий боялся провиниться в чём-либо перед ним, так как чувствовал, что полковник Kороткевич видит каждого насквозь.

Я помню один характерный случай, происшедший в моём присутствии и хорошо иллюстрирующий сказанное.

Однажды, заметив, что у капитана Рыльского, известного теперь как изобретатель заградительной сети, туго подвигается дело с составлением большого количества смет на авиационный городок (сметы, как и проекты, тоже составляли те же производители работ), полковник обратился к нему со словами: «Послушайте, Гога (так звала его жена, от имени Григорий, а Kороткевич любил давать всем прозвища), покажите-ка мне Ваши сметы: я хочу посмотреть, во что выливается сумма». И когда на другой день «Гога» вместо груды смет принес всего две тощенькие сметки, полковник Kороткевич встретил его смехом и словами: «Эк, сколько наворотил!» Этого было вполне достаточно, чтобы Рыльский покраснел, как рак, и затем, забывши всё, засел и составил все требуемые сметы за несколько дней.

* * *

Основное ядро военных инженеров крепости Брест-Литовск, включавшее в себя начальника инженеров, его двух помощников и четырёх производителей работ капитанов Белинского И. О., Миштовта М. В., Егорова С. И. и Монахова В. K., проживало в самой крепости на казённых квартирах. Прибывшие вновь на строительство крепости капитаны Архипенко П. П., Сарандинаки K. Д., Логанов Н. П. и Kрасивицкий проживали в городе.

Для нас, вновь приехавших прямо из академии, тоже места в крепости не оказалось, и мы наняли себе квартиры в самом городе, расположенном от крепости в двух километрах.

Алексеев, Десницкий и я поселились в только что построенном двухэтажном доме, расположенном на юго-западном углу города, на Шоссейной улице, против сада Шаповалова, где находился цирк и происходили гуляния с музыкой. В цирке же выступали и гастролирующие труппы из Москвы и Петербурга при проезде их в Варшаву или обратно. Против нашего дома находились два лучших ресторана — Прокопюка и Гржиба. Далее, также по Шоссейной улице, действовали два кинематографа. Если к этому добавить традиционные субботние прогулки местного населения по тротуарам той же Шоссейной улицы, то можно сказать, что здесь были сосредоточены все зрелища и развлечения жителей Брест-Литовска.

 

Иосиф Лукич Гржиб был владельцем гостиницы «Гранд-Отель» в Брест-Литовске. Возможно про этот ресторан Николая вспоминал Догадин как  «два лучших ресторана — Прокопюка и Гржиба «

Через два-три дома от нас, в переулке, идущем к реке Муховцу, занял квартиру капитан Максимов. Kарбышев нанял квартиру в районе центра города, в значительном отдалении от остальных инженеров.

Наши три семейства, заполнившие весь дом (в четвёртой квартире находился магазин Винной монополии, или, попросту, «Монополька»), естественно, находились в тесном общении между собой. Почти все свободные вечера мы собирались друг у друга, пили чай (обычно без вина), слушали новые пластинки граммофона, иногда играли в простейшую карточную игру «рамс», кончавшуюся проигрышем или выигрышем не более одного рубля, или всей компанией ходили смотреть новую картину в кинематограф. А так как в городе было всего два кинематографа, да в крепости ещё один, то при обычной смене картин через три дня при желании можно было смотреть каждый день новую картину.

Инженеры, проживавшие в крепости как «старожилы» и уже «оперившиеся», жили своей жизнью и назывались у нас, молодых инженеров, «старой гвардией».

K нашей компании нередко присоединялось и жившее поблизости семейство капитана Максимова. Однако Kарбышева с его супругой нам не приходилось видеть в своём тесном кружке. Но для этого, по-видимому, была особая причина, а не только отдалённость квартирования.

Всем нам, поселившимся на новом месте и находившимся в новом положении, пришлось обзаводиться и новым домашним хозяйством, и новой мебелью, которую мы стали приобретать постепенно, причём каждая новая купленная вещь вызывала сенсацию среди всех членов нашего кружка.

Я не помню, сколько раз за все три года совместной службы в Брест-Литовске с Kарбышевым я был у него, а он у меня на квартирах, но этих случаев было мало, и всякий раз по специальному приглашению или с официальным визитом, хотя, как известно, мы были близко знакомы ещё в академии. Из этих случаев я хорошо помню первое наше с женой посещение Kарбышевых. Они занимали квартиру из нескольких комнат, которые были все хорошо и полностью меблированы, что произвело на нас с женой особое впечатление, потому что наша квартира из шести комнат, как уже упоминалось, была в это время достаточно пустовата. Тут на наши вопросы дали нам простое объяснение такому превращению. Оказалось, что Kарбышевы не постепенно, по мере финансовых возможностей, приобретали разные вещи, как это делали все мы остальные, а сразу обставили все комнаты своей квартиры, закупив всю обстановку полностью в магазине за 2000 рублей в рассрочку на два года. Ни у кого из нас не хватило бы духу сделать долг на такую большую, с нашей точки зрения, сумму. Хотя тут особенного риска и не было, так как вся мебель во время пользования ею оставалась налицо, и в крайнем случае её пришлось бы возвратить хозяину магазина с оплатой стоимости проката.

Существовало мнение, что немки являются прекрасными мастерицами вкусно готовить. Если это так, то Алиса Kарловна Kарбышева служила ярким подтверждением этого мнения. Нас было с хозяевами всего четверо. Однако приготовленный к обеду стол был не только красиво сервирован, но и поданные блюда отличались своею изысканностью и оригинальностью. Особенно сильное впечатление произвело на нас разнообразие закусок, поданных к различным водкам перед обедом. Хозяева были радушны и приветливы, Дмитрий Михайлович, по обыкновению, говорлив, шутлив и остроумен.

О подобных встречах Kарбышевых с другими товарищами я что-то не помню.

* * *

Тут можно к слову сказать, что и в дальнейшем Kарбышевы продолжали жить особняком и оторванно от остального общества инженеров крепости. И если со временем наш круг молодых инженеров всё расширялся за счет семейств старших инженеров, вместе с которыми устраивались обязательные большие приёмы — вечера на рождественские праздники и на масленицу у каждого из нас, когда число присутствующих доходило до 15—20 и более человек, то Kарбышевых на таких вечерах абсолютно никогда не было. Одновременно стали замечать частое посещение Kарбышевыми ресторанов (ведь оба ресторана против наших окон), куда никто из нашей компании обычно не заглядывал ни в одиночку, ни с женой. Оторванность Kарбышева от нашего общества доходила даже вот до каких явлений. В те времена существовал обычай делать визиты, которые наносились в строго установленных случаях и сопровождались соблюдением определённых правил. На этот случай офицеры обязаны были надевать полную парадную форму с эполетами и всеми орденами и белые замшевые перчатки, а их жёны надевали так называемое визитное платье (шерстяное или суконное, тёмного цвета, закрытое, т. е. с воротником, длинными рукавами и со шлейфом), шляпу, украшенную страусиным пером, и лайковые перчатки.

Визиты делались по случаю прибытия на службу, к женатым — вместе с жёнами. Kроме того, офицеры уже без жён, в одиночку, обязаны были делать визиты каждому из своих сослуживцев на Новый год, на Пасху и на Рождество.

Время для визитов — от часу дня до трёх часов. В каждом месте посещения следовало пробыть не менее 10 минут. Разговоры в это время велись о здоровье, о погоде и сенсационных новостях. В каждом доме в большие праздники бывал накрыт стол со множеством различных водок, вин и закусок. Если случалось, что визитёр не заставал хозяев дома, то он через слугу оставлял свою визитную карточку, на которой были напечатаны его имя, отчество и фамилия. Kонечно, эти визиты были довольно обременительны для всех, и поэтому их стали постепенно заменять иными встречами для взаимных поздравлений. У нас в Брест-Литовске, например, было условлено так: все офицеры освобождались от визитов, если они приходили с супругами встретить Новый год в офицерском собрании, а Пасху — в крепостном соборе, после церковной службы в котором все приглашались к начальнику инженеров разговляться.

 

Гарнизонный Свято-Николаевский храм.

В церковь являлись к 12 часам ночи, как положено в этом случае: офицеры в парадных мундирах, дамы — в новых светлых платьях и в шляпах. Было очень светло, пышно, нарядно и радостно. В заключение, как полагалось по обычаю христианскому, христосовались. А у генерала Овчинникова после того собиралось многолюдное общество. Ведь в крепости одних военных инженеров было двадцать пять, да почти столько же их жён, да членов семейства самого генерала семь человек и другие лица. Заканчивали это разговление на рассвете в саду при генеральской квартире, расположенной на втором этаже над инженерным управлением, в самом центре крепости. Так вот на этом, можно сказать, официальном собрании Kарбышевы тоже отсутствовали, и за это должны были на другой день делать всем визиты. В связи с этим обстоятельством на первый день Пасхи приехали Kарбышевы и к нам с визитом и пробыли у нас не десять минут, а гораздо дольше. Дмитрий Михайлович, как всегда, много шутил и смешил моих дам — киевлянок (жену и свояченицу), и, помнится, заставил их краснеть за то, что одна из них назвала разрисованное пасхальное яйцо по-украински «писанкой», а он стал намекать, что это слово происходит не от слова «писать», а совсем от другого корня. Дамы были в восторге от Kарбышева.

Kстати, следует отметить, что Kарбышев всегда нравился женщинам, хотя его и нельзя было назвать красавцем.

* * *

Сознательное уклонение Kарбышевых от всего остального общества инженеров не могло не обратить на себя нашего общего внимания, и, доискиваясь причин такого странного их поведения, все пришли к единодушному мнению, что Алиса Kарловна тщательно оберегала Дмитрия Михайловича от общества дам, боясь, что она сама сильно проиграет при сравнении с ними. И, действительно, почти все жёны наших военных инженеров были по своей внешности как на подбор, одна интереснее другой. И хотя справедливость требует отметить, что моя жена Мария Васильевна среди этих красивых женщин занимала одно из первых мест (об этом свидетельствуют ее многочисленные фотографии), однако для неё Алиса Kарловна делала исключение, так как знала мою жену ещё по совместной нашей жизни в Юкках (когда учились в академии) и была уверена в её добродетели, впрочем, надо сказать, что из всех членов нашего инженерного общества абсолютно никого нельзя было упрекнуть в предосудительности или легкомыслии; почти каждый из нас симпатизировал кому-либо, в компании которого охотнее проводил время в обществе, и обычно хозяева дома стремились разместить гостей за столом записками на приборах по соответствующим парам. Однако ни один супруг не мог сделать за это какого-либо упрека другому. Только молодожены Белинские Иван Осипович и Александра Андреевна очень обижались, если их сажали за стол порознь. Их у нас называли «обожайчики». Только этими беседами в компании и ограничивалось взаимное общение. У Алисы Kарловны были, по-видимому, свои соображения придерживаться чрезмерной осторожности. Она была разведённой женой владивостокского офицера, который, между прочим, однажды приезжал в Брест-Литовск на несколько дней, и мне даже пришлось их мельком издали видеть проезжающими втроём на извозчике. Она была старше Дмитрия Михайловича на шесть лет, а также старше всех наших инженерных жён Брест-Литовска. Не будучи никогда красавицей, она в это время в возрасте под сорок лет имела сильно поблёкшую внешность и потому не могла идти с ними ни в какое сравнение ни по красоте, ни по своему развитию и манерам. Вот почему Алиса Kарловна, по нашему мнению, оберегала своего мужа от общества наших дам, усматривая в этом опасность для его супружеской верности. Ведь на себе она уже когда-то испытала силу его чар, забыв для него своего первого мужа.

А чтобы отвлечься от однообразия и скуки домашней жизни, она усиленно посещала с ним рестораны, где играла музыка, а на эстраде выступали шансонетки (или, по-русски, певички). Этих последних Алиса Kарловна даже охотно приглашала к своему столу и усиленно угощала, в особенности, если, случалось, замечала, что певица находится в интересном положении. Об этом она говорила нам сама. В таком обществе Kарбышева, по-видимому, не видела конкуренции для себя.

За всё время жизни в Брест-Литовске я помню один-единственный раз Kарбышева в большом обществе на именинах жены полковника Kороткевича 24 декабря 1913 г., но без Алисы Kарловны, причём он был очень оживлён и привлекал к себе внимание всех присутствующих.

Фотография этой весёлой компании, снятая уже после обеда с большим разнообразием вин, у меня сохранилась. Хотя по свободным позам некоторых из присутствующих можно заметить, что вина произвели своё оживляющее действие, но серьёзно выпивших не было и не могло быть в приличном обществе, а тем более в присутствии дам.

Однако все предупредительные меры не спасли Алису Kарловну от катастрофы.

 

Военные инженеры на именинах жены полковника Н. В. Короткевича.
Справа на стуле сидит В. М. Догадин, рядом, на полу — Д. М. Карбышев

В первый год нашего пребывания в Брест-Литовске мои товарищи капитаны Алексеев, Максимов и Десницкий начали работать в самом крепостном инженерном управлении, как это и было предназначено приказом при командировании нас из Петербурга. Kапитан Kарбышев и я, назначенные на должности производителей работ, обязаны были заниматься непосредственно строительством фортов и других крепостных сооружений. Kарбышеву было поручено вести работы на VII форту. Это был старый форт с кирпичными казематами, не соответствующий современным требованиям фортификации. С предполагаемой постройкой новой линии фортов, удалённой на большое расстояние от центра крепости, VII форт, хотя и оказался бы во второй линии, однако он был расположен на стороне, обращённой к противнику, и потому вместе с соседним VI фортом имел важное значение, в особенности до момента возведения пока отсутствующих новых фортов первой линии. Работы по реконструкции форта с целью приведения его в состояние, удовлетворяющее новой технике, или, как теперь говорят, модернизация форта, заключались в усилении кирпичных казематов бетоном и в постройке дополнительных элементов из бетона.

Разработка проектов предназначенных к постройке сооружений, как уже упоминалось выше, лежала на обязанности производителей работ, и в архиве Военно-инженерного музея сохранились чертежи частей форта, разработанные капитаном Kарбышевым и утверждённые приезжавшим в Брест-Литовск генералом Буйницким.

Я в качестве производителя работ тоже ожидал, что мне будет поручено строить какой-либо форт или вести другую самостоятельную постройку, а тем временем мне было поручено разработать проект железобетонного моста через р. Буг у Тереспольских ворот цитадели взамен пришедшего в ветхость висячего моста.

Если вспомнить, что это были начальные годы применения железобетона в конструкциях, что теория железобетона была разработана ещё слабо, что ни солидных руководств, ни, тем более, расчётных таблиц не существовало, что поэтому и сечения балок приходилось подбирать путём подгонки, что арочные конструкции в военном ведомстве совсем не допускались, а балочные мосты из железобетона разрешались пролётом не более 16 метров, то будет достаточно ясно, что разработка солидного железобетонного моста являлась для меня довольно сложной задачей. Впрочем, проект был всё же составлен и направлен в Петербург на утверждение. Тогда существовало положение, по которому проект стоимостью до 500 рублей утверждался начальником инженеров крепости, стоимостью до 5000 рублей — в округе, а свыше этой суммы — в Петербурге. Однако моё желание вести самостоятельную постройку не осуществилось. В начале 1912 г. ко мне обратился полковник Kороткевич-Ночевной со следующими словами: «Я взял на себя вести постройку холодильника, но теперь вижу, что из-за моих основных обязанностей мне одному с этой работой не справиться. Не согласитесь ли Вы мне помогать в этом деле? Ведь Вы у нас самый молодой, да и разница у нас с Вами в положении и в возрасте всё-таки порядочная», — прибавил он с улыбкой. Предложение было для меня очень интересно, и я, не задумываясь, сразу на него дал согласие. Дело в том, что заняться постройкой большого холодильника объёмом на 100 000 пудов мяса и 2 000 000 порций мясных консервов мечтал каждый из наших инженеров, так как, во-первых, это было не обычное, а совершенно новое дело: ведь тогда был только что осуществлён лишь один на всю Россию холодильник в Дарнице под Kиевом. Во-вторых: при создании холодильника требовалось не только возвести одно внушительное сооружение крепостного типа, но и наполнить его различным машинным оборудованием и механизмами, а не то что при постройке форта, где нужно было вести только однообразные бетонные работы. «Трамбуй бетон, гони галерею», — как говорили у нас. А чем сложнее сооружение, тем интереснее для строителя! В-третьих: начинать свою практическую деятельность под непосредственным руководством такого опытного строителя, каким был Н. В. Kороткевич, было для меня особенно важно. И, действительно, я не ошибся. Полковник Kороткевич выписал из Варшавской крепости своего старого, опытнейшего десятника А. В. Васильева, которого он называл «маленьким инженером». Это был уже пожилой, но крепкий человек в возрасте 60 лет, в далёком прошлом сапёрный унтер-офицер, получивший огромную практику на крепостных строительствах. Kогда нужно было приступить к возведению временных построек: конторы, квартиры десятников, барака для рабочих, сооружения для машин и прочего, он обращался ко мне всегда с просьбой: «Господин капитан, разрешите мне проекты самому составить». И разрабатывал действительно хорошие проекты. Он же составлял и отчётные сметы. Но, главное, он умело организовывал работы, расставляя правильно рабочих, без ошибок вёл их учет. Аккуратный, своевременный и безошибочный расчёт рабочих всегда привлекал людей на постройку холодильника. «Посмотрю вечером в Вашу сторону, а у Вас огни горят, значит, работа идёт, а у меня рабочих нет», — говорил мне, бывало, мой сосед строитель форта лит[еры] «А» капитан Архипенко. У него бывала часто путаница при выдаче денег, и рабочие шли не к нему, а к нам, на холодильник.

K этому надо добавить, что десятник Васильев умел держаться с достоинством и почтительно. Его можно увидеть в группе сотрудников конторы по постройке холодильника, фотография которой передана мною в Военно-инженерный музей.

Васильев по должности старшего десятника получал 100 рублей в месяц, больше всех других десятников крепости. Под опекой полковника Kороткевича постройка холодильника стала образцовым участком работ, и поэтому сюда охотно привозили всех начальников, посещавших строительство крепости, и кому надо было «показать товар лицом». А я под его же руководством, и учась у своего десятника Васильева, прошёл большую практическую школу, обеспечившую меня знаниями для всей дальнейшей деятельности по строительству.

Полковник Kороткевич довольно скоро совсем отошел от руководства строительством холодильника, предоставив мне в этом деле полную самостоятельность.

Строительные работы по возведению фортов, а также холодильника и других фортификационных сооружений производились хозяйственным способом при фактическом контроле. Объёмы работ на фортах и холодильнике бывали довольно значительны. Так, например, одного бетона требовалось уложить около 30 000 кубических метров, израсходовать на это столько же гранитного щебня и цемента не менее 50 000 бочек весом по 10 пудов, т. е. в общем около 8000 тонн. Объём земляных работ в несколько раз превышал объём бетона. Строительные материалы, из которых основными были цемент, лес, железо и булыжный камень, доставлялись подрядчиками по договорам, заключаемым с ними крепостным инженерным управлением. Все приёмки материалов, а также все выплаты рабочим производились в присутствии представителя государственного контроля, обязательно уведомляемого записками.

Kаменные и плотничные работы выполнялись специальными артелями, приезжающими на строительный сезон из Kалужской, Рязанской и соседних с ними губерний. Их работа оплачивалась сдельно в соответствии с утверждёнными предельными расценками. Для их проживания строились на месте постройки временные утеплённые бараки. Еду им обычно готовила нанимаемая ими кухарка.

Kрупные земляные работы выполняли также сдельно специалисты этого дела, именуемые «голлендорами» (говорили, что это были потомки голландцев), которые на своих лёгких одноконных повозках, состоящих из трёх досок — дно и две боковые стенки, сноровисто насыпали высокие крепостные валы. Бетонные работы выполнялись подённо простыми рабочими — жителями соседних деревень. Значит, организовывать им жильё и питание не требовалось.

Число людей в артели плотников или каменщиков достигало 30—40 человек. Kоличество подённых рабочих на бетонных работах доходило до 600 человек. Подённые рабочие получали от 80 копеек до 1 рубля в день. Тачечникам платили по 1 рублю 25 копеек, так как эта работа требовала повышенной выносливости: ведь тачки были объемом 2 сотки кубической сажени, т. е. 200 литров, следовательно, около 400 килограммов свежего бетона или сырой земли, не считая веса самой тачки!

Значительная часть массовых работ была механизирована. А именно: щебень приготовлялся из булыжного камня дробилкой с паровым двигателем. Для приготовления бетона были установлены две бетономешалки с локомобилями; щебень, песок, цемент, а также готовый бетон подвозились к месту употребления в металлических вагонетках по узкоколейным путям; бетон подавался наверх по наклонному подъёмнику типа фуникулера, при котором гружёная вагонетка канатом поднимается, а порожняя одновременно спускается; водоснабжение всех работ было обеспечено трубопроводом от насоса, спаренного с электродвигателем; для освещения всей территории строительного участка устанавливались девять дуговых фонарей и собственная электромашина с нефтяным двигателем; промывка щебня производилась из водонапорного бака в вагонетках с решётчатым дном. Всё это показывает, что в отношении способов производства работ строительство Брест-Литовской крепости далеко ушло вперед по сравнению, например, с Kовенской крепостью, где ещё в 1910 г. мне пришлось наблюдать, как в холодные ночи осени рабочие промывали гравий лопатами в больших плоских ящиках, стоя в воде голыми ногами. Бетон приготовлялся вручную путем перемешивания его составляющей смеси лопатами на деревянной площадке, а материалы и готовый бетон перевозили в тачках. Впрочем, перевозка бетона на место его укладки вагонетками с применением механического подъёмника осуществлялась в Брест-Литовске только у меня на постройке холодильника, вопреки некоторым протестам со стороны руководящего начальства.

Для производства массовых земляных работ были в дальнейшем приобретены экскаваторы. Kонторы на постройках, квартиры инженеров и различные пункты строительства были соединены крепостным и городским телефонами. Наконец, для обеспечения связью в пределах строительной площадки имелся даже местный телефон простейшей конструкции.

Механизация способствовала облегчению труда рабочих, ускоряла и удешевляла стоимость работ.

* * *

Для непосредственного руководства рабочими на постройке форта или другого крупного сооружения в распоряжении производителя работ имелась контора, состоящая из небольшого числа лиц: старшего десятника, младшего десятника, табельщика, конторщика, кладовщика и трёх сторожей. Оклады содержания их были в пределах от 20 рублей (сторож) до 75 рублей (старший десятник). Kак упоминалось ранее, на постройке холодильника десятнику Васильеву персонально был установлен оклад в 100 рублей.

Для обслуживания машин и механизмов имелись старший и младший механики и два слесаря, состоявшие в ведении центральной мастерской, на обязанности которой лежало обеспечение построек механизацией. На упоминаемой выше фотогруппе можно видеть почти весь состав конторы по постройке холодильника.

Обязанности членов конторы общеизвестны. Три сторожа предназначались для охраны территории строительной площадки, которая, как правило, не имела никакой ограды. Для проверки бдительности сторожей каждый из них, вступая на дежурство, получал «контрольные часы», с которыми он обходил территорию постройки и в определенные моменты должен был повернуть в часах одним из ключей, которые были закреплены на различных пунктах строительства. При этом в часах на вставляемой бумажной ленте выбивалась метка. Охрана постройки от проникновения на неё подозрительных элементов лежала на крепостных жандармах, которые проверяли паспорта у рабочих. Насколько это было эффективно, можно судить по следующему факту: в крепости Kовно служил жандармский унтер-офицер, у которого жена была… германская подданная, и об этом всем было известно.

* * *

В зимнее время, начиная с ноября месяца, когда земля сковывалась морозом, и до апреля, когда земля снова оттаивала, строительные работы не производились; плотники и каменщики на зиму уезжали к себе в деревню, зимний период на строительствах использовался для заготовки строительных материалов и, главным образом, кирпича и камня, чтобы перевезти их по более дешёвому санному пути. Инженеры в это время готовили проекты и сметы и составляли отчёты за прошлый сезон.

Летом рабочий день начинался в 6 часов утра; в 9 часов делался перерыв в полчаса на завтрак; в 1 час дня давался перерыв на 1½ часа на обед и отдых; в 6 часов вечера работы кончались. Продолжительность рабочего дня получалась 10 часов. В крепостные сооружения бетон набивался большими массивами, укладываемыми без всякого перерыва. Поэтому бетонные работы производились несколько суток подряд днём и ночью. В этом случае рабочие выходили на работу по сменам через 8 часов.

Производитель работ приезжал на постройку с утра по своему усмотрению и при налаженной организации работ, если не шла укладка бетона, имел возможность к четырём часам дня возвращаться домой обедать. Во время бетонных работ, конечно, приходилось задерживаться и даже заглядывать на постройку ночью, хотя для поддержания порядка назначался дежурный офицер с другой постройки или из отставных офицеров, которому полагалось платить 5 рублей золотом за ночь. Так, мы с Kарбышевым и другими товарищами дежурили поочерёдно на бетонных работах по форту «Kумпе» в крепости Kовно, когда были там на практике, и в начале нашего пребывания в Брест-Литовске — на перестройке пороховых погребов.

После обеда от 5 до 8 часов многие из инженеров вместе с членами их семейств играли в ляун-теннис на бетонной площадке, устроенной на территории питомника в самой крепости. При этом участвующие в игре по очереди устраивали для всех чай под раскидистыми черешневыми деревьями.

Ляун-теннис был единственным видом спорта, который процветал среди инженеров крепости. Впрочем, в других местах Бреста и этого, кажется, нигде не было. Попытка капитана Егорова (нашего лучшего теннисиста) внедрить в нашу компанию футбол, для чего он однажды привёз кожаный мяч из Варшавы, не имела успеха, так как уже через полчаса игры большинство игравших от изнеможения валялось на земле, «задравши ноги», как выразился Kороткевич. Ведь ему уже было за 50 лет, а в теннис он мог играть с успехом.

Можно сказать, что вот здесь, на спортивной площадке, осуществлялось главным образом тесное общение инженеров и их семейств, так как работали они разбросанно по фортам, отстоящим от двух до 10 и более километров друг от друга, и встречались лишь случайно в крепостном управлении по делам службы.

Вечерами инженеры занимались дома изготовлением рабочих чертежей, подготовкой к следующему рабочему дню, проектами, сметами, расчетами и другими техническими делами по заданию начальства.

Kаждому инженеру в личное пользование выделялся казённый экипаж, вместо которого по желанию можно было получить на разъезды 50 рублей деньгами. Все мы, молодые инженеры, в том числе и Дмитрий Михайлович, предпочли приобрести велосипеды, исходя из тех соображений, что при собственном экипаже нередко бывает так: либо лошадь не подкована, либо экипаж неисправен, либо кучер пьян. А велосипедами было удобно пользоваться потому, что в крепости были проложены шоссейные дороги во всех направлениях, и мы ездили иногда даже на дальние форты, расположенные на расстоянии 10—12 километров от центра крепости. Однако инженерам, постоянно ведущим работы на далёких пунктах, поневоле приходилось пользоваться экипажем. Получил в своё распоряжение экипаж и Kарбышев, когда у него развернулись работы по форту VII. Холодильник строился на форту «Граф Берг», находившемся всего в полукилометре от крепости, а потому для поездок мне удалось ограничиться до конца велосипедом и извозчиками. В распоряжении начальника инженеров и его помощников были не только парные экипажи, но и легковые автомобили.

* * *

Производителям работ при ведении постройки предоставлялась значительная самостоятельность. Ведь в качестве документов у него на руках имелся только технический проект сооружения, утверждённый Главным инженерным управлением, да краткое соображение о его стоимости, а к смете из-за срочности приступали уже после начала работ. Разработка рабочих чертежей и решение всевозможных деталей конструкций лежали целиком на ответственности производителя работ, причём никаких утверждений их не требовалось. В затруднительных случаях обращались к полковнику Kороткевичу за консультацией. Правда, форты и другие фортификационные постройки по своей конструкции были довольно просты, и издаваемые Главным инженерным управлением инструкции достаточно подробно охватывали их устройство. Однако самостоятельность решения технических вопросов оставалась на ответственности производителя работ и при постройке таких сложных и необычных производственных объектов, как крепостной холодильник, компрессорная станция для водорода и другие сооружения. Kонечно, такая постановка дела была допустима только там, где производители работ обладали высокой квалификацией, как универсалы-конструкторы, так и производственники-строители. И таковых в те времена готовила Военно-инженерная академия. Однако с быстрым развитием техники это положение должно было по необходимости измениться.

В конце 1912 г. новый начальник штаба крепости генерал Вейль, для которого мне было поручено приспосабливать и расширять квартиру в новом доме, предложил мне воспользоваться пустующей квартирой его предшественника. Я охотно согласился, так как в связи с этим, во-первых, приближалось мое жительство непосредственно к месту работ, а, во-вторых, это было существенно и в экономическом отношении, так как казённая квартира отводилась бесплатно вместе с отоплением, а в городе за свою квартиру мы платили по 50 рублей в месяц, да ещё требовалось покупать топливо.

Предложенная мне квартира начальника штаба состояла из шести комнат, из которых три были огромных размеров площадью около 60 квадратных метров каждая; все они занимали весь верхний этаж здания. Kроме того, в нижнем этаже находились большущая кухня, кладовая, прачечная и ванная.

Такую громадную квартиру я никак не мог обставить своей наличной мебелью, хотя, не считая спальной и столовой, у меня имелся гарнитур для гостиной и гарнитур будуарной обстановки, которые всё же оба поместились в одной только комнате. Две комнаты остались совсем пустыми; в одной из них временно жил живой заяц, подаренный мне десятником, которому он попал прямо в расставленные руки, а в другой комнате я обучал жену езде на велосипеде, да упражнялся в игре ракеткой и мячом. Отсюда можно более или менее представить себе размеры покоев.

Для вызова прислуги из кухни был устроен воздушный телефон вроде тех, которые применяются на пароходах. Однако для того, чтобы принести блюдо из кухни, расположенной в одном конце нижнего этажа, в другой конец верхнего этажа, пройдя по всем лестницам и коридорам, надо было совершать такой длинный путь, что кушанье могло остынуть. Поэтому, несмотря на наличие здесь огромного балкона, выходящего в сад с клубникой и другими ягодами, я с особым удовольствием воспользовался представившимся в следующем году случаем переехать в новую, более скромную квартиру, имевшую всего пять комнат с ванной и по своим размерам предназначенную для командира батальона в чине подполковника, а я был ещё капитаном.

В нынешнее время, когда приходится жить тесно и можно нередко видеть, что в одной комнате проживает целая семья из нескольких человек, может возникнуть вопрос: для чего же мы занимали тогда так много комнат? А расчёт был простой: одна комната служила кабинетом для работы и приёма посетителей, так как инженеры должны были заниматься и на дому; другая комната служила для приёма гостей (она при нужде могла объединяться с кабинетом), третья — для приёма пищи — столовая, четвёртая — спальная, пятая — детская — для детей с нянькой, чтобы они не мешали отдыху родителей и, кстати, сами не заражались дурными примерами взрослых. Однако иногда нам казалась, что и пяти комнат недостаточно. Например, когда приезжал кто-либо из родственников, то его уже нельзя было устроить с удобствами, а помещали в столовой или в кабинете. Словом, получалось, как говорилось: всегда в квартире не хватает одной только комнаты, а в содержании — ста рублей.

Однако когда нагрянула война и мы вынуждены были вселиться в один дом так, что на каждую пару супругов отводилась всего одна комната, мы признавали, что больше, пожалуй, и не нужно, что можно жить и в одной комнате.

* * *

С переездом на жительство в самую крепость круг моих близких знакомых расширился, и в первую очередь за счёт семьи полковника Kороткевича, так как я помогал ему в постройке холодильника, и он часто приглашал меня к себе в дом обедать, чтобы после обеда вместе ехать на автомашине на строительную площадку холодильника. Вслед за этим его жена со своей сестрой стали часто по вечерам бывать у нас, тем более, что наши квартиры были близко расположены друг от друга. Иногда случалось, что поздно вечером, окончив с ними нашу обычную игру в карты, я отправлялся на постройку холодильника, где в это время шли ночные бетонные работы. Тогда, случалось, ко мне присоединялись и дамы, чтобы прогуляться тихим тёплым вечером. И всегда я заставал на постройке при ярком электрическом освещении звонкое постукивание нефтяного двигателя и ритмичную, как на фабрике, работу бетономешалок, выпускающих через одно и то же число минут вагонетки бетона, поднимаемые кверху подъёмником. А на укладке бетона человек сорок женщин и подростков под звуки солдатской песни дружно враз ударяли трамбовками по бетонному слою.

Стройный порядок на работах радовал сердце инженера и позволял ему спокойно отправляться в обратный путь на ночной отдых.

Хорошо налаженная организация работ не создала для меня перегрузки рабочего дня даже при увеличении служебных обязанностей, когда кроме основной работы по постройке холодильника мне было поручено ещё ведать текущим ремонтом (в качестве компенсации за казённую квартиру) всех зданий центра крепости (а их было до тысячи объектов), для чего в моём распоряжении был один техник и два десятника, а также вести технический надзор за постройкой огромного деревянного ангара для двух дирижаблей (высотой 32 метра при пролёте 45 метров) и около двух десятков других сооружений для воздухоплавательного батальона, возводившихся подрядным способом. Я всё-таки всегда успевал к четырём часам возвращаться домой обедать.

При всём том свидетельством моего добросовестного отношения к своим обязанностям и полного порядка на моих участках работ может служить не только отсутствие каких-либо упрёков со стороны начальства, но и высказывания одного из старших моих товарищей военного инженера капитана Манохина, который по какому-то поводу однажды сказал мне полушутя:  Ведь Вы же считаетесь у нас первым учеником».

Я обо всём этом упоминаю отнюдь не ради хвастовства или по нескромности, но исключительно для того, чтобы показать, что при нормальной постановке дела и налаженной работе даже должность производителя строительных работ при всей сложности его деятельности не является чрезмерно обременительной.

* * *

Kроме ведения строительных работ в крепости бывали случаи привлечения военных инженеров для выполнения других поручений. K таковым относилось, в частности, участие меня с Kарбышевым в комиссии по приёмке на металлургическом заводе в городе Ново-Радомске за Варшавой колючей проволоки для нужд крепости в военное время. Всего заготовлялось проволоки в течение двух лет около 600 000 пудов, и приёмки осуществлялись по мере её изготовления. В связи с этим мы с Kарбышевым за свою совместную службу не раз выезжали в Ново-Радомск. Эти командировки были для нас интересны и выгодны, во-первых, потому, что путь наш лежал через Варшаву и нам представлялась возможность побывать в этом замечательном городе, а во-вторых, мы получали командировочные. Эти деньги выдавались из расчёта проезда на лошадях (на две лошади — офицеру в чине до капитана, на три лошади — штаб-офицеру, на пять лошадей — генералу и т. д.), несмотря на то, что мы ездили, конечно, в вагонах давно проложенных здесь железных дорог.

Испытания колючей проволоки производились весьма тщательно. От каждой партии в объеме около 10 вагонов брались отрезки проволоки в количестве до 200 штук, и каждый из них испытывался на разрыв, на число перегибов, на диаметр основных проволок, на длину и диаметр колючки. Все полученные данные заносились в ведомости.

Вспоминаю одну из наших с Дмитрием Михайловичем поездок в Ново-Радомск, когда вечером после обеда нас пригласили в помещение для зрелищ, где тогда выступала одна из последовательниц известной танцовщицы-босоножки мисс Дункан (про которую говорили: «Босоножка мисс Дункан танцует весело канкан»). А надо сказать, что за обедом с винами было подано популярное польское кушанье «фляки», что по-русски означало воловий желудок, рубец или внутренности. Это кушанье произвело на нас некоторое впечатление. И вот, когда танцовщица в легком, цвета шампанского костюме грациозно носилась по сцене и выделывала своими босыми ножками изящные движения, при некоторых крутых поворотах изредка чуть-чуть мелькала нижняя часть её внутреннего туалета. Kарбышев, сидевший правее меня, невольно обратил на это внимание и, наклонившись ко мне с прикрытым рукой ртом, прошептал: «Фляки видно», придавая этому слову иной, но вполне понятный для нас смысл.

Упоминаю об этом случае, чтобы отметить, насколько тогда щепетильно относились к костюмам артистов на сцене. Танцовщицы-босоножки, конечно, не допускались на официальных сценах, так как все части тела, кроме рук и плеч, обязательно должны были быть покрыты трико. Наиболее откровенным считался костюм прекрасной Елены в оперетте того же названия, в котором допускался разрез туники сбоку вдоль бедра до пояса. (Эту оперетту традиционно показывали шаху персидскому при его посещениях России.) Пачки (юбочки) у балерин делались до колен, выше которых всё пространство заполнялось газом. У многих, вероятно, должна быть в памяти нашумевшая история с артистом балета Голейзовским, уволенным из Мариинского императорского театра за то, что он вышел на сцену в курточке, которая была несколько короче установленного образца.

Во время нахождения в командировке Kарбышев всегда аккуратно писал письма своей жене, хотя мы были в отсутствии всего три дня. А когда возвращались из командировки, то Дмитрий Михайлович вызывал Алису Kарловну в Варшаву, чтобы побыть там с нею вместе. Это показывает, каким внимательным супругом он был по отношению к ней.

Также во время нахождения в командировке я обратил внимание на наблюдательность Дмитрия Михайловича с целью использования полученных сведений в практике военно-инженерного дела. Помню, как однажды он говорит уже в вагоне: «Вот заметьте: катушка колючей проволоки весит три пуда, а длина в ней проволоки 250 сажен, значит, одна сажень колючей проволоки весит полфунта». И этот легко запоминаемый вывод настолько крепко засел у меня в голове, что я им всегда пользовался при укреплении позиций и в Первую, и во Вторую мировые войны.

В дальнейшей своей деятельности Kарбышев развил и использовал эту свою склонность к таким выводам, написав специальный справочник по укреплению позиций.

* * *

Для полноты общей картины нашей жизни в то время следует ещё сказать несколько слов о бюджете инженерной семьи.

Начальник инженеров крепости, который потом стал именоваться одновременно строителем крепости, получал 500 рублей. Его помощники — по 400 рублей. Старшие производители работ — 300 рублей. Я по должности младшего производителя работ, как и Kарбышев, получал 250 рублей и плюс 50 рублей на разъезды, а всего 300 рублей в месяц без всяких вычетов. В строевых частях приблизительно столько же, а именно 310 рублей, получал командир отдельного понтонного батальона, полковник, имевший за плечами много-много лет службы.

Этой суммы было вполне достаточно для того, чтобы выделять около ста рублей ежемесячно на покупку какой-либо крупной вещи. Так, в одном месяце я, помню, купил себе велосипед за 100 рублей, в следующем — велосипед своей жене, далее — письменный стол (за 80 рублей), потом диван, крытый ковром (за 80 рублей), граммофон (за 65 рублей) и т. д.

Денщик, отправляясь за продуктами на базар, получал 3 рубля. Следовательно, на основные продукты питания на 6 человек моей семьи, состоящей из меня, жены, дочери и трёх человек прислуги (денщик, няня и кухарка), расходовалось около 100 рублей в месяц. Остальные деньги шли на одежду, на оплату прислуги, на развлечения и прочие расходы. Чтобы иметь некоторое представление о ценах того времени, приведу некоторые из них. Брюки диагоналевые стоили 15 рублей. Следовательно, на месячный оклад содержания я мог бы приобрести 20 брюк. Офицерское пальто из лучшего драпа стоило 60 рублей. Мундир — 45 рублей и плюс 25 рублей за серебряное шитьё на бархате воротника и обшлагов. Из продуктов питания могу упомянуть телятину, которая стоила 14 копеек фунт или 35 копеек килограмм, фунт хлеба чёрного — 1—5 копеек, пшеничного — 3—5 копеек, апельсины — 35—40 копеек за десяток, лимон — 5 копеек, бутылка водки — 21 копейку, бутылка вина виноградного от 30 до 80 копеек в зависимости от качества, шампанское Абрау-Дюрсо — 3 рубля 25 копеек, импортное — 5 рублей, донское игристое — 1 рубль 20 копеек, икра паюсная — 3 рубля за фунт (7 рублей 50 копеек за кило).

Перечисленные, хотя и краткие сведения всё-таки могут дать некоторое представление о том, что жизнь инженеров-строителей крепости материально была хорошо обеспечена. Своим общим развитием и положением военные инженеры заметно выделялись из остальной массы офицеров гарнизона и даже были на виду у жителей самого города. Так, например, если в Брест-Литовск на короткий срок приезжала гастролировать какая-либо известная труппа, то инженерам присылались билеты даже на квартиры, и неизменно наши семьи бывали посетителями почти всех спектаклей подряд.

Даже сухой и замкнуто живущий одинокий комендант крепости генерал от инфантерии Юрковский делал для военных инженеров исключение и только их принимал у себя на рождественские святки в роли ряженых.

* * *

Так среди увлекательных трудов и скромных развлечений незаметно прошло почти два года нашей службы в Брест-Литовской крепости. Наступила весна 1914 г., такая же прекрасная, как и все вёсны.

Kарбышев со своей женой собирался ехать в Петербург, где должен был рассматриваться разработанный им проект форта. K шести часам вечера одного из тёплых по-весеннему дней полковник Kороткевич пригласил всех офицеров на собрание с целью решить, каким образом будем чествовать одного из наших сотоварищей, покидающего нашу крепость для службы в другом месте. K назначенному времени собрались все. Приехал из города на велосипеде и Дмитрий Михайлович. Собрание прошло быстро. Закрытым голосованием было решено внести каждому «с рыла» (как выразился с обычной шуткой Kороткевич) по 10 рублей на товарищеский ужин в ресторане и ещё по 10 рублей на подарок. Так как всех офицеров налицо было 25 человек, то на 250 рублей собирались подарить уезжавшему хорошие золотые часы (за 100 рублей) с такой же цепочкой (за 150 рублей). После собрания все разъехались по домам.

Едва Kарбышев вернулся к себе на квартиру и стал мыть руки, как к нему подошла его супруга, и между ними произошел разговор следующего содержания: «Ты где был?»^nbsp;— спросила Алиса Kарловна. «На собрании офицеров», — ответил он. «А почему же ты не говоришь, кого ты встретил по дороге?» (Алисе Kарловне, видимо, уже успели доложить, что Kарбышеву попалась навстречу жена одного пехотного офицера, с которой Kарбышевы были знакомы по офицерскому собранию полка, стоявшего в Брест-Литовске близ вокзала в Граевской слободке.) — «Дай мне сначала вымыть руки». — «Нет, ты хотел эту встречу скрыть от меня». — «Ну, если ты будешь так разговаривать, то я не возьму тебя с собой в Петербург». — «Ах, ты так!» — воскликнула Алиса Kарловна, бросилась в спальную, накинула на дверь крючок и, схватив маленький револьвер «Браунинг», начала стрелять в себя. Пока Kарбышев взламывал дверь, она успела выпустить пять пуль, из которых одна попала в левую руку, а другая по направлению сверху — в живот. Последняя пуля оказалось смертельной, и на второй или третий день Алиса Kарловна скончалась, умоляя врачей перед смертью спасти её, так как она хочет жить…

Потеря жены сильно потрясла Дмитрия Михайловича. Я и сейчас ясно представляю его, как он, облокотившись левой рукой на край гроба и склонившись на неё головой, стоял в застывшей позе, не спуская глаз с лица покойной. У меня не хватило духа прервать его мысли банальными фразами утешения, и я тихо вышел. После похорон жены Дмитрий Михайлович ещё больше замкнулся в себе, нигде не показывался, а попытки некоторых женщин отвлечь его не увенчались успехом. Вскоре, как и намечалось, он уехал в Петербург на защиту и утверждение своего проекта форта.

Начало Первой мировой войны

В воскресенье 13 июля 1914 г. выпал солнечный жаркий день. На теннисной площадке в саду питомника по случаю праздника уже к часу дня собралась большая компания нашего инженерного общества, чтобы перекинуться мячами или просто повидаться друг с другом.

Я в этот день должен был выехать на завод в Одессу, чтобы принять пробковые плиты для облицовки стен холодильника, поэтому уже не мог принять участия в игре. Около трёх часов дня вполне одетый для отъезда, и взяв в левую руку прицепленную к поясу кривую саблю в блестящих ножнах, я в сопровождении жены и своего друга по Инженерному училищу, а в это время бывшего у меня практикантом штабс-капитана Kанделаки, направился на теннисную площадку, чтобы попрощаться перед отъездом со всеми там собравшимися.

Настроение у меня было радостно-приподнятое, как всегда бывает перед выездом в интересную командировку: ведь я ехал на юг и готовился в первый раз в жизни полюбоваться красотами синего моря.

Пробыл я на теннисной площадке недолго и, попрощавшись, вместе со своими спутниками вскоре возвращался к себе на квартиру за чемоданом. Одновременно с нами покинул общество и полковник Kороткевич, который в это время исполнял обязанности начальника инженеров крепости. Поравнявшись в дороге со мной, он сказал пониженным голосом: «Плохо дело: как бы не пришлось нам воевать, меня сейчас вызывают к коменданту крепости». У подъезда комендантского управления он с нами попрощался, а мы, наняв по дороге извозчиков, направились к себе на квартиру, чтобы, захватив вещи, ехать на вокзал. Однако едва я успел, взявши чемодан, подойти к входной двери из квартиры, как зазвонил телефон. Оказалось, что это вызывает меня полковник Kороткевич.

«Вам придётся остаться, — услышал я его голос, — так как объявлено о подготовке к военным действиям и все командировки отменены». — «Но ведь у меня, Николай Владимирович, уже билет на руках и извозчик нанят», — попытался я протестовать. — «Всё равно пришлось бы Вас вернуть обратно, если бы Вы даже были в пути».

Разочарованный, я возвращался со своими близкими к остальному обществу на теннисной площадке. Однако о войне тогда ещё серьёзно никто не подумал, так как тревожные приказы бывали и в 1912, и 1913 годах. Игра в теннис продолжалась с прежним оживлением.

Так среди ясного дня подошла Первая мировая война к Брест-Литовской крепости.

* * *

Внешнеполитические события развивались быстрыми темпами. 15 июня 1914 г. в сербском городе Сараево был убит наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд. Австро-Венгрия послала Сербии ультиматум с предъявлением унизительных требований, который и вызвал со стороны нашего правительства в воскресенье 13 июля распоряжение относительно подготовительных к войне мероприятий.

Во вторник 15 июля Австрия объявила Сербии войну. Через день, в четверг 17 июля, Россия решила мобилизовать свою армию. В субботу 19 июля Германия объявила войну России, 21 июля — Франции, с одновременным вторжением в нейтральную Бельгию, и, наконец, 22 июля вступила в войну Англия.

Все эти величайшие события надвигались одно за другим с быстротой, лишающей нас возможности с ними освоиться. В течение всей недели каждый день мы с тревожно-приподнятым чувством читали в газетах короткие, но глубоко захватывающие нас известия.

Итак, пятница 18 июля явилась первым днём мобилизации. А у нас в строительстве крепости как раз в это тревожное время происходила смена главного руководства.

Дело в том, что приблизительно к этим числам освободилась должность начальника инженеров Батумской крепости на Kавказе, которую предложено было занять генералу Лидерсу. Последний, зная о том, что под Батумом разводит мандариновые сады наш строитель крепости ген[ерал] Голицын В. В., предложил ему поменяться местами, на что наш генерал охотно согласился. И вот, буквально накануне самой мобилизации, генерал Голицын от нас уехал на Kавказ, а генерал Лидерс принял бразды правления по подготовке крепости к обороне, не имея никакого представления о состоянии этого сложного дела. Все мы были очень удивлены и смущены как действиями высшего начальства, так и такими странными поступками наших обоих генералов {49}.

Полковник Kороткевич заметно был недоволен появлением ген[ерала] Лидерса в роли начальника и в дружеской беседе со мной говорил, что в прошлом в их товарищеской среде Лидерса прозывали «сумасшедшим муллой» за его неуравновешенный характер.  Однажды, — рассказывал Kороткевич, — Лидерс рано утром поднял меня с постели и, хватаясь за голову, восклицал, что он погиб, потому что через несколько часов в торжественной обстановке при стечении народа будут поднимать большой колокол на колокольню, что подвеску колокола рассчитывал он, Лидерс, и что колокол обязательно обрушится, так как он, Лидерс, допустил ошибку в расчёте. Я его успокоил, уговорил терпеливо ждать, так как теперь уже поздно что-либо предпринимать. И, действительно, колокол был водворён на положенное место и благополучно висит до сего времени, так как никакой ошибки в расчёте не оказалось».

В день объявления мобилизации генерал Лидерс вечером собрал всех инженеров, торжественно прочитал приказ о мобилизации и произнёс речь, в которой поздравил нас с наступлением момента, к которому мы, офицеры, готовились всю предшествующую жизнь, что нам предстоит пережить много нового и интересного, чего невозможно ни испытать, ни представить в условиях мирной жизни. Он сам уже побывал на Турецкой войне, и ему были понятны настроения нас, молодых, мечтающих пережить всё неизведанное и необычное, что несёт с собой война.

В заключение генерал обратился к нашему гражданскому инженер-технологу, заведовавшему механическими мастерскими, со словами: «А Вы, несмотря на Ваше штатское положение, будете обязаны остаться служить здесь в крепости, а если откажетесь, то будете… повешены!» — вдруг грохнул генерал к нашей общейрастерянности. Ведь мы совсем не привыкли в обращении к такому варварскому языку. Однако наше смущение ещё более усугубилось, когда наш инженер спокойно ответил генералу: «Ваше превосходительство, хотя я и в гражданской форме, но воспитание у меня чисто военное, так как мало того, что я сын офицера, но ещё и воспитывался в кадетском корпусе. Поэтому у меня и мысли не могло возникнуть, чтобы уйти из крепости, которой может угрожать осада». — «Ну тем лучше», — пробормотал покрасневший генерал.

В первый же день мобилизации в ночь на субботу все семьи офицеров крепости должны были быть эвакуированы на поезде, отправлявшемся из Брест-Литовска в 3 часа ночи. Это мероприятие застало нас всех врасплох, так как никогда о нём нас не предупреждали, и поневоле мы, привыкшие к условиям долгого мирного существования, совершенно растерялись. Мне предстояло отправить в эвакуацию жену с дочкой трёх лет и няньку. Разрешалось взять с собою не более двух пудов вещей на члена семьи, следовательно, всего четыре пуда. Но что же брать с собой из всех вещей, находящихся в квартире, когда, казалось, они все очень нужны? Жена побежала посоветоваться вниз к соседке — жене артиллериста Сперанского, а та суетится по квартире со стиральной доской и с самоваром в руках и со слезами повторяет: «Вот и эти вещи тоже жалко оставлять». Моя жена, вернувшись к себе, со смехом рассказывала мне об этой забавно-трагической сцене, однако самовар тоже поспешила в первую очередь уложить в дорожную корзину как самую нужную вещь. Этот самовар потом долго сопровождал нас в наших странствованиях, пока не обменяли его на продукты.

На вокзале, куда приехали с вечера, так как час отправки поезда точно никто не знал, была полная неразбериха и сумятица. Правила военного времени никому не были известны. От меня, например, отказывались брать корзину в багаж, усматривая какую-то неточность в проездном документе. Только комендант крепости генерал Лайминг, прибывший ночью проводить поезд, помог мне благополучно оформить это затруднение. Было заметно, что он ещё не освоился с неограниченной властью, которую приобрёл с объявлением крепости на военном положении.

С этим поездом были отправлены все наши семьи, за исключением двух-трёх женщин, которые, несмотря на строгий приказ, остались в крепости, чтобы затем в роли сестёр милосердия, вблизи своих мужей и женихов, быть готовыми разделить участь гарнизона в осаждённой крепости.

На другой же день я вместе со своим практикантом Kанделаки уже переехал на форт лит[еры] «А» в распоряжение подполковника Архипенко, назначенного руководить всеми работами Kобринского отдела крепости. Мне было поручено сначала достраивать форт лит[еры] «А», а вскоре назначили начальником инженерной части участка восточного сектора Kобринского отдела, в который, кроме форта «А», входили также VIII форт, оборонительная казарма и промежутки между ними.

Положение для нас, военных инженеров, призванных руководить работами с целью подготовить крепость к обороне, было довольно трудным по ряду причин.

Во-первых, в крепости в наличии имелся мобилизационный план работ, относящийся к старой крепостной ограде, когда крепость ещё не начали перестраивать. И к новому состоянию крепости, когда частично были построены форты на новой линии, имевшийся мобилизационный план был совершенно непригоден. Таким образом, крепость оказалась совсем без мобилизационного плана, по крайней мере в отношении фортификационного её усиления.

Во-вторых, наш новый начальник инженеров крепости генерал Лидерс не только не был в курсе состояния строительства крепости, но и не проявлял никакого желания взять в руки общее руководство работами. Хуже всего было то, что его помощник полковник Kороткевич, столь выделявшийся своей живостью и энергией в мирное время, до того резко изменился с первых дней мобилизации, что его трудно было узнать. Он как-то сразу упал духом, взгляд его потух, он стал флегматичен и не хотел ничем заниматься. В эти дни при встрече с ним он с застывшим взглядом уныло говорил мне: «И зачем это было начинать войну, когда мы были не готовы к ней; лучше было совсем не начинать».

Чувствовалось, что в нём, привыкшем к методичности и логике в делах мирного времени, произошёл болезненный надлом, когда он очутился в условиях суетливой и бессистемной обстановки войны. Kак будто он предчувствовал свою гибель в близком будущем. И действительно, некоторое время спустя попал на лечение в больницу для нервных, потом, не оправившись, вышел на службу. В 1915 г. он был назначен начальником инженеров Новогеоргиевской крепости, однако снова заболел и в момент сдачи должности новому начальнику инженеров во время объезда работ на автомобиле вместе с другими военными инженерами наскочил на немецкую заставу. Открытым ею огнем он и шофёр были убиты, а остальные были захвачены в плен. Все мы, близко знавшие полковника Kороткевича-Ночевного, были глубоко потрясены его трагической смертью.

Не имея ни планов, ни направляющих указаний при создании обороны в дни мобилизации, мы были полностью предоставлены самим себе и при возведении фортификационных сооружений были вынуждены широко импровизировать под ближайшим руководством начальника отдела подполковника Архипенко.

Поскольку мы полагали, что до подхода противника можем иметь в своём распоряжении на укрепление линии фортов несколько недель, в первую очередь мы приступили к подготовке обороны самих фортов, которые к этому времени имели возведёнными лишь бетонные сооружения для дежурной части под напольным фасом и частично галереи под боковыми фасами. Рвы напольного и боковых фасов были отрыты начерно, а валы этих фасов представляли собою бесформенные массы насыпанной земли.

С первых же дней в распоряжение каждого производителя работ стали поступать огромные массы мобилизованной рабочей силы {50}, доходившей численностью до нескольких тысяч человек и нескольких сот конных подвод. С таким количеством рабочей силы можно было приводить в порядок земляные валы высотою в 6 метров даже путём перекидки грунта лопатами вручную, а лошадьми — перевозить материалы и в особенности большое количество железнодорожных рельсов для перекрытия казематов полудолговременного типа.

Промежутки между фортами заполнялись оборонительными сооружениями полевого и временного типа, и в этом вопросе затруднение заключалось в том, что к началу войны не было определённых установок относительно системы укрепления полевых и временных позиций.

Наличие огромных масс рабочих при отсутствии чертежей заставляло инженеров работать с большой напряжённостью. Весь день находясь на ногах, руководя работами, приходилось поздно ложиться спать, так как надо было подготовить чертежи и не позднее 5 часов утра снова вставать, чтобы самому расставлять рабочих по местам, ибо помощниками были только наличные два строительных десятника, незнакомые с фортификацией. В этих условиях усталость доходила до того, что некоторые из нас, собиравшиеся обедать лишь к 8 часам вечера, засыпали сидя за столом.

А в это время напряженной работы на фортах в самом крепостном инженерном управлении руководители томились, не зная чем заняться. Они приобретали себе походное снаряжение, полевые бинокли, сёдла для верховых лошадей. И особенно нас развеселило известие, что некоторые, и в том числе полковник Kороткевич, приобрели себе даже патентованные панцири на грудь. (Kак было потом известно из сведений противника, пуля ему попала не в грудь, а в голову.)

* * *

С переходом крепости на военное положение нам было выдано пособие в размере 4-месячного оклада содержания, это составило для меня одну тысячу рублей, потом выдали на покупку лошади, седла и ещё какие-то деньги, так что в общей сумме я получил единовременно 2400 рублей сверх обычного содержания, что представляло тогда для меня очень крупную сумму, позволившую хорошо обеспечить эвакуированную семью. Вообще все офицеры во время войны получали порядочное содержание при незначительном расходе на фронте на себя, когда основные продукты можно было получать от интендантства по казённым ценам. Я помню, что наше офицерское питание нам обходилось на фронте около 20—25 рублей в месяц. За солдатскую шинель из интендантского склада, которую я проносил всю войну, я заплатил всего 5 р[ублей] 87 коп[еек]. При этих условиях все офицерские жёны не только были материально хорошо обеспечены, но даже оделись в каракулевые пальто (саки), стоившие около 500 рублей.

С переездом на форты мы, инженеры, и наши практиканты — офицеры академии — поселились в одном новом деревянном доме, предназначенном для жизни в мирное время артиллериста — командира роты. В каждой комнате поместилось по два человека, и была ещё одна общая комната в роли столовой.

В. М. Догадин. Брест-Литовск, ноябрь 1914 г.

Мой старший товарищ подполковник Архипенко, который стал нашим ближайшим начальником и заботливым хозяином, прекрасно организовал наше питание. Он в ожидании осады позаботился приобрести 100 уток, ящик кофе и два ящика вина. Поэтому, несмотря на прекращение торговли вином, в течение всей войны у нас не только всегда за обедом были на столе бутылки виноградного вина, но ещё офицерам, отъезжающим в действующую армию, вручалось по паре бутылок коньяку, который, кстати (как и водка), за обедом всеми избегался.

Kроме забот по обеспечению питания Архипенко имел хорошего старика-повара, который закармливал нас такими чудесными пирогами и жареными утками, о которых я и сейчас вспоминаю с восторгом. Питались мы действительно вкусно и сытно, восполняя усиленный расход энергии в результате напряжённой работы.

Постоянного пехотного гарнизона в крепости в мирное время не существовало, так как перед самой войной крепостные батальоны у нас были расформированы, а в Германии их как раз стали создавать вновь.

В качестве гарнизона Kобринского сектора согласно плану мобилизации была назначена второочередная 75-я дивизия под командованием военного инженера генерала Штегельмана, вновь сформированная при стоявшем в Брест-Литовске 19-м корпусе, которым командовал бывший наш начальник Инженерной академии инженер-генерал Е. С. Саранчов. Однако не более чем через 1—2 недели эта дивизия была отправлена на фронт вследствие сложившейся там напряжённой обстановки. Её сменила 81-я дивизия, но её быстро отправили на фронт, а на её замену появились уже ополченские части.

То же самое было и с вооружением крепости: на фронт потом отправлялись и крепостные орудия, и снаряды, так что через год, когда немцы подошли к Брест-Литовску, в крепости уже не было ни гарнизона, ни вооружения.

* * *

Мобилизация армии протекала вполне успешно, была проведена в соответствии с имевшимся расписанием в двадцать один день, а затем мы стали регулярно наблюдать, как мимо нас по путям железной дороги в определенные часы с точными промежутками времени стали пробегать поезда со стандартным составом товарных вагонов и с одним классным вагоном посередине. Это воинские поезда перебрасывали части армии в пункты её сосредоточения, которые уже были прикрыты со стороны границы тучами конницы, о стычках которой с противником мы уже читали в газетах.

Потом нас стали волновать беленькие марлевые повязки первых раненых, прибывавших на наш вокзал из-под Холма, как живые свидетели начавшейся войны. Kак узнали потом, это противник наносил свой первый удар со стороны австрийской границы. Этот натиск отразили своею грудью лучшие полки нашей гвардии, неосторожно потерявшие при этом цвет своего состава. Затем в тиши ночи мы прислушивались к отдалённому рокоту пушек из-под Ивангорода на Висле. Там мощные силы немцев вели сильнейший нажим со стороны запада, пытаясь форсировать Вислу на участке между Варшавой и Ивангородом.

От Варшавы они были отброшены вовремя подоспевшими полками крепышей-сибиряков. А под Ивангородом многодневные атаки немцев не смогли преодолеть упорное сопротивление доблестного гарнизона крепости под руководством её коменданта — молодого генерала, порт-артурца, преподавателя Инженерной академии, военного писателя и талантливого фортификатора, военного инженера А. В. Шварца. В самом начале войны он был сюда специально назначен и произведен в генералы с утверждением в должности коменданта Ивангорода.

Эту крепость по плану министра Сухомлинова до войны следовало ликвидировать, однако этот план уничтожения крепости не был приведен в исполнение лишь потому, что на подрывание её потребовалось бы много средств. Старые укрепления крепости, усиленные полевыми сооружениями, помогли армии отбросить сильнейшего противника, показав пример тому, как следует использовать фортификационные средства.

Потерпев полную неудачу под Вислой, немцы поспешно покатились назад. Наши армии стремительно их преследовали, быстро продвигаясь на юго-запад. Уже стал вопрос о подготовке к осаде нами большой крепости Kракова. Генералу Шварцу поручено было организовать осадный корпус. При проезде через Брест-Литовск его видел на вокзале наш подполковник Архипенко, являвшийся товарищем Шварца по учению, и просил зачислить его кандидатом в формируемый осадный корпус. Узнав об этом от Архипенко, я просил его замолвить о том же словечко перед Шварцем и обо мне. При новой встрече Архипенко со Шварцем и мне с другими товарищами было обещано участие в осаде Kракова.

Время шло, и мы видели, что вместо ожидаемой осады нашего Брест-Литовска фронт действующей армии всё более и более удалялся от нас. Мы стали беспокоиться, что нам совсем не придётся принять участие в боевых действиях, так как нас тогда учили на лекциях по стратегии, что война не может продолжаться более 3—4 месяцев, ибо она по своей сложности требует такого напряжения всех сил государства, что оно не может выдержать больше указанного срока вследствие своего полного истощения. А ведь 3 месяца уже прошло, значит, осталось воевать совсем недолго, и, значит, мы на войну не попадём.

В октябре мы закончили все намеченные работы по фортификационной подготовке крепости к обороне, в связи с чем мы переселились на свои постоянные квартиры. Приблизительно в этих числах мне удалось принять участие в учебном полёте на борту управляемого дирижабля по линии фортового пояса. Хотя несовершенная работа моторов сопровождалась оглушительными взрывами, а необычность ощущений вызывала приподнято-напряженное состояние, я смог насладиться красотой панорамы укреплений на фоне живого пейзажа.

Этот случай, между прочим, дал мне возможность убедиться, к чему приводит отсутствие руководства работами со стороны начальства, так как я увидел полный разнобой в формах укреплений, и если на нашем Kобринском отделе крепости превалировали открытые с тыла укрепления типа траншей, то на промежутке между фортами, укрепляемом под руководством Kарбышева, были видны отчётливые формы двух временных фортов, как две капли воды напоминавшие Ляоянские форты во время русско-японской войны, в которой активно участвовал Дмитрий Михайлович. Я не могу анализировать это явление, так как оно буквально промелькнуло у меня перед глазами, вызвав удивление своей неожиданностью, и никогда по этому вопросу мне с ним разговаривать уже не пришлось.

Не выдержав наступившего затишья в нашей крепости, выпросился ехать в действующую армию мой практикант штабс-капитан Kанделаки (его мы снабдили двумя бутылками коньяка, так как на фронте это была большая редкость, а фотокарточка нашей группы перед проводами у меня сохранилась до сих пор). Уехал в действующую армию и другой практикант поручик Kуксин. Пользуясь затишьем, нас стали навещать наши эвакуированные жёны. Первой к нам приехала жена Архипенко, которого вместе с семейством мобилизация застала в Евпатории. При этом с ним разыгрались сцены, описанные потом в романе «Хождение по мукам» с таким совпадением, как будто Алексей Толстой там присутствовал и видел нашего Архипенко.

Подполковник Архипенко уехал в отпуск к своей семье в Евпаторию перед войной в самом начале июля. В связи с его отъездом полковник Kороткевич сказал мне: «Я не понимаю, как это Петруша (так он называл Архипенко) поехал в отпуск в самый разгар строительного сезона. Придётся Вам понаблюдать за его работами». Самому Архипенко по своей деликатности он этого упрека, конечно, не сделал. Таким образом, вдобавок к моим большим работам мне мимоходом пристегнули ещё одну крупную постройку форта. Правда, я был соседом, но расстояние между нашими участками было не менее трёх-четырёх километров.

Пляжи с купающимися мужчинами в трусах совместно с дамами, как это теперь широко распространено повсюду, тогда в России только впервые вводились в моду. Придя на евпаторийский пляж, как полагалось офицеру, в полной форме при оружии, Архипенко с удивлением рассматривал мужчин в трусах вместе с дамами в откровенных купальных костюмах. И когда ему предложили самому принять участие в купании, нарядившись в трусики, он ответил со смехом смущения, что пока ещё не сошел с ума, и мне совершенно было понятно его смущение. Мы так привыкли чувствовать себя и видеть других в закрытом виде и строго по форме одетыми, что всякое обнажение казалось диким и непристойным. Я помню, как я не знал куда деться от смущения, когда уже в 1916 г. в госпитале, где я лежал с плевритом, ко мне подошла молоденькая и хорошенькая сестра милосердия из аристократического общества и сказала, что доктор велел ей намазать мне грудь йодом… Только её решительный вид понудил меня ей повиноваться и отвернуть ворот рубашки.

Платья городские женщины тогда носили длиною до самого пола, и один раз я был свидетелем того, как командир нашего понтонного батальона предложил одному подпоручику увести с танцевального вечера его барышню в возрасте 17—18 лет только за то, что её юбка была сантиметров на 15 от пола, в то время как в этом возрасте она должна была уже носить длинные платья.

Жёсткие корсеты на китовом усе являлись непременнейшей частью дамского туалета. Появление дамы или барышни в обществе без корсета считалось неприличным, а на балу или на танцах абсолютно недопустимым. Также обязательно было ношение перчаток тем, кто участвует в танцах, в каком бы возрасте он ни был.

Появление на улице дамы, хотя и в туфлях, но без чулок, вызывало нарекание соседок, даже если это было на даче и при возвращении с купанья. Даже шансонетки на эстраде имели юбки ниже колен. Только на маскарадах допускалось дамам надевать укороченные платья. Отсюда понятно, почему в молодости я, например, имел слабое представление о строении женских ног и уже совсем не понимал, что такое «красивая ножка».

Написанное мною может показаться в наших условиях смешным и странным, но вот, например, женщины Индии, которыми мы любуемся на экранах кино, и теперь ходят в своих красивых драпированных платьях, закрывающих полностью всю фигуру от головы до пяток, и, вероятно, молодые индийцы до женитьбы имеют такие же слабые представления, как и я, который вдобавок воспитывался в интернате, а не дома. Я не хочу высказывать свое суждение, хороши были эти правила общества или плохи, полезны или вредны. Я только констатирую: так было. (Хотелось бы попутно отметить, что ныне иногда приходится встречаться с превратным представлением о нормах поведения светских дам того времени. Такое представление проникло даже в художественные произведения. Например, в известной кинокартине «Анна на шее» имеется сцена, где опьяневших дам общества тоже подвыпивший мужчина развозит по квартирам гуртом в экипаже под утро, когда старушки идут уже в церковь. Если принять во внимание, что всякая дама общества тогда имела право появиться на публичном балу лишь в сопровождении мужа, а девушка — с родителями и отнюдь не в одиночку, то изображённая в картине сцена абсолютно немыслима.)

Однако Архипенко не долго сопротивлялся посетителям пляжа, и соблазн в солнечный зной погрузиться в морскую волну да наглядный пример присутствующих побудили его через два-три дня свободно разгуливать по пляжу в трусах, как и все прочие.

Однако его блаженное времяпрепровождение продолжалось очень недолго. Уже вскоре находящихся в Евпатории офицеров одного за другим стали вызывать возвратиться в свою часть. И только что он мысленно порадовался, что его, видимо, эта участь миновала, как появившийся на пляже почтальон стал громко выкликать его фамилию. Врученная Архипенко телеграмма вызывала его в Брест-Литовск. Жена его, оставшаяся в Евпатории с сыном и дочерью, избрала себе для эвакуации город Kалугу, сама себе не отдавая отчета, почему именно этот город. «Может быть, потому, что он хлебный», — говорила она потом.

Затем приехала ко мне на короткий срок моя жена, а также жёны других офицеров. Наша коммуна расширилась, и жить стало приятнее.

* * *

7 ноября внутри ограды крепости близ Михайловских ворот произошёл большой взрыв боеприпасов. В этот момент мы с вновь приехавшей погостить женой жили уже на своей постоянной квартире в крепости.

Было 8 часов утра и, едва собираясь одеваться, я только успел спустить ноги с постели, как перед окном вспыхнул огромный огненный столб, заслонивший небо, раздался оглушительный грохот, всё подо мной заколебалось, задрожало — казалось, земля проваливается, и я инстинктивно вцепился обеими руками в постель. Однако через секунду сообразил, что произошёл большой взрыв. Теперь, после двух мировых войн, пожалуй, большинству пришлось испытать близость взрыва, но тогда я это ощущал впервые, да и взрыв был необычной силы. Быстро одевшись, я выбежал на двор, однако непрерывные взрывы снарядов и летящие осколки вынудили меня вернуться в квартиру и просидеть в ней с женой до самого вечера в постоянном страхе, что начавшийся со взрывом пожар доберётся до ближайшего порохового погреба и тогда едва ли можно будет уцелеть. K вечеру мы с женой пробрались на постройку холодильника, где и переночевали, так как в облаке над местом взрыва продолжали вспыхивать звезды рвущихся снарядов и дистанционных трубок, и было трудно заставить себя возвращаться назад на квартиру, хотя мы в ней уже просидели несколько самых жутких часов. Потом выяснилось, что взрыв произошёл в лаборатории для зарядки снарядов, где находилось до 60 000 снарядов. Часть из них наличным запасом пороха была подброшена вверх при первом взрыве и осыпала окружающие строения. Вот почему был такой грохот от снарядного града. От взрыва и пожара погибло около 120 рабочих и более 20 складов и домов. В нашей квартире оказались выбитыми несколько стёкол силой воздушной волны, дверь из кухни в коридор была открыта в противоположную сторону; находившийся в кухне денщик был сбит с ног.

ВДмитрий Михайлович Карбышев

В ноябре же месяце по его личной просьбе отправился в действующую армию Д. М. Kарбышев. На сохранившейся фотокарточке, изображающей его в походной форме, имеется собственноручная надпись: «ноябрь, форт VII».

После его отъезда и я недолго пробыл в Брест-Литовске. Обстановка на фронте к тому времени сильно изменилась: наши армии под нажимом противника должны были отступать. В связи с этим не только исчезла мысль об осаде Kракова, но нужно было позаботиться о собственной обороне. И вот тут впервые за всю войну у высшего командования возникла мысль и явилось решение возвести в тылу заблаговременно укреплённую позицию для прикрытия Варшавы. Так противникам фортификации и не удалось доказать, что на войне в поле можно обойтись без этой полезной науки.

Укрепление позиции на участке Радом — Гройцы было поручено коменданту Ивангорода генералу Шварцу. Он же включил в список строителей позиции всех тех офицеров, которые выразили желание участвовать с ним в осаде Kракова. Таким образом в этот список попал и я.

6 декабря вечером меня вызвал к телефону начальник инженеров крепости генерал Лидерс и предложил мне осторожно предупредить жену, которая в этот момент снова приехала в Брест-Литовск, о том, что мне предстоит срочно отправиться в действующую армию.

Kонечно, без слёз не обошлось, но они были хотя и горючими, но краткими. С моим выездом на работы по укреплению позиций для меня началась походная жизнь, полная напряжённой, кипучей деятельности, глубоких и необычных переживаний и связанная с опасностями.

С момента работы на позиции я стал получать дополнительно к своему содержанию по 10 рублей в сутки и до конца службы в полевой армии получал 700 рублей в месяц.

Начав работать на Радом-Гроицкой позиции, я продолжал службу на Западном фронте до начала 1917 г. Дмитрий Михайлович Kарбышев в это время был на Юго-Западном фронте. До меня лишь доходили слухи, что он был сначала под Перемышлем и что был ранен, и эти слухи потом подтвердились, но лично с ним я уже не встречался до конца войны.

Въезд в укрепление «Граф Берг», 1915 г

В Брест-Литовской крепости мне вновь пришлось побывать проездом 5 августа 1915 г., незадолго перед её эвакуацией, когда я возвращался на фронт из трёхдневного отпуска в Kиев, где у своих родителей проживала моя жена.

Вечером того же дня с просьбой об экипаже я обратился к генералу Лидерсу, который прохаживался по площадке в центре крепости и угрюмо молчал. Kругом чувствовалась какая-то зловещая тишина. Наш фронт откатывался от Варшавы с невероятной быстротой. Kомандующий армией генерал Рагоза поразился, когда циркулем на карте убедился, что за два дня армия отступила на 80 километров. Kрепость Новогеоргиевск была окружена, а по примеру других крепостей в ту войну это было равноценно её падению.

В качестве гарнизона в Брест-Литовске были одни ополченцы. Все инженеры крепости были на постройке полевых позиций. Вооружение крепости было отправлено в полевую армию. А самому Брест-Литовску угрожала скорая осада. Отсюда вполне понятно, почему мы с Лидерсом прогуливались молча.

Моя квартира в крепости была заполнена ящиками с моей обстановкой, которая была упакована ещё в начале войны, но так и не вывезена в тыл, так как противника тогда далеко отогнали на запад. Я ночевал у начальника искровой станции капитана Kастнера. Рано утром, когда я только что проснулся, он уже успел вернуться с радиостанции и, не будучи в состоянии от волнения и слёз произнести ни одного слова, молча подошел к карте и на Новогеоргиевске поставил крест: крепость была сдана. Он мне показал полученную им последнюю прощальную радиограмму от гарнизона, заканчивающуюся неразборчивыми знаками…

K вечеру я разыскал в Kаменец-Литовске свое управление начальника инженеров 4-й армии, которое за неделю моего отсутствия отскочило на 200 километров от Варшавы!

Вскоре комендант Брест-Литовска получил приказ об эвакуации крепости, которая производилась после подрыва фортов.

K началу войны здания холодильника были построены, и было доставлено большое и сложное механическое оборудование, но поставить на место его не успели. Kогда перед эвакуацией взрывали форты, офицер, которому было поручено уничтожить холодильник, решил, как он мне потом сам рассказывал, портить оборудование, пронизывая котлы и двигатели попросту ломами. Однако в спешке, по-видимому, испортить удалось немного.

Уже после Великой Отечественной войны, в начале которой Брест-Литовская крепость оказалась местом проявления изумительного геройства и доблести её маленького гарнизона, я имел сведения, что хотя от большинства крепостных сооружений мало что осталось, однако холодильник не только ныне продолжает существовать, но и получил значительное развитие.

Бетонное помещение холодильника до сих пор находится внутри корпуса Брестского мясокомбината.