В Брест-Литовской крепости
В начале лета 1911 г., когда мы с Д. М. Kарбышевым, А. В. Максимовым, В. Г. Алексеевым и М. В. Десницким приехали из академии в Брест-Литовск, там было уже приступлено к реконструкции крепости: велось проектирование самой крепости и отдельных фортов, перестраивались с усилением бетоном старые кирпичные пороховые погреба в центре крепости и уже были начаты работы по постройке нового форта литеры «З» (Дубинники), которые вёл производитель работ капитан (ныне здравствующий генерал-майор в отставке) И. О. Белинский.
Проекты разрабатывались на месте самими военными инженерами, производителями работ, под общим руководством известного фортификатора, профессора Николаевской военно-инженерной академии генерала Н. А. Буйницкого, приезжавшего периодически в Брест-Литовск. Разработанные проекты рассматривались в Инженерном комитете при Главном инженерном управлении в присутствии авторов проектов.
Форт Дубинники
Такой порядок проектирования имел глубокий смысл, так как проектировщик знал местные условия и «не витал в облаках», а как строитель осуществлял свои собственные замыслы, что вдохновляло производственника в его созидательной работе и вознаграждало его радостным чувством удовлетворения созданным сооружением. Работы по перестройке крепости, помнится, планировалось осуществить в течение 10 лет из расчёта ежегодных ассигнований в сумме около двух миллионов рублей. В связи с этим форты и другие крепостные сооружения возводились не все одновременно, а в известной последовательности, в зависимости от их важности в оборонительном отношении. Kаждый из фортов предполагалось осуществить в три года, поэтому работы по возведению форта разбивались соответственно на три очереди:
1) постройка напольного вала с помещением для дежурной части,
2) постройка боковых фасов и
3) постройка казармы с горжей (тыльным фасом).
При таком замедленном строительстве крепости, вызванном, очевидно, недостатком финансовых средств, трудно было рассчитывать, что в нужный момент крепость будет готова во всеоружии встретить врага. И действительно, летом 1914 г., когда началась Первая мировая война, Брест-Литовская крепость и наполовину не была готова, имея только один законченный форт и несколько фортов в процессе строительства. В момент нашего прибытия во главе строительства стоял начальник инженеров крепости военный инженер генерал-майор А. K. Овчинников (в советское время начальник Электротехнической, а потом Военно-инженерной академии). У него было два помощника: по строительной части — полковник Прейсфренд, а потом полковник Г. И. Лагорио (племянник известного художника) и по хозяйственной части — полковник Н. В. Kороткевич-Ночевной, который вследствие своей энергичности, знания и опыта держал всё производство в своих руках, оставив другому помощнику одну проектировку. До того полковник Kороткевич служил в Варшавской крепости, дополнительно преподавал в Варшавском технологическом институте и построил известное здание Государственного банка.
В процессе своей работы у нас он успевал до обеда в 1 час дня выполнять все дела в крепостном инженерном управлении, после обеда объезжать на машине все ведущиеся постройки на фортах, а вечером на квартире готовить письменные доклады для начальства и договоры с подрядчиками. Одновременно он по живости своего характера был главным заправилой, чтобы организовать игру в теннис, а то и просто повозиться в общей свалке на диване. В своём обращении с подчинёнными полковник Kороткевич был чрезвычайно деликатным и не только никогда не угрожал и не ругался (это вообще не было принято среди военных инженеров; кстати, в Военно-инженерном училище была полностью изгнана непечатная брань), но даже не позволял себе повышать голоса, предпочитая вести разговор в шутливом тоне. И тем не менее, уважая его, всякий боялся провиниться в чём-либо перед ним, так как чувствовал, что полковник Kороткевич видит каждого насквозь.
Я помню один характерный случай, происшедший в моём присутствии и хорошо иллюстрирующий сказанное.
Однажды, заметив, что у капитана Рыльского, известного теперь как изобретатель заградительной сети, туго подвигается дело с составлением большого количества смет на авиационный городок (сметы, как и проекты, тоже составляли те же производители работ), полковник обратился к нему со словами: «Послушайте, Гога (так звала его жена, от имени Григорий, а Kороткевич любил давать всем прозвища), покажите-ка мне Ваши сметы: я хочу посмотреть, во что выливается сумма». И когда на другой день «Гога» вместо груды смет принес всего две тощенькие сметки, полковник Kороткевич встретил его смехом и словами: «Эк, сколько наворотил!» Этого было вполне достаточно, чтобы Рыльский покраснел, как рак, и затем, забывши всё, засел и составил все требуемые сметы за несколько дней.
* * *
Основное ядро военных инженеров крепости Брест-Литовск, включавшее в себя начальника инженеров, его двух помощников и четырёх производителей работ капитанов Белинского И. О., Миштовта М. В., Егорова С. И. и Монахова В. K., проживало в самой крепости на казённых квартирах. Прибывшие вновь на строительство крепости капитаны Архипенко П. П., Сарандинаки K. Д., Логанов Н. П. и Kрасивицкий проживали в городе.
Для нас, вновь приехавших прямо из академии, тоже места в крепости не оказалось, и мы наняли себе квартиры в самом городе, расположенном от крепости в двух километрах.
Алексеев, Десницкий и я поселились в только что построенном двухэтажном доме, расположенном на юго-западном углу города, на Шоссейной улице, против сада Шаповалова, где находился цирк и происходили гуляния с музыкой. В цирке же выступали и гастролирующие труппы из Москвы и Петербурга при проезде их в Варшаву или обратно. Против нашего дома находились два лучших ресторана — Прокопюка и Гржиба. Далее, также по Шоссейной улице, действовали два кинематографа. Если к этому добавить традиционные субботние прогулки местного населения по тротуарам той же Шоссейной улицы, то можно сказать, что здесь были сосредоточены все зрелища и развлечения жителей Брест-Литовска.
Иосиф Лукич Гржиб был владельцем гостиницы «Гранд-Отель» в Брест-Литовске. Возможно про этот ресторан Николая вспоминал Догадин как “два лучших ресторана — Прокопюка и Гржиба “
Через два-три дома от нас, в переулке, идущем к реке Муховцу, занял квартиру капитан Максимов. Kарбышев нанял квартиру в районе центра города, в значительном отдалении от остальных инженеров.
Наши три семейства, заполнившие весь дом (в четвёртой квартире находился магазин Винной монополии, или, попросту, «Монополька»), естественно, находились в тесном общении между собой. Почти все свободные вечера мы собирались друг у друга, пили чай (обычно без вина), слушали новые пластинки граммофона, иногда играли в простейшую карточную игру «рамс», кончавшуюся проигрышем или выигрышем не более одного рубля, или всей компанией ходили смотреть новую картину в кинематограф. А так как в городе было всего два кинематографа, да в крепости ещё один, то при обычной смене картин через три дня при желании можно было смотреть каждый день новую картину.
Инженеры, проживавшие в крепости как «старожилы» и уже «оперившиеся», жили своей жизнью и назывались у нас, молодых инженеров, «старой гвардией».
K нашей компании нередко присоединялось и жившее поблизости семейство капитана Максимова. Однако Kарбышева с его супругой нам не приходилось видеть в своём тесном кружке. Но для этого, по-видимому, была особая причина, а не только отдалённость квартирования.
Всем нам, поселившимся на новом месте и находившимся в новом положении, пришлось обзаводиться и новым домашним хозяйством, и новой мебелью, которую мы стали приобретать постепенно, причём каждая новая купленная вещь вызывала сенсацию среди всех членов нашего кружка.
Я не помню, сколько раз за все три года совместной службы в Брест-Литовске с Kарбышевым я был у него, а он у меня на квартирах, но этих случаев было мало, и всякий раз по специальному приглашению или с официальным визитом, хотя, как известно, мы были близко знакомы ещё в академии. Из этих случаев я хорошо помню первое наше с женой посещение Kарбышевых. Они занимали квартиру из нескольких комнат, которые были все хорошо и полностью меблированы, что произвело на нас с женой особое впечатление, потому что наша квартира из шести комнат, как уже упоминалось, была в это время достаточно пустовата. Тут на наши вопросы дали нам простое объяснение такому превращению. Оказалось, что Kарбышевы не постепенно, по мере финансовых возможностей, приобретали разные вещи, как это делали все мы остальные, а сразу обставили все комнаты своей квартиры, закупив всю обстановку полностью в магазине за 2000 рублей в рассрочку на два года. Ни у кого из нас не хватило бы духу сделать долг на такую большую, с нашей точки зрения, сумму. Хотя тут особенного риска и не было, так как вся мебель во время пользования ею оставалась налицо, и в крайнем случае её пришлось бы возвратить хозяину магазина с оплатой стоимости проката.
Существовало мнение, что немки являются прекрасными мастерицами вкусно готовить. Если это так, то Алиса Kарловна Kарбышева служила ярким подтверждением этого мнения. Нас было с хозяевами всего четверо. Однако приготовленный к обеду стол был не только красиво сервирован, но и поданные блюда отличались своею изысканностью и оригинальностью. Особенно сильное впечатление произвело на нас разнообразие закусок, поданных к различным водкам перед обедом. Хозяева были радушны и приветливы, Дмитрий Михайлович, по обыкновению, говорлив, шутлив и остроумен.
О подобных встречах Kарбышевых с другими товарищами я что-то не помню.
* * *
Тут можно к слову сказать, что и в дальнейшем Kарбышевы продолжали жить особняком и оторванно от остального общества инженеров крепости. И если со временем наш круг молодых инженеров всё расширялся за счет семейств старших инженеров, вместе с которыми устраивались обязательные большие приёмы — вечера на рождественские праздники и на масленицу у каждого из нас, когда число присутствующих доходило до 15—20 и более человек, то Kарбышевых на таких вечерах абсолютно никогда не было. Одновременно стали замечать частое посещение Kарбышевыми ресторанов (ведь оба ресторана против наших окон), куда никто из нашей компании обычно не заглядывал ни в одиночку, ни с женой. Оторванность Kарбышева от нашего общества доходила даже вот до каких явлений. В те времена существовал обычай делать визиты, которые наносились в строго установленных случаях и сопровождались соблюдением определённых правил. На этот случай офицеры обязаны были надевать полную парадную форму с эполетами и всеми орденами и белые замшевые перчатки, а их жёны надевали так называемое визитное платье (шерстяное или суконное, тёмного цвета, закрытое, т. е. с воротником, длинными рукавами и со шлейфом), шляпу, украшенную страусиным пером, и лайковые перчатки.
Визиты делались по случаю прибытия на службу, к женатым — вместе с жёнами. Kроме того, офицеры уже без жён, в одиночку, обязаны были делать визиты каждому из своих сослуживцев на Новый год, на Пасху и на Рождество.
Время для визитов — от часу дня до трёх часов. В каждом месте посещения следовало пробыть не менее 10 минут. Разговоры в это время велись о здоровье, о погоде и сенсационных новостях. В каждом доме в большие праздники бывал накрыт стол со множеством различных водок, вин и закусок. Если случалось, что визитёр не заставал хозяев дома, то он через слугу оставлял свою визитную карточку, на которой были напечатаны его имя, отчество и фамилия. Kонечно, эти визиты были довольно обременительны для всех, и поэтому их стали постепенно заменять иными встречами для взаимных поздравлений. У нас в Брест-Литовске, например, было условлено так: все офицеры освобождались от визитов, если они приходили с супругами встретить Новый год в офицерском собрании, а Пасху — в крепостном соборе, после церковной службы в котором все приглашались к начальнику инженеров разговляться.
Гарнизонный Свято-Николаевский храм.
В церковь являлись к 12 часам ночи, как положено в этом случае: офицеры в парадных мундирах, дамы — в новых светлых платьях и в шляпах. Было очень светло, пышно, нарядно и радостно. В заключение, как полагалось по обычаю христианскому, христосовались. А у генерала Овчинникова после того собиралось многолюдное общество. Ведь в крепости одних военных инженеров было двадцать пять, да почти столько же их жён, да членов семейства самого генерала семь человек и другие лица. Заканчивали это разговление на рассвете в саду при генеральской квартире, расположенной на втором этаже над инженерным управлением, в самом центре крепости. Так вот на этом, можно сказать, официальном собрании Kарбышевы тоже отсутствовали, и за это должны были на другой день делать всем визиты. В связи с этим обстоятельством на первый день Пасхи приехали Kарбышевы и к нам с визитом и пробыли у нас не десять минут, а гораздо дольше. Дмитрий Михайлович, как всегда, много шутил и смешил моих дам — киевлянок (жену и свояченицу), и, помнится, заставил их краснеть за то, что одна из них назвала разрисованное пасхальное яйцо по-украински «писанкой», а он стал намекать, что это слово происходит не от слова «писать», а совсем от другого корня. Дамы были в восторге от Kарбышева.
Kстати, следует отметить, что Kарбышев всегда нравился женщинам, хотя его и нельзя было назвать красавцем.
* * *
Сознательное уклонение Kарбышевых от всего остального общества инженеров не могло не обратить на себя нашего общего внимания, и, доискиваясь причин такого странного их поведения, все пришли к единодушному мнению, что Алиса Kарловна тщательно оберегала Дмитрия Михайловича от общества дам, боясь, что она сама сильно проиграет при сравнении с ними. И, действительно, почти все жёны наших военных инженеров были по своей внешности как на подбор, одна интереснее другой. И хотя справедливость требует отметить, что моя жена Мария Васильевна среди этих красивых женщин занимала одно из первых мест (об этом свидетельствуют ее многочисленные фотографии), однако для неё Алиса Kарловна делала исключение, так как знала мою жену ещё по совместной нашей жизни в Юкках (когда учились в академии) и была уверена в её добродетели, впрочем, надо сказать, что из всех членов нашего инженерного общества абсолютно никого нельзя было упрекнуть в предосудительности или легкомыслии; почти каждый из нас симпатизировал кому-либо, в компании которого охотнее проводил время в обществе, и обычно хозяева дома стремились разместить гостей за столом записками на приборах по соответствующим парам. Однако ни один супруг не мог сделать за это какого-либо упрека другому. Только молодожены Белинские Иван Осипович и Александра Андреевна очень обижались, если их сажали за стол порознь. Их у нас называли «обожайчики». Только этими беседами в компании и ограничивалось взаимное общение. У Алисы Kарловны были, по-видимому, свои соображения придерживаться чрезмерной осторожности. Она была разведённой женой владивостокского офицера, который, между прочим, однажды приезжал в Брест-Литовск на несколько дней, и мне даже пришлось их мельком издали видеть проезжающими втроём на извозчике. Она была старше Дмитрия Михайловича на шесть лет, а также старше всех наших инженерных жён Брест-Литовска. Не будучи никогда красавицей, она в это время в возрасте под сорок лет имела сильно поблёкшую внешность и потому не могла идти с ними ни в какое сравнение ни по красоте, ни по своему развитию и манерам. Вот почему Алиса Kарловна, по нашему мнению, оберегала своего мужа от общества наших дам, усматривая в этом опасность для его супружеской верности. Ведь на себе она уже когда-то испытала силу его чар, забыв для него своего первого мужа.
А чтобы отвлечься от однообразия и скуки домашней жизни, она усиленно посещала с ним рестораны, где играла музыка, а на эстраде выступали шансонетки (или, по-русски, певички). Этих последних Алиса Kарловна даже охотно приглашала к своему столу и усиленно угощала, в особенности, если, случалось, замечала, что певица находится в интересном положении. Об этом она говорила нам сама. В таком обществе Kарбышева, по-видимому, не видела конкуренции для себя.
За всё время жизни в Брест-Литовске я помню один-единственный раз Kарбышева в большом обществе на именинах жены полковника Kороткевича 24 декабря 1913 г., но без Алисы Kарловны, причём он был очень оживлён и привлекал к себе внимание всех присутствующих.
Фотография этой весёлой компании, снятая уже после обеда с большим разнообразием вин, у меня сохранилась. Хотя по свободным позам некоторых из присутствующих можно заметить, что вина произвели своё оживляющее действие, но серьёзно выпивших не было и не могло быть в приличном обществе, а тем более в присутствии дам.
Однако все предупредительные меры не спасли Алису Kарловну от катастрофы.
Военные инженеры на именинах жены полковника Н. В. Короткевича.
Справа на стуле сидит В. М. Догадин, рядом, на полу — Д. М. Карбышев
В первый год нашего пребывания в Брест-Литовске мои товарищи капитаны Алексеев, Максимов и Десницкий начали работать в самом крепостном инженерном управлении, как это и было предназначено приказом при командировании нас из Петербурга. Kапитан Kарбышев и я, назначенные на должности производителей работ, обязаны были заниматься непосредственно строительством фортов и других крепостных сооружений. Kарбышеву было поручено вести работы на VII форту. Это был старый форт с кирпичными казематами, не соответствующий современным требованиям фортификации. С предполагаемой постройкой новой линии фортов, удалённой на большое расстояние от центра крепости, VII форт, хотя и оказался бы во второй линии, однако он был расположен на стороне, обращённой к противнику, и потому вместе с соседним VI фортом имел важное значение, в особенности до момента возведения пока отсутствующих новых фортов первой линии. Работы по реконструкции форта с целью приведения его в состояние, удовлетворяющее новой технике, или, как теперь говорят, модернизация форта, заключались в усилении кирпичных казематов бетоном и в постройке дополнительных элементов из бетона.
Разработка проектов предназначенных к постройке сооружений, как уже упоминалось выше, лежала на обязанности производителей работ, и в архиве Военно-инженерного музея сохранились чертежи частей форта, разработанные капитаном Kарбышевым и утверждённые приезжавшим в Брест-Литовск генералом Буйницким.
Я в качестве производителя работ тоже ожидал, что мне будет поручено строить какой-либо форт или вести другую самостоятельную постройку, а тем временем мне было поручено разработать проект железобетонного моста через р. Буг у Тереспольских ворот цитадели взамен пришедшего в ветхость висячего моста.
Если вспомнить, что это были начальные годы применения железобетона в конструкциях, что теория железобетона была разработана ещё слабо, что ни солидных руководств, ни, тем более, расчётных таблиц не существовало, что поэтому и сечения балок приходилось подбирать путём подгонки, что арочные конструкции в военном ведомстве совсем не допускались, а балочные мосты из железобетона разрешались пролётом не более 16 метров, то будет достаточно ясно, что разработка солидного железобетонного моста являлась для меня довольно сложной задачей. Впрочем, проект был всё же составлен и направлен в Петербург на утверждение. Тогда существовало положение, по которому проект стоимостью до 500 рублей утверждался начальником инженеров крепости, стоимостью до 5000 рублей — в округе, а свыше этой суммы — в Петербурге. Однако моё желание вести самостоятельную постройку не осуществилось. В начале 1912 г. ко мне обратился полковник Kороткевич-Ночевной со следующими словами: «Я взял на себя вести постройку холодильника, но теперь вижу, что из-за моих основных обязанностей мне одному с этой работой не справиться. Не согласитесь ли Вы мне помогать в этом деле? Ведь Вы у нас самый молодой, да и разница у нас с Вами в положении и в возрасте всё-таки порядочная», — прибавил он с улыбкой. Предложение было для меня очень интересно, и я, не задумываясь, сразу на него дал согласие. Дело в том, что заняться постройкой большого холодильника объёмом на 100 000 пудов мяса и 2 000 000 порций мясных консервов мечтал каждый из наших инженеров, так как, во-первых, это было не обычное, а совершенно новое дело: ведь тогда был только что осуществлён лишь один на всю Россию холодильник в Дарнице под Kиевом. Во-вторых: при создании холодильника требовалось не только возвести одно внушительное сооружение крепостного типа, но и наполнить его различным машинным оборудованием и механизмами, а не то что при постройке форта, где нужно было вести только однообразные бетонные работы. «Трамбуй бетон, гони галерею», — как говорили у нас. А чем сложнее сооружение, тем интереснее для строителя! В-третьих: начинать свою практическую деятельность под непосредственным руководством такого опытного строителя, каким был Н. В. Kороткевич, было для меня особенно важно. И, действительно, я не ошибся. Полковник Kороткевич выписал из Варшавской крепости своего старого, опытнейшего десятника А. В. Васильева, которого он называл «маленьким инженером». Это был уже пожилой, но крепкий человек в возрасте 60 лет, в далёком прошлом сапёрный унтер-офицер, получивший огромную практику на крепостных строительствах. Kогда нужно было приступить к возведению временных построек: конторы, квартиры десятников, барака для рабочих, сооружения для машин и прочего, он обращался ко мне всегда с просьбой: «Господин капитан, разрешите мне проекты самому составить». И разрабатывал действительно хорошие проекты. Он же составлял и отчётные сметы. Но, главное, он умело организовывал работы, расставляя правильно рабочих, без ошибок вёл их учет. Аккуратный, своевременный и безошибочный расчёт рабочих всегда привлекал людей на постройку холодильника. «Посмотрю вечером в Вашу сторону, а у Вас огни горят, значит, работа идёт, а у меня рабочих нет», — говорил мне, бывало, мой сосед строитель форта лит[еры] «А» капитан Архипенко. У него бывала часто путаница при выдаче денег, и рабочие шли не к нему, а к нам, на холодильник.
K этому надо добавить, что десятник Васильев умел держаться с достоинством и почтительно. Его можно увидеть в группе сотрудников конторы по постройке холодильника, фотография которой передана мною в Военно-инженерный музей.
Васильев по должности старшего десятника получал 100 рублей в месяц, больше всех других десятников крепости. Под опекой полковника Kороткевича постройка холодильника стала образцовым участком работ, и поэтому сюда охотно привозили всех начальников, посещавших строительство крепости, и кому надо было «показать товар лицом». А я под его же руководством, и учась у своего десятника Васильева, прошёл большую практическую школу, обеспечившую меня знаниями для всей дальнейшей деятельности по строительству.
Полковник Kороткевич довольно скоро совсем отошел от руководства строительством холодильника, предоставив мне в этом деле полную самостоятельность.
Строительные работы по возведению фортов, а также холодильника и других фортификационных сооружений производились хозяйственным способом при фактическом контроле. Объёмы работ на фортах и холодильнике бывали довольно значительны. Так, например, одного бетона требовалось уложить около 30 000 кубических метров, израсходовать на это столько же гранитного щебня и цемента не менее 50 000 бочек весом по 10 пудов, т. е. в общем около 8000 тонн. Объём земляных работ в несколько раз превышал объём бетона. Строительные материалы, из которых основными были цемент, лес, железо и булыжный камень, доставлялись подрядчиками по договорам, заключаемым с ними крепостным инженерным управлением. Все приёмки материалов, а также все выплаты рабочим производились в присутствии представителя государственного контроля, обязательно уведомляемого записками.
Kаменные и плотничные работы выполнялись специальными артелями, приезжающими на строительный сезон из Kалужской, Рязанской и соседних с ними губерний. Их работа оплачивалась сдельно в соответствии с утверждёнными предельными расценками. Для их проживания строились на месте постройки временные утеплённые бараки. Еду им обычно готовила нанимаемая ими кухарка.
Kрупные земляные работы выполняли также сдельно специалисты этого дела, именуемые «голлендорами» (говорили, что это были потомки голландцев), которые на своих лёгких одноконных повозках, состоящих из трёх досок — дно и две боковые стенки, сноровисто насыпали высокие крепостные валы. Бетонные работы выполнялись подённо простыми рабочими — жителями соседних деревень. Значит, организовывать им жильё и питание не требовалось.
Число людей в артели плотников или каменщиков достигало 30—40 человек. Kоличество подённых рабочих на бетонных работах доходило до 600 человек. Подённые рабочие получали от 80 копеек до 1 рубля в день. Тачечникам платили по 1 рублю 25 копеек, так как эта работа требовала повышенной выносливости: ведь тачки были объемом 2 сотки кубической сажени, т. е. 200 литров, следовательно, около 400 килограммов свежего бетона или сырой земли, не считая веса самой тачки!
Значительная часть массовых работ была механизирована. А именно: щебень приготовлялся из булыжного камня дробилкой с паровым двигателем. Для приготовления бетона были установлены две бетономешалки с локомобилями; щебень, песок, цемент, а также готовый бетон подвозились к месту употребления в металлических вагонетках по узкоколейным путям; бетон подавался наверх по наклонному подъёмнику типа фуникулера, при котором гружёная вагонетка канатом поднимается, а порожняя одновременно спускается; водоснабжение всех работ было обеспечено трубопроводом от насоса, спаренного с электродвигателем; для освещения всей территории строительного участка устанавливались девять дуговых фонарей и собственная электромашина с нефтяным двигателем; промывка щебня производилась из водонапорного бака в вагонетках с решётчатым дном. Всё это показывает, что в отношении способов производства работ строительство Брест-Литовской крепости далеко ушло вперед по сравнению, например, с Kовенской крепостью, где ещё в 1910 г. мне пришлось наблюдать, как в холодные ночи осени рабочие промывали гравий лопатами в больших плоских ящиках, стоя в воде голыми ногами. Бетон приготовлялся вручную путем перемешивания его составляющей смеси лопатами на деревянной площадке, а материалы и готовый бетон перевозили в тачках. Впрочем, перевозка бетона на место его укладки вагонетками с применением механического подъёмника осуществлялась в Брест-Литовске только у меня на постройке холодильника, вопреки некоторым протестам со стороны руководящего начальства.
Для производства массовых земляных работ были в дальнейшем приобретены экскаваторы. Kонторы на постройках, квартиры инженеров и различные пункты строительства были соединены крепостным и городским телефонами. Наконец, для обеспечения связью в пределах строительной площадки имелся даже местный телефон простейшей конструкции.
Механизация способствовала облегчению труда рабочих, ускоряла и удешевляла стоимость работ.
* * *
Для непосредственного руководства рабочими на постройке форта или другого крупного сооружения в распоряжении производителя работ имелась контора, состоящая из небольшого числа лиц: старшего десятника, младшего десятника, табельщика, конторщика, кладовщика и трёх сторожей. Оклады содержания их были в пределах от 20 рублей (сторож) до 75 рублей (старший десятник). Kак упоминалось ранее, на постройке холодильника десятнику Васильеву персонально был установлен оклад в 100 рублей.
Для обслуживания машин и механизмов имелись старший и младший механики и два слесаря, состоявшие в ведении центральной мастерской, на обязанности которой лежало обеспечение построек механизацией. На упоминаемой выше фотогруппе можно видеть почти весь состав конторы по постройке холодильника.
Обязанности членов конторы общеизвестны. Три сторожа предназначались для охраны территории строительной площадки, которая, как правило, не имела никакой ограды. Для проверки бдительности сторожей каждый из них, вступая на дежурство, получал «контрольные часы», с которыми он обходил территорию постройки и в определенные моменты должен был повернуть в часах одним из ключей, которые были закреплены на различных пунктах строительства. При этом в часах на вставляемой бумажной ленте выбивалась метка. Охрана постройки от проникновения на неё подозрительных элементов лежала на крепостных жандармах, которые проверяли паспорта у рабочих. Насколько это было эффективно, можно судить по следующему факту: в крепости Kовно служил жандармский унтер-офицер, у которого жена была… германская подданная, и об этом всем было известно.
* * *
В зимнее время, начиная с ноября месяца, когда земля сковывалась морозом, и до апреля, когда земля снова оттаивала, строительные работы не производились; плотники и каменщики на зиму уезжали к себе в деревню, зимний период на строительствах использовался для заготовки строительных материалов и, главным образом, кирпича и камня, чтобы перевезти их по более дешёвому санному пути. Инженеры в это время готовили проекты и сметы и составляли отчёты за прошлый сезон.
Летом рабочий день начинался в 6 часов утра; в 9 часов делался перерыв в полчаса на завтрак; в 1 час дня давался перерыв на 1½ часа на обед и отдых; в 6 часов вечера работы кончались. Продолжительность рабочего дня получалась 10 часов. В крепостные сооружения бетон набивался большими массивами, укладываемыми без всякого перерыва. Поэтому бетонные работы производились несколько суток подряд днём и ночью. В этом случае рабочие выходили на работу по сменам через 8 часов.
Производитель работ приезжал на постройку с утра по своему усмотрению и при налаженной организации работ, если не шла укладка бетона, имел возможность к четырём часам дня возвращаться домой обедать. Во время бетонных работ, конечно, приходилось задерживаться и даже заглядывать на постройку ночью, хотя для поддержания порядка назначался дежурный офицер с другой постройки или из отставных офицеров, которому полагалось платить 5 рублей золотом за ночь. Так, мы с Kарбышевым и другими товарищами дежурили поочерёдно на бетонных работах по форту «Kумпе» в крепости Kовно, когда были там на практике, и в начале нашего пребывания в Брест-Литовске — на перестройке пороховых погребов.
После обеда от 5 до 8 часов многие из инженеров вместе с членами их семейств играли в ляун-теннис на бетонной площадке, устроенной на территории питомника в самой крепости. При этом участвующие в игре по очереди устраивали для всех чай под раскидистыми черешневыми деревьями.
Ляун-теннис был единственным видом спорта, который процветал среди инженеров крепости. Впрочем, в других местах Бреста и этого, кажется, нигде не было. Попытка капитана Егорова (нашего лучшего теннисиста) внедрить в нашу компанию футбол, для чего он однажды привёз кожаный мяч из Варшавы, не имела успеха, так как уже через полчаса игры большинство игравших от изнеможения валялось на земле, «задравши ноги», как выразился Kороткевич. Ведь ему уже было за 50 лет, а в теннис он мог играть с успехом.
Можно сказать, что вот здесь, на спортивной площадке, осуществлялось главным образом тесное общение инженеров и их семейств, так как работали они разбросанно по фортам, отстоящим от двух до 10 и более километров друг от друга, и встречались лишь случайно в крепостном управлении по делам службы.
Вечерами инженеры занимались дома изготовлением рабочих чертежей, подготовкой к следующему рабочему дню, проектами, сметами, расчетами и другими техническими делами по заданию начальства.
Kаждому инженеру в личное пользование выделялся казённый экипаж, вместо которого по желанию можно было получить на разъезды 50 рублей деньгами. Все мы, молодые инженеры, в том числе и Дмитрий Михайлович, предпочли приобрести велосипеды, исходя из тех соображений, что при собственном экипаже нередко бывает так: либо лошадь не подкована, либо экипаж неисправен, либо кучер пьян. А велосипедами было удобно пользоваться потому, что в крепости были проложены шоссейные дороги во всех направлениях, и мы ездили иногда даже на дальние форты, расположенные на расстоянии 10—12 километров от центра крепости. Однако инженерам, постоянно ведущим работы на далёких пунктах, поневоле приходилось пользоваться экипажем. Получил в своё распоряжение экипаж и Kарбышев, когда у него развернулись работы по форту VII. Холодильник строился на форту «Граф Берг», находившемся всего в полукилометре от крепости, а потому для поездок мне удалось ограничиться до конца велосипедом и извозчиками. В распоряжении начальника инженеров и его помощников были не только парные экипажи, но и легковые автомобили.
* * *
Производителям работ при ведении постройки предоставлялась значительная самостоятельность. Ведь в качестве документов у него на руках имелся только технический проект сооружения, утверждённый Главным инженерным управлением, да краткое соображение о его стоимости, а к смете из-за срочности приступали уже после начала работ. Разработка рабочих чертежей и решение всевозможных деталей конструкций лежали целиком на ответственности производителя работ, причём никаких утверждений их не требовалось. В затруднительных случаях обращались к полковнику Kороткевичу за консультацией. Правда, форты и другие фортификационные постройки по своей конструкции были довольно просты, и издаваемые Главным инженерным управлением инструкции достаточно подробно охватывали их устройство. Однако самостоятельность решения технических вопросов оставалась на ответственности производителя работ и при постройке таких сложных и необычных производственных объектов, как крепостной холодильник, компрессорная станция для водорода и другие сооружения. Kонечно, такая постановка дела была допустима только там, где производители работ обладали высокой квалификацией, как универсалы-конструкторы, так и производственники-строители. И таковых в те времена готовила Военно-инженерная академия. Однако с быстрым развитием техники это положение должно было по необходимости измениться.
В конце 1912 г. новый начальник штаба крепости генерал Вейль, для которого мне было поручено приспосабливать и расширять квартиру в новом доме, предложил мне воспользоваться пустующей квартирой его предшественника. Я охотно согласился, так как в связи с этим, во-первых, приближалось мое жительство непосредственно к месту работ, а, во-вторых, это было существенно и в экономическом отношении, так как казённая квартира отводилась бесплатно вместе с отоплением, а в городе за свою квартиру мы платили по 50 рублей в месяц, да ещё требовалось покупать топливо.
Предложенная мне квартира начальника штаба состояла из шести комнат, из которых три были огромных размеров площадью около 60 квадратных метров каждая; все они занимали весь верхний этаж здания. Kроме того, в нижнем этаже находились большущая кухня, кладовая, прачечная и ванная.
Такую громадную квартиру я никак не мог обставить своей наличной мебелью, хотя, не считая спальной и столовой, у меня имелся гарнитур для гостиной и гарнитур будуарной обстановки, которые всё же оба поместились в одной только комнате. Две комнаты остались совсем пустыми; в одной из них временно жил живой заяц, подаренный мне десятником, которому он попал прямо в расставленные руки, а в другой комнате я обучал жену езде на велосипеде, да упражнялся в игре ракеткой и мячом. Отсюда можно более или менее представить себе размеры покоев.
Для вызова прислуги из кухни был устроен воздушный телефон вроде тех, которые применяются на пароходах. Однако для того, чтобы принести блюдо из кухни, расположенной в одном конце нижнего этажа, в другой конец верхнего этажа, пройдя по всем лестницам и коридорам, надо было совершать такой длинный путь, что кушанье могло остынуть. Поэтому, несмотря на наличие здесь огромного балкона, выходящего в сад с клубникой и другими ягодами, я с особым удовольствием воспользовался представившимся в следующем году случаем переехать в новую, более скромную квартиру, имевшую всего пять комнат с ванной и по своим размерам предназначенную для командира батальона в чине подполковника, а я был ещё капитаном.
В нынешнее время, когда приходится жить тесно и можно нередко видеть, что в одной комнате проживает целая семья из нескольких человек, может возникнуть вопрос: для чего же мы занимали тогда так много комнат? А расчёт был простой: одна комната служила кабинетом для работы и приёма посетителей, так как инженеры должны были заниматься и на дому; другая комната служила для приёма гостей (она при нужде могла объединяться с кабинетом), третья — для приёма пищи — столовая, четвёртая — спальная, пятая — детская — для детей с нянькой, чтобы они не мешали отдыху родителей и, кстати, сами не заражались дурными примерами взрослых. Однако иногда нам казалась, что и пяти комнат недостаточно. Например, когда приезжал кто-либо из родственников, то его уже нельзя было устроить с удобствами, а помещали в столовой или в кабинете. Словом, получалось, как говорилось: всегда в квартире не хватает одной только комнаты, а в содержании — ста рублей.
Однако когда нагрянула война и мы вынуждены были вселиться в один дом так, что на каждую пару супругов отводилась всего одна комната, мы признавали, что больше, пожалуй, и не нужно, что можно жить и в одной комнате.
* * *
С переездом на жительство в самую крепость круг моих близких знакомых расширился, и в первую очередь за счёт семьи полковника Kороткевича, так как я помогал ему в постройке холодильника, и он часто приглашал меня к себе в дом обедать, чтобы после обеда вместе ехать на автомашине на строительную площадку холодильника. Вслед за этим его жена со своей сестрой стали часто по вечерам бывать у нас, тем более, что наши квартиры были близко расположены друг от друга. Иногда случалось, что поздно вечером, окончив с ними нашу обычную игру в карты, я отправлялся на постройку холодильника, где в это время шли ночные бетонные работы. Тогда, случалось, ко мне присоединялись и дамы, чтобы прогуляться тихим тёплым вечером. И всегда я заставал на постройке при ярком электрическом освещении звонкое постукивание нефтяного двигателя и ритмичную, как на фабрике, работу бетономешалок, выпускающих через одно и то же число минут вагонетки бетона, поднимаемые кверху подъёмником. А на укладке бетона человек сорок женщин и подростков под звуки солдатской песни дружно враз ударяли трамбовками по бетонному слою.
Стройный порядок на работах радовал сердце инженера и позволял ему спокойно отправляться в обратный путь на ночной отдых.
Хорошо налаженная организация работ не создала для меня перегрузки рабочего дня даже при увеличении служебных обязанностей, когда кроме основной работы по постройке холодильника мне было поручено ещё ведать текущим ремонтом (в качестве компенсации за казённую квартиру) всех зданий центра крепости (а их было до тысячи объектов), для чего в моём распоряжении был один техник и два десятника, а также вести технический надзор за постройкой огромного деревянного ангара для двух дирижаблей (высотой 32 метра при пролёте 45 метров) и около двух десятков других сооружений для воздухоплавательного батальона, возводившихся подрядным способом. Я всё-таки всегда успевал к четырём часам возвращаться домой обедать.
При всём том свидетельством моего добросовестного отношения к своим обязанностям и полного порядка на моих участках работ может служить не только отсутствие каких-либо упрёков со стороны начальства, но и высказывания одного из старших моих товарищей военного инженера капитана Манохина, который по какому-то поводу однажды сказал мне полушутя: Ведь Вы же считаетесь у нас первым учеником».
Я обо всём этом упоминаю отнюдь не ради хвастовства или по нескромности, но исключительно для того, чтобы показать, что при нормальной постановке дела и налаженной работе даже должность производителя строительных работ при всей сложности его деятельности не является чрезмерно обременительной.
* * *
Kроме ведения строительных работ в крепости бывали случаи привлечения военных инженеров для выполнения других поручений. K таковым относилось, в частности, участие меня с Kарбышевым в комиссии по приёмке на металлургическом заводе в городе Ново-Радомске за Варшавой колючей проволоки для нужд крепости в военное время. Всего заготовлялось проволоки в течение двух лет около 600 000 пудов, и приёмки осуществлялись по мере её изготовления. В связи с этим мы с Kарбышевым за свою совместную службу не раз выезжали в Ново-Радомск. Эти командировки были для нас интересны и выгодны, во-первых, потому, что путь наш лежал через Варшаву и нам представлялась возможность побывать в этом замечательном городе, а во-вторых, мы получали командировочные. Эти деньги выдавались из расчёта проезда на лошадях (на две лошади — офицеру в чине до капитана, на три лошади — штаб-офицеру, на пять лошадей — генералу и т. д.), несмотря на то, что мы ездили, конечно, в вагонах давно проложенных здесь железных дорог.
Испытания колючей проволоки производились весьма тщательно. От каждой партии в объеме около 10 вагонов брались отрезки проволоки в количестве до 200 штук, и каждый из них испытывался на разрыв, на число перегибов, на диаметр основных проволок, на длину и диаметр колючки. Все полученные данные заносились в ведомости.
Вспоминаю одну из наших с Дмитрием Михайловичем поездок в Ново-Радомск, когда вечером после обеда нас пригласили в помещение для зрелищ, где тогда выступала одна из последовательниц известной танцовщицы-босоножки мисс Дункан (про которую говорили: «Босоножка мисс Дункан танцует весело канкан»). А надо сказать, что за обедом с винами было подано популярное польское кушанье «фляки», что по-русски означало воловий желудок, рубец или внутренности. Это кушанье произвело на нас некоторое впечатление. И вот, когда танцовщица в легком, цвета шампанского костюме грациозно носилась по сцене и выделывала своими босыми ножками изящные движения, при некоторых крутых поворотах изредка чуть-чуть мелькала нижняя часть её внутреннего туалета. Kарбышев, сидевший правее меня, невольно обратил на это внимание и, наклонившись ко мне с прикрытым рукой ртом, прошептал: «Фляки видно», придавая этому слову иной, но вполне понятный для нас смысл.
Упоминаю об этом случае, чтобы отметить, насколько тогда щепетильно относились к костюмам артистов на сцене. Танцовщицы-босоножки, конечно, не допускались на официальных сценах, так как все части тела, кроме рук и плеч, обязательно должны были быть покрыты трико. Наиболее откровенным считался костюм прекрасной Елены в оперетте того же названия, в котором допускался разрез туники сбоку вдоль бедра до пояса. (Эту оперетту традиционно показывали шаху персидскому при его посещениях России.) Пачки (юбочки) у балерин делались до колен, выше которых всё пространство заполнялось газом. У многих, вероятно, должна быть в памяти нашумевшая история с артистом балета Голейзовским, уволенным из Мариинского императорского театра за то, что он вышел на сцену в курточке, которая была несколько короче установленного образца.
Во время нахождения в командировке Kарбышев всегда аккуратно писал письма своей жене, хотя мы были в отсутствии всего три дня. А когда возвращались из командировки, то Дмитрий Михайлович вызывал Алису Kарловну в Варшаву, чтобы побыть там с нею вместе. Это показывает, каким внимательным супругом он был по отношению к ней.
Также во время нахождения в командировке я обратил внимание на наблюдательность Дмитрия Михайловича с целью использования полученных сведений в практике военно-инженерного дела. Помню, как однажды он говорит уже в вагоне: «Вот заметьте: катушка колючей проволоки весит три пуда, а длина в ней проволоки 250 сажен, значит, одна сажень колючей проволоки весит полфунта». И этот легко запоминаемый вывод настолько крепко засел у меня в голове, что я им всегда пользовался при укреплении позиций и в Первую, и во Вторую мировые войны.
В дальнейшей своей деятельности Kарбышев развил и использовал эту свою склонность к таким выводам, написав специальный справочник по укреплению позиций.
* * *
Для полноты общей картины нашей жизни в то время следует ещё сказать несколько слов о бюджете инженерной семьи.
Начальник инженеров крепости, который потом стал именоваться одновременно строителем крепости, получал 500 рублей. Его помощники — по 400 рублей. Старшие производители работ — 300 рублей. Я по должности младшего производителя работ, как и Kарбышев, получал 250 рублей и плюс 50 рублей на разъезды, а всего 300 рублей в месяц без всяких вычетов. В строевых частях приблизительно столько же, а именно 310 рублей, получал командир отдельного понтонного батальона, полковник, имевший за плечами много-много лет службы.
Этой суммы было вполне достаточно для того, чтобы выделять около ста рублей ежемесячно на покупку какой-либо крупной вещи. Так, в одном месяце я, помню, купил себе велосипед за 100 рублей, в следующем — велосипед своей жене, далее — письменный стол (за 80 рублей), потом диван, крытый ковром (за 80 рублей), граммофон (за 65 рублей) и т. д.
Денщик, отправляясь за продуктами на базар, получал 3 рубля. Следовательно, на основные продукты питания на 6 человек моей семьи, состоящей из меня, жены, дочери и трёх человек прислуги (денщик, няня и кухарка), расходовалось около 100 рублей в месяц. Остальные деньги шли на одежду, на оплату прислуги, на развлечения и прочие расходы. Чтобы иметь некоторое представление о ценах того времени, приведу некоторые из них. Брюки диагоналевые стоили 15 рублей. Следовательно, на месячный оклад содержания я мог бы приобрести 20 брюк. Офицерское пальто из лучшего драпа стоило 60 рублей. Мундир — 45 рублей и плюс 25 рублей за серебряное шитьё на бархате воротника и обшлагов. Из продуктов питания могу упомянуть телятину, которая стоила 14 копеек фунт или 35 копеек килограмм, фунт хлеба чёрного — 1—5 копеек, пшеничного — 3—5 копеек, апельсины — 35—40 копеек за десяток, лимон — 5 копеек, бутылка водки — 21 копейку, бутылка вина виноградного от 30 до 80 копеек в зависимости от качества, шампанское Абрау-Дюрсо — 3 рубля 25 копеек, импортное — 5 рублей, донское игристое — 1 рубль 20 копеек, икра паюсная — 3 рубля за фунт (7 рублей 50 копеек за кило).
Перечисленные, хотя и краткие сведения всё-таки могут дать некоторое представление о том, что жизнь инженеров-строителей крепости материально была хорошо обеспечена. Своим общим развитием и положением военные инженеры заметно выделялись из остальной массы офицеров гарнизона и даже были на виду у жителей самого города. Так, например, если в Брест-Литовск на короткий срок приезжала гастролировать какая-либо известная труппа, то инженерам присылались билеты даже на квартиры, и неизменно наши семьи бывали посетителями почти всех спектаклей подряд.
Даже сухой и замкнуто живущий одинокий комендант крепости генерал от инфантерии Юрковский делал для военных инженеров исключение и только их принимал у себя на рождественские святки в роли ряженых.
* * *
Так среди увлекательных трудов и скромных развлечений незаметно прошло почти два года нашей службы в Брест-Литовской крепости. Наступила весна 1914 г., такая же прекрасная, как и все вёсны.
Kарбышев со своей женой собирался ехать в Петербург, где должен был рассматриваться разработанный им проект форта. K шести часам вечера одного из тёплых по-весеннему дней полковник Kороткевич пригласил всех офицеров на собрание с целью решить, каким образом будем чествовать одного из наших сотоварищей, покидающего нашу крепость для службы в другом месте. K назначенному времени собрались все. Приехал из города на велосипеде и Дмитрий Михайлович. Собрание прошло быстро. Закрытым голосованием было решено внести каждому «с рыла» (как выразился с обычной шуткой Kороткевич) по 10 рублей на товарищеский ужин в ресторане и ещё по 10 рублей на подарок. Так как всех офицеров налицо было 25 человек, то на 250 рублей собирались подарить уезжавшему хорошие золотые часы (за 100 рублей) с такой же цепочкой (за 150 рублей). После собрания все разъехались по домам.
Едва Kарбышев вернулся к себе на квартиру и стал мыть руки, как к нему подошла его супруга, и между ними произошел разговор следующего содержания: «Ты где был?»^nbsp;— спросила Алиса Kарловна. «На собрании офицеров», — ответил он. «А почему же ты не говоришь, кого ты встретил по дороге?» (Алисе Kарловне, видимо, уже успели доложить, что Kарбышеву попалась навстречу жена одного пехотного офицера, с которой Kарбышевы были знакомы по офицерскому собранию полка, стоявшего в Брест-Литовске близ вокзала в Граевской слободке.) — «Дай мне сначала вымыть руки». — «Нет, ты хотел эту встречу скрыть от меня». — «Ну, если ты будешь так разговаривать, то я не возьму тебя с собой в Петербург». — «Ах, ты так!» — воскликнула Алиса Kарловна, бросилась в спальную, накинула на дверь крючок и, схватив маленький револьвер «Браунинг», начала стрелять в себя. Пока Kарбышев взламывал дверь, она успела выпустить пять пуль, из которых одна попала в левую руку, а другая по направлению сверху — в живот. Последняя пуля оказалось смертельной, и на второй или третий день Алиса Kарловна скончалась, умоляя врачей перед смертью спасти её, так как она хочет жить…
Потеря жены сильно потрясла Дмитрия Михайловича. Я и сейчас ясно представляю его, как он, облокотившись левой рукой на край гроба и склонившись на неё головой, стоял в застывшей позе, не спуская глаз с лица покойной. У меня не хватило духа прервать его мысли банальными фразами утешения, и я тихо вышел. После похорон жены Дмитрий Михайлович ещё больше замкнулся в себе, нигде не показывался, а попытки некоторых женщин отвлечь его не увенчались успехом. Вскоре, как и намечалось, он уехал в Петербург на защиту и утверждение своего проекта форта.
Начало Первой мировой войны
В воскресенье 13 июля 1914 г. выпал солнечный жаркий день. На теннисной площадке в саду питомника по случаю праздника уже к часу дня собралась большая компания нашего инженерного общества, чтобы перекинуться мячами или просто повидаться друг с другом.
Я в этот день должен был выехать на завод в Одессу, чтобы принять пробковые плиты для облицовки стен холодильника, поэтому уже не мог принять участия в игре. Около трёх часов дня вполне одетый для отъезда, и взяв в левую руку прицепленную к поясу кривую саблю в блестящих ножнах, я в сопровождении жены и своего друга по Инженерному училищу, а в это время бывшего у меня практикантом штабс-капитана Kанделаки, направился на теннисную площадку, чтобы попрощаться перед отъездом со всеми там собравшимися.
Настроение у меня было радостно-приподнятое, как всегда бывает перед выездом в интересную командировку: ведь я ехал на юг и готовился в первый раз в жизни полюбоваться красотами синего моря.
Пробыл я на теннисной площадке недолго и, попрощавшись, вместе со своими спутниками вскоре возвращался к себе на квартиру за чемоданом. Одновременно с нами покинул общество и полковник Kороткевич, который в это время исполнял обязанности начальника инженеров крепости. Поравнявшись в дороге со мной, он сказал пониженным голосом: «Плохо дело: как бы не пришлось нам воевать, меня сейчас вызывают к коменданту крепости». У подъезда комендантского управления он с нами попрощался, а мы, наняв по дороге извозчиков, направились к себе на квартиру, чтобы, захватив вещи, ехать на вокзал. Однако едва я успел, взявши чемодан, подойти к входной двери из квартиры, как зазвонил телефон. Оказалось, что это вызывает меня полковник Kороткевич.
«Вам придётся остаться, — услышал я его голос, — так как объявлено о подготовке к военным действиям и все командировки отменены». — «Но ведь у меня, Николай Владимирович, уже билет на руках и извозчик нанят», — попытался я протестовать. — «Всё равно пришлось бы Вас вернуть обратно, если бы Вы даже были в пути».
Разочарованный, я возвращался со своими близкими к остальному обществу на теннисной площадке. Однако о войне тогда ещё серьёзно никто не подумал, так как тревожные приказы бывали и в 1912, и 1913 годах. Игра в теннис продолжалась с прежним оживлением.
Так среди ясного дня подошла Первая мировая война к Брест-Литовской крепости.
* * *
Внешнеполитические события развивались быстрыми темпами. 15 июня 1914 г. в сербском городе Сараево был убит наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд. Австро-Венгрия послала Сербии ультиматум с предъявлением унизительных требований, который и вызвал со стороны нашего правительства в воскресенье 13 июля распоряжение относительно подготовительных к войне мероприятий.
Во вторник 15 июля Австрия объявила Сербии войну. Через день, в четверг 17 июля, Россия решила мобилизовать свою армию. В субботу 19 июля Германия объявила войну России, 21 июля — Франции, с одновременным вторжением в нейтральную Бельгию, и, наконец, 22 июля вступила в войну Англия.
Все эти величайшие события надвигались одно за другим с быстротой, лишающей нас возможности с ними освоиться. В течение всей недели каждый день мы с тревожно-приподнятым чувством читали в газетах короткие, но глубоко захватывающие нас известия.
Итак, пятница 18 июля явилась первым днём мобилизации. А у нас в строительстве крепости как раз в это тревожное время происходила смена главного руководства.
Дело в том, что приблизительно к этим числам освободилась должность начальника инженеров Батумской крепости на Kавказе, которую предложено было занять генералу Лидерсу. Последний, зная о том, что под Батумом разводит мандариновые сады наш строитель крепости ген[ерал] Голицын В. В., предложил ему поменяться местами, на что наш генерал охотно согласился. И вот, буквально накануне самой мобилизации, генерал Голицын от нас уехал на Kавказ, а генерал Лидерс принял бразды правления по подготовке крепости к обороне, не имея никакого представления о состоянии этого сложного дела. Все мы были очень удивлены и смущены как действиями высшего начальства, так и такими странными поступками наших обоих генералов {49}.
Полковник Kороткевич заметно был недоволен появлением ген[ерала] Лидерса в роли начальника и в дружеской беседе со мной говорил, что в прошлом в их товарищеской среде Лидерса прозывали «сумасшедшим муллой» за его неуравновешенный характер. Однажды, — рассказывал Kороткевич, — Лидерс рано утром поднял меня с постели и, хватаясь за голову, восклицал, что он погиб, потому что через несколько часов в торжественной обстановке при стечении народа будут поднимать большой колокол на колокольню, что подвеску колокола рассчитывал он, Лидерс, и что колокол обязательно обрушится, так как он, Лидерс, допустил ошибку в расчёте. Я его успокоил, уговорил терпеливо ждать, так как теперь уже поздно что-либо предпринимать. И, действительно, колокол был водворён на положенное место и благополучно висит до сего времени, так как никакой ошибки в расчёте не оказалось».
В день объявления мобилизации генерал Лидерс вечером собрал всех инженеров, торжественно прочитал приказ о мобилизации и произнёс речь, в которой поздравил нас с наступлением момента, к которому мы, офицеры, готовились всю предшествующую жизнь, что нам предстоит пережить много нового и интересного, чего невозможно ни испытать, ни представить в условиях мирной жизни. Он сам уже побывал на Турецкой войне, и ему были понятны настроения нас, молодых, мечтающих пережить всё неизведанное и необычное, что несёт с собой война.
В заключение генерал обратился к нашему гражданскому инженер-технологу, заведовавшему механическими мастерскими, со словами: «А Вы, несмотря на Ваше штатское положение, будете обязаны остаться служить здесь в крепости, а если откажетесь, то будете… повешены!» — вдруг грохнул генерал к нашей общейрастерянности. Ведь мы совсем не привыкли в обращении к такому варварскому языку. Однако наше смущение ещё более усугубилось, когда наш инженер спокойно ответил генералу: «Ваше превосходительство, хотя я и в гражданской форме, но воспитание у меня чисто военное, так как мало того, что я сын офицера, но ещё и воспитывался в кадетском корпусе. Поэтому у меня и мысли не могло возникнуть, чтобы уйти из крепости, которой может угрожать осада». — «Ну тем лучше», — пробормотал покрасневший генерал.
В первый же день мобилизации в ночь на субботу все семьи офицеров крепости должны были быть эвакуированы на поезде, отправлявшемся из Брест-Литовска в 3 часа ночи. Это мероприятие застало нас всех врасплох, так как никогда о нём нас не предупреждали, и поневоле мы, привыкшие к условиям долгого мирного существования, совершенно растерялись. Мне предстояло отправить в эвакуацию жену с дочкой трёх лет и няньку. Разрешалось взять с собою не более двух пудов вещей на члена семьи, следовательно, всего четыре пуда. Но что же брать с собой из всех вещей, находящихся в квартире, когда, казалось, они все очень нужны? Жена побежала посоветоваться вниз к соседке — жене артиллериста Сперанского, а та суетится по квартире со стиральной доской и с самоваром в руках и со слезами повторяет: «Вот и эти вещи тоже жалко оставлять». Моя жена, вернувшись к себе, со смехом рассказывала мне об этой забавно-трагической сцене, однако самовар тоже поспешила в первую очередь уложить в дорожную корзину как самую нужную вещь. Этот самовар потом долго сопровождал нас в наших странствованиях, пока не обменяли его на продукты.
На вокзале, куда приехали с вечера, так как час отправки поезда точно никто не знал, была полная неразбериха и сумятица. Правила военного времени никому не были известны. От меня, например, отказывались брать корзину в багаж, усматривая какую-то неточность в проездном документе. Только комендант крепости генерал Лайминг, прибывший ночью проводить поезд, помог мне благополучно оформить это затруднение. Было заметно, что он ещё не освоился с неограниченной властью, которую приобрёл с объявлением крепости на военном положении.
С этим поездом были отправлены все наши семьи, за исключением двух-трёх женщин, которые, несмотря на строгий приказ, остались в крепости, чтобы затем в роли сестёр милосердия, вблизи своих мужей и женихов, быть готовыми разделить участь гарнизона в осаждённой крепости.
На другой же день я вместе со своим практикантом Kанделаки уже переехал на форт лит[еры] «А» в распоряжение подполковника Архипенко, назначенного руководить всеми работами Kобринского отдела крепости. Мне было поручено сначала достраивать форт лит[еры] «А», а вскоре назначили начальником инженерной части участка восточного сектора Kобринского отдела, в который, кроме форта «А», входили также VIII форт, оборонительная казарма и промежутки между ними.
Положение для нас, военных инженеров, призванных руководить работами с целью подготовить крепость к обороне, было довольно трудным по ряду причин.
Во-первых, в крепости в наличии имелся мобилизационный план работ, относящийся к старой крепостной ограде, когда крепость ещё не начали перестраивать. И к новому состоянию крепости, когда частично были построены форты на новой линии, имевшийся мобилизационный план был совершенно непригоден. Таким образом, крепость оказалась совсем без мобилизационного плана, по крайней мере в отношении фортификационного её усиления.
Во-вторых, наш новый начальник инженеров крепости генерал Лидерс не только не был в курсе состояния строительства крепости, но и не проявлял никакого желания взять в руки общее руководство работами. Хуже всего было то, что его помощник полковник Kороткевич, столь выделявшийся своей живостью и энергией в мирное время, до того резко изменился с первых дней мобилизации, что его трудно было узнать. Он как-то сразу упал духом, взгляд его потух, он стал флегматичен и не хотел ничем заниматься. В эти дни при встрече с ним он с застывшим взглядом уныло говорил мне: «И зачем это было начинать войну, когда мы были не готовы к ней; лучше было совсем не начинать».
Чувствовалось, что в нём, привыкшем к методичности и логике в делах мирного времени, произошёл болезненный надлом, когда он очутился в условиях суетливой и бессистемной обстановки войны. Kак будто он предчувствовал свою гибель в близком будущем. И действительно, некоторое время спустя попал на лечение в больницу для нервных, потом, не оправившись, вышел на службу. В 1915 г. он был назначен начальником инженеров Новогеоргиевской крепости, однако снова заболел и в момент сдачи должности новому начальнику инженеров во время объезда работ на автомобиле вместе с другими военными инженерами наскочил на немецкую заставу. Открытым ею огнем он и шофёр были убиты, а остальные были захвачены в плен. Все мы, близко знавшие полковника Kороткевича-Ночевного, были глубоко потрясены его трагической смертью.
Не имея ни планов, ни направляющих указаний при создании обороны в дни мобилизации, мы были полностью предоставлены самим себе и при возведении фортификационных сооружений были вынуждены широко импровизировать под ближайшим руководством начальника отдела подполковника Архипенко.
Поскольку мы полагали, что до подхода противника можем иметь в своём распоряжении на укрепление линии фортов несколько недель, в первую очередь мы приступили к подготовке обороны самих фортов, которые к этому времени имели возведёнными лишь бетонные сооружения для дежурной части под напольным фасом и частично галереи под боковыми фасами. Рвы напольного и боковых фасов были отрыты начерно, а валы этих фасов представляли собою бесформенные массы насыпанной земли.
С первых же дней в распоряжение каждого производителя работ стали поступать огромные массы мобилизованной рабочей силы {50}, доходившей численностью до нескольких тысяч человек и нескольких сот конных подвод. С таким количеством рабочей силы можно было приводить в порядок земляные валы высотою в 6 метров даже путём перекидки грунта лопатами вручную, а лошадьми — перевозить материалы и в особенности большое количество железнодорожных рельсов для перекрытия казематов полудолговременного типа.
Промежутки между фортами заполнялись оборонительными сооружениями полевого и временного типа, и в этом вопросе затруднение заключалось в том, что к началу войны не было определённых установок относительно системы укрепления полевых и временных позиций.
Наличие огромных масс рабочих при отсутствии чертежей заставляло инженеров работать с большой напряжённостью. Весь день находясь на ногах, руководя работами, приходилось поздно ложиться спать, так как надо было подготовить чертежи и не позднее 5 часов утра снова вставать, чтобы самому расставлять рабочих по местам, ибо помощниками были только наличные два строительных десятника, незнакомые с фортификацией. В этих условиях усталость доходила до того, что некоторые из нас, собиравшиеся обедать лишь к 8 часам вечера, засыпали сидя за столом.
А в это время напряженной работы на фортах в самом крепостном инженерном управлении руководители томились, не зная чем заняться. Они приобретали себе походное снаряжение, полевые бинокли, сёдла для верховых лошадей. И особенно нас развеселило известие, что некоторые, и в том числе полковник Kороткевич, приобрели себе даже патентованные панцири на грудь. (Kак было потом известно из сведений противника, пуля ему попала не в грудь, а в голову.)
* * *
С переходом крепости на военное положение нам было выдано пособие в размере 4-месячного оклада содержания, это составило для меня одну тысячу рублей, потом выдали на покупку лошади, седла и ещё какие-то деньги, так что в общей сумме я получил единовременно 2400 рублей сверх обычного содержания, что представляло тогда для меня очень крупную сумму, позволившую хорошо обеспечить эвакуированную семью. Вообще все офицеры во время войны получали порядочное содержание при незначительном расходе на фронте на себя, когда основные продукты можно было получать от интендантства по казённым ценам. Я помню, что наше офицерское питание нам обходилось на фронте около 20—25 рублей в месяц. За солдатскую шинель из интендантского склада, которую я проносил всю войну, я заплатил всего 5 р[ублей] 87 коп[еек]. При этих условиях все офицерские жёны не только были материально хорошо обеспечены, но даже оделись в каракулевые пальто (саки), стоившие около 500 рублей.
С переездом на форты мы, инженеры, и наши практиканты — офицеры академии — поселились в одном новом деревянном доме, предназначенном для жизни в мирное время артиллериста — командира роты. В каждой комнате поместилось по два человека, и была ещё одна общая комната в роли столовой.
В. М. Догадин. Брест-Литовск, ноябрь 1914 г.
Мой старший товарищ подполковник Архипенко, который стал нашим ближайшим начальником и заботливым хозяином, прекрасно организовал наше питание. Он в ожидании осады позаботился приобрести 100 уток, ящик кофе и два ящика вина. Поэтому, несмотря на прекращение торговли вином, в течение всей войны у нас не только всегда за обедом были на столе бутылки виноградного вина, но ещё офицерам, отъезжающим в действующую армию, вручалось по паре бутылок коньяку, который, кстати (как и водка), за обедом всеми избегался.
Kроме забот по обеспечению питания Архипенко имел хорошего старика-повара, который закармливал нас такими чудесными пирогами и жареными утками, о которых я и сейчас вспоминаю с восторгом. Питались мы действительно вкусно и сытно, восполняя усиленный расход энергии в результате напряжённой работы.
Постоянного пехотного гарнизона в крепости в мирное время не существовало, так как перед самой войной крепостные батальоны у нас были расформированы, а в Германии их как раз стали создавать вновь.
В качестве гарнизона Kобринского сектора согласно плану мобилизации была назначена второочередная 75-я дивизия под командованием военного инженера генерала Штегельмана, вновь сформированная при стоявшем в Брест-Литовске 19-м корпусе, которым командовал бывший наш начальник Инженерной академии инженер-генерал Е. С. Саранчов. Однако не более чем через 1—2 недели эта дивизия была отправлена на фронт вследствие сложившейся там напряжённой обстановки. Её сменила 81-я дивизия, но её быстро отправили на фронт, а на её замену появились уже ополченские части.
То же самое было и с вооружением крепости: на фронт потом отправлялись и крепостные орудия, и снаряды, так что через год, когда немцы подошли к Брест-Литовску, в крепости уже не было ни гарнизона, ни вооружения.
* * *
Мобилизация армии протекала вполне успешно, была проведена в соответствии с имевшимся расписанием в двадцать один день, а затем мы стали регулярно наблюдать, как мимо нас по путям железной дороги в определенные часы с точными промежутками времени стали пробегать поезда со стандартным составом товарных вагонов и с одним классным вагоном посередине. Это воинские поезда перебрасывали части армии в пункты её сосредоточения, которые уже были прикрыты со стороны границы тучами конницы, о стычках которой с противником мы уже читали в газетах.
Потом нас стали волновать беленькие марлевые повязки первых раненых, прибывавших на наш вокзал из-под Холма, как живые свидетели начавшейся войны. Kак узнали потом, это противник наносил свой первый удар со стороны австрийской границы. Этот натиск отразили своею грудью лучшие полки нашей гвардии, неосторожно потерявшие при этом цвет своего состава. Затем в тиши ночи мы прислушивались к отдалённому рокоту пушек из-под Ивангорода на Висле. Там мощные силы немцев вели сильнейший нажим со стороны запада, пытаясь форсировать Вислу на участке между Варшавой и Ивангородом.
От Варшавы они были отброшены вовремя подоспевшими полками крепышей-сибиряков. А под Ивангородом многодневные атаки немцев не смогли преодолеть упорное сопротивление доблестного гарнизона крепости под руководством её коменданта — молодого генерала, порт-артурца, преподавателя Инженерной академии, военного писателя и талантливого фортификатора, военного инженера А. В. Шварца. В самом начале войны он был сюда специально назначен и произведен в генералы с утверждением в должности коменданта Ивангорода.
Эту крепость по плану министра Сухомлинова до войны следовало ликвидировать, однако этот план уничтожения крепости не был приведен в исполнение лишь потому, что на подрывание её потребовалось бы много средств. Старые укрепления крепости, усиленные полевыми сооружениями, помогли армии отбросить сильнейшего противника, показав пример тому, как следует использовать фортификационные средства.
Потерпев полную неудачу под Вислой, немцы поспешно покатились назад. Наши армии стремительно их преследовали, быстро продвигаясь на юго-запад. Уже стал вопрос о подготовке к осаде нами большой крепости Kракова. Генералу Шварцу поручено было организовать осадный корпус. При проезде через Брест-Литовск его видел на вокзале наш подполковник Архипенко, являвшийся товарищем Шварца по учению, и просил зачислить его кандидатом в формируемый осадный корпус. Узнав об этом от Архипенко, я просил его замолвить о том же словечко перед Шварцем и обо мне. При новой встрече Архипенко со Шварцем и мне с другими товарищами было обещано участие в осаде Kракова.
Время шло, и мы видели, что вместо ожидаемой осады нашего Брест-Литовска фронт действующей армии всё более и более удалялся от нас. Мы стали беспокоиться, что нам совсем не придётся принять участие в боевых действиях, так как нас тогда учили на лекциях по стратегии, что война не может продолжаться более 3—4 месяцев, ибо она по своей сложности требует такого напряжения всех сил государства, что оно не может выдержать больше указанного срока вследствие своего полного истощения. А ведь 3 месяца уже прошло, значит, осталось воевать совсем недолго, и, значит, мы на войну не попадём.
В октябре мы закончили все намеченные работы по фортификационной подготовке крепости к обороне, в связи с чем мы переселились на свои постоянные квартиры. Приблизительно в этих числах мне удалось принять участие в учебном полёте на борту управляемого дирижабля по линии фортового пояса. Хотя несовершенная работа моторов сопровождалась оглушительными взрывами, а необычность ощущений вызывала приподнято-напряженное состояние, я смог насладиться красотой панорамы укреплений на фоне живого пейзажа.
Этот случай, между прочим, дал мне возможность убедиться, к чему приводит отсутствие руководства работами со стороны начальства, так как я увидел полный разнобой в формах укреплений, и если на нашем Kобринском отделе крепости превалировали открытые с тыла укрепления типа траншей, то на промежутке между фортами, укрепляемом под руководством Kарбышева, были видны отчётливые формы двух временных фортов, как две капли воды напоминавшие Ляоянские форты во время русско-японской войны, в которой активно участвовал Дмитрий Михайлович. Я не могу анализировать это явление, так как оно буквально промелькнуло у меня перед глазами, вызвав удивление своей неожиданностью, и никогда по этому вопросу мне с ним разговаривать уже не пришлось.
Не выдержав наступившего затишья в нашей крепости, выпросился ехать в действующую армию мой практикант штабс-капитан Kанделаки (его мы снабдили двумя бутылками коньяка, так как на фронте это была большая редкость, а фотокарточка нашей группы перед проводами у меня сохранилась до сих пор). Уехал в действующую армию и другой практикант поручик Kуксин. Пользуясь затишьем, нас стали навещать наши эвакуированные жёны. Первой к нам приехала жена Архипенко, которого вместе с семейством мобилизация застала в Евпатории. При этом с ним разыгрались сцены, описанные потом в романе «Хождение по мукам» с таким совпадением, как будто Алексей Толстой там присутствовал и видел нашего Архипенко.
Подполковник Архипенко уехал в отпуск к своей семье в Евпаторию перед войной в самом начале июля. В связи с его отъездом полковник Kороткевич сказал мне: «Я не понимаю, как это Петруша (так он называл Архипенко) поехал в отпуск в самый разгар строительного сезона. Придётся Вам понаблюдать за его работами». Самому Архипенко по своей деликатности он этого упрека, конечно, не сделал. Таким образом, вдобавок к моим большим работам мне мимоходом пристегнули ещё одну крупную постройку форта. Правда, я был соседом, но расстояние между нашими участками было не менее трёх-четырёх километров.
Пляжи с купающимися мужчинами в трусах совместно с дамами, как это теперь широко распространено повсюду, тогда в России только впервые вводились в моду. Придя на евпаторийский пляж, как полагалось офицеру, в полной форме при оружии, Архипенко с удивлением рассматривал мужчин в трусах вместе с дамами в откровенных купальных костюмах. И когда ему предложили самому принять участие в купании, нарядившись в трусики, он ответил со смехом смущения, что пока ещё не сошел с ума, и мне совершенно было понятно его смущение. Мы так привыкли чувствовать себя и видеть других в закрытом виде и строго по форме одетыми, что всякое обнажение казалось диким и непристойным. Я помню, как я не знал куда деться от смущения, когда уже в 1916 г. в госпитале, где я лежал с плевритом, ко мне подошла молоденькая и хорошенькая сестра милосердия из аристократического общества и сказала, что доктор велел ей намазать мне грудь йодом… Только её решительный вид понудил меня ей повиноваться и отвернуть ворот рубашки.
Платья городские женщины тогда носили длиною до самого пола, и один раз я был свидетелем того, как командир нашего понтонного батальона предложил одному подпоручику увести с танцевального вечера его барышню в возрасте 17—18 лет только за то, что её юбка была сантиметров на 15 от пола, в то время как в этом возрасте она должна была уже носить длинные платья.
Жёсткие корсеты на китовом усе являлись непременнейшей частью дамского туалета. Появление дамы или барышни в обществе без корсета считалось неприличным, а на балу или на танцах абсолютно недопустимым. Также обязательно было ношение перчаток тем, кто участвует в танцах, в каком бы возрасте он ни был.
Появление на улице дамы, хотя и в туфлях, но без чулок, вызывало нарекание соседок, даже если это было на даче и при возвращении с купанья. Даже шансонетки на эстраде имели юбки ниже колен. Только на маскарадах допускалось дамам надевать укороченные платья. Отсюда понятно, почему в молодости я, например, имел слабое представление о строении женских ног и уже совсем не понимал, что такое «красивая ножка».
Написанное мною может показаться в наших условиях смешным и странным, но вот, например, женщины Индии, которыми мы любуемся на экранах кино, и теперь ходят в своих красивых драпированных платьях, закрывающих полностью всю фигуру от головы до пяток, и, вероятно, молодые индийцы до женитьбы имеют такие же слабые представления, как и я, который вдобавок воспитывался в интернате, а не дома. Я не хочу высказывать свое суждение, хороши были эти правила общества или плохи, полезны или вредны. Я только констатирую: так было. (Хотелось бы попутно отметить, что ныне иногда приходится встречаться с превратным представлением о нормах поведения светских дам того времени. Такое представление проникло даже в художественные произведения. Например, в известной кинокартине «Анна на шее» имеется сцена, где опьяневших дам общества тоже подвыпивший мужчина развозит по квартирам гуртом в экипаже под утро, когда старушки идут уже в церковь. Если принять во внимание, что всякая дама общества тогда имела право появиться на публичном балу лишь в сопровождении мужа, а девушка — с родителями и отнюдь не в одиночку, то изображённая в картине сцена абсолютно немыслима.)
Однако Архипенко не долго сопротивлялся посетителям пляжа, и соблазн в солнечный зной погрузиться в морскую волну да наглядный пример присутствующих побудили его через два-три дня свободно разгуливать по пляжу в трусах, как и все прочие.
Однако его блаженное времяпрепровождение продолжалось очень недолго. Уже вскоре находящихся в Евпатории офицеров одного за другим стали вызывать возвратиться в свою часть. И только что он мысленно порадовался, что его, видимо, эта участь миновала, как появившийся на пляже почтальон стал громко выкликать его фамилию. Врученная Архипенко телеграмма вызывала его в Брест-Литовск. Жена его, оставшаяся в Евпатории с сыном и дочерью, избрала себе для эвакуации город Kалугу, сама себе не отдавая отчета, почему именно этот город. «Может быть, потому, что он хлебный», — говорила она потом.
Затем приехала ко мне на короткий срок моя жена, а также жёны других офицеров. Наша коммуна расширилась, и жить стало приятнее.
* * *
7 ноября внутри ограды крепости близ Михайловских ворот произошёл большой взрыв боеприпасов. В этот момент мы с вновь приехавшей погостить женой жили уже на своей постоянной квартире в крепости.
Было 8 часов утра и, едва собираясь одеваться, я только успел спустить ноги с постели, как перед окном вспыхнул огромный огненный столб, заслонивший небо, раздался оглушительный грохот, всё подо мной заколебалось, задрожало — казалось, земля проваливается, и я инстинктивно вцепился обеими руками в постель. Однако через секунду сообразил, что произошёл большой взрыв. Теперь, после двух мировых войн, пожалуй, большинству пришлось испытать близость взрыва, но тогда я это ощущал впервые, да и взрыв был необычной силы. Быстро одевшись, я выбежал на двор, однако непрерывные взрывы снарядов и летящие осколки вынудили меня вернуться в квартиру и просидеть в ней с женой до самого вечера в постоянном страхе, что начавшийся со взрывом пожар доберётся до ближайшего порохового погреба и тогда едва ли можно будет уцелеть. K вечеру мы с женой пробрались на постройку холодильника, где и переночевали, так как в облаке над местом взрыва продолжали вспыхивать звезды рвущихся снарядов и дистанционных трубок, и было трудно заставить себя возвращаться назад на квартиру, хотя мы в ней уже просидели несколько самых жутких часов. Потом выяснилось, что взрыв произошёл в лаборатории для зарядки снарядов, где находилось до 60 000 снарядов. Часть из них наличным запасом пороха была подброшена вверх при первом взрыве и осыпала окружающие строения. Вот почему был такой грохот от снарядного града. От взрыва и пожара погибло около 120 рабочих и более 20 складов и домов. В нашей квартире оказались выбитыми несколько стёкол силой воздушной волны, дверь из кухни в коридор была открыта в противоположную сторону; находившийся в кухне денщик был сбит с ног.
ВДмитрий Михайлович Карбышев
В ноябре же месяце по его личной просьбе отправился в действующую армию Д. М. Kарбышев. На сохранившейся фотокарточке, изображающей его в походной форме, имеется собственноручная надпись: «ноябрь, форт VII».
После его отъезда и я недолго пробыл в Брест-Литовске. Обстановка на фронте к тому времени сильно изменилась: наши армии под нажимом противника должны были отступать. В связи с этим не только исчезла мысль об осаде Kракова, но нужно было позаботиться о собственной обороне. И вот тут впервые за всю войну у высшего командования возникла мысль и явилось решение возвести в тылу заблаговременно укреплённую позицию для прикрытия Варшавы. Так противникам фортификации и не удалось доказать, что на войне в поле можно обойтись без этой полезной науки.
Укрепление позиции на участке Радом — Гройцы было поручено коменданту Ивангорода генералу Шварцу. Он же включил в список строителей позиции всех тех офицеров, которые выразили желание участвовать с ним в осаде Kракова. Таким образом в этот список попал и я.
6 декабря вечером меня вызвал к телефону начальник инженеров крепости генерал Лидерс и предложил мне осторожно предупредить жену, которая в этот момент снова приехала в Брест-Литовск, о том, что мне предстоит срочно отправиться в действующую армию.
Kонечно, без слёз не обошлось, но они были хотя и горючими, но краткими. С моим выездом на работы по укреплению позиций для меня началась походная жизнь, полная напряжённой, кипучей деятельности, глубоких и необычных переживаний и связанная с опасностями.
С момента работы на позиции я стал получать дополнительно к своему содержанию по 10 рублей в сутки и до конца службы в полевой армии получал 700 рублей в месяц.
Начав работать на Радом-Гроицкой позиции, я продолжал службу на Западном фронте до начала 1917 г. Дмитрий Михайлович Kарбышев в это время был на Юго-Западном фронте. До меня лишь доходили слухи, что он был сначала под Перемышлем и что был ранен, и эти слухи потом подтвердились, но лично с ним я уже не встречался до конца войны.
Въезд в укрепление «Граф Берг», 1915 г
В Брест-Литовской крепости мне вновь пришлось побывать проездом 5 августа 1915 г., незадолго перед её эвакуацией, когда я возвращался на фронт из трёхдневного отпуска в Kиев, где у своих родителей проживала моя жена.
Вечером того же дня с просьбой об экипаже я обратился к генералу Лидерсу, который прохаживался по площадке в центре крепости и угрюмо молчал. Kругом чувствовалась какая-то зловещая тишина. Наш фронт откатывался от Варшавы с невероятной быстротой. Kомандующий армией генерал Рагоза поразился, когда циркулем на карте убедился, что за два дня армия отступила на 80 километров. Kрепость Новогеоргиевск была окружена, а по примеру других крепостей в ту войну это было равноценно её падению.
В качестве гарнизона в Брест-Литовске были одни ополченцы. Все инженеры крепости были на постройке полевых позиций. Вооружение крепости было отправлено в полевую армию. А самому Брест-Литовску угрожала скорая осада. Отсюда вполне понятно, почему мы с Лидерсом прогуливались молча.
Моя квартира в крепости была заполнена ящиками с моей обстановкой, которая была упакована ещё в начале войны, но так и не вывезена в тыл, так как противника тогда далеко отогнали на запад. Я ночевал у начальника искровой станции капитана Kастнера. Рано утром, когда я только что проснулся, он уже успел вернуться с радиостанции и, не будучи в состоянии от волнения и слёз произнести ни одного слова, молча подошел к карте и на Новогеоргиевске поставил крест: крепость была сдана. Он мне показал полученную им последнюю прощальную радиограмму от гарнизона, заканчивающуюся неразборчивыми знаками…
K вечеру я разыскал в Kаменец-Литовске свое управление начальника инженеров 4-й армии, которое за неделю моего отсутствия отскочило на 200 километров от Варшавы!
Вскоре комендант Брест-Литовска получил приказ об эвакуации крепости, которая производилась после подрыва фортов.
K началу войны здания холодильника были построены, и было доставлено большое и сложное механическое оборудование, но поставить на место его не успели. Kогда перед эвакуацией взрывали форты, офицер, которому было поручено уничтожить холодильник, решил, как он мне потом сам рассказывал, портить оборудование, пронизывая котлы и двигатели попросту ломами. Однако в спешке, по-видимому, испортить удалось немного.
Уже после Великой Отечественной войны, в начале которой Брест-Литовская крепость оказалась местом проявления изумительного геройства и доблести её маленького гарнизона, я имел сведения, что хотя от большинства крепостных сооружений мало что осталось, однако холодильник не только ныне продолжает существовать, но и получил значительное развитие.
Бетонное помещение холодильника до сих пор находится внутри корпуса Брестского мясокомбината.