Игрушки
Вы спросите, а что делали дети, маленькие дети в России в те времена? Мы играли в игрушки. Игрушки купить было невозможно. Нам приходилось делать их самим. Нo, имея такого отца, как наш, нам очень повезло, потому что он всегда мог помочь смастерить любую игрушку.
Мой брат Хаим Пинхас был на два года моложе меня. Мы с ним делали наших собственных воздушных змеев. Летом мы с братом вставали очень рано, может быть, в пять или шесть часов. Мы знали маленькую фабрику, на которой было много шнура. Для чего его использовали, мы не знали. Его мелкие куски выбрасывали. Мы туда ходили и собирали этих кусков столько, сколько могли, потом связывали их в один длинный шнур. Но для изготовления воздушного змея нужна была прочная бумага, а у нас даже газет не было. И всё-таки мы делали воздушных змеев, мы сами вырезали ребра (рейки) для них, привязывали им хвосты, и мы заставляли их летать.
Мы не могли купить коньки, хотя вокруг было много катающихся зимой на нашей немощеной улице. Отец каким-то образом обматывал ботинки проволокой, и так мы могли кататься на коньках.
Даже ханукальные дрейдлы (четырёхгранные волчки Прим. переводчика) мы делали сами: плавили свинец и заливали его в форму.
Дрейдл – четырёхгранный волчок, с которым, согласно традиции, дети играют во время еврейского праздника Ханука.
Учеба
Девочки не ходили в хедер ( частная начальная школа только для мальчиков в религиозной системе образования у ашкеназских евреев Прим. переводчика) . Мальчики должны были ходить, они должны были получать знания. У нас была определенная образовательная база. Я с нетерпением ждал начала учебы в хедере. Мне говорили, что ты мол мужчина, что это, как бар-мицва (день, когда в 13 лет еврейский мальчик достигает религиозного совершеннолетия Прим. переводчика), ты становишься мужчиной. Я предполагаю, что с самого раннего возраста меня готовили к тому, чтобы я с нетерпением ждал поступления в хедер. Я не помню, когда меня отвели в хедер. Говорят, в шесть лет, но я, должно быть, был младше. Мне, наверное, было пять лет. Я помню, как мы шли в хедер в первый раз так хорошо, как будто это было вчера. Мой отец накрыл меня своим талесом (прямоугольное молитвенное покрывало Прим. переводчика), как это было заведено. Мы вышли из дома и повернули налево, а затем еще раз налево к хедеру.
Помню, что первый хедер мне совсем не понравился. Мне и другим ученикам не понравился раввин. Он был грязный и бил нас по рукам тростью и так далее и тому подобное.
Хедер. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.
Но позже я пошел в талмуд-тору, еврейскую общеобразовательную школу, настоящую школу. Там преподавали на идише. Нас учили читать и писать на идише. Это было прекрасно. Мы должны были записываться перед каждым учебным годом, каждым семестром, как бы это ни называлось. Мы получали ученические билеты, и нас распределяли по классам. Комнаты были очень хорошими. Мы сидели посреди просторной квадратной комнаты, а раввин сидел посередине. Преподавание было совсем другим, там были очень хорошие учителя. Это была настоящая школа. Мы изучали как религиозные, так и светские предметы: еврейскую историю и три традиционных предмета: чтение, письмо и арифметику, как и в начальных школах в Америке, то есть то, что нужно изначально каждому для знакомства с культурой. В школе также велись занятия по русскому языку. Это было частью обучения в той талмуд-торе. Уроки русского видимо оплачивала талмуд-тора, потому что я не верю, чтобы государство вообще тратило деньги на какую-то еврейскую школу, очень в этом сомневаюсь. Я очень хорошо помню учителя русского языка. Он не был евреем. Это был симпатичный мужчина с небольшой рыжей бородкой. Он был прекрасным учителем; он умел учить детей. Он приходил примерно два раза в неделю. Те немногие русские слова, которые я знаю даже сейчас, я выучил благодаря ему.
В школе также нас кормили обедами. Этим управляла еврейская община.
Талмуд-тора, Ковель. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.
Чтение
Я научился читать еще до хедера, так как по крайней мере половина из моих домочадцев имела образование. Однажды, помню, к нам в дом пришла незнакомая молодая девушка. Она не была нашей родственницей. Насколько я сейчас помню, ей было четырнадцать или пятнадцать лет. Она сказала: «Как я понимаю, ты умеешь писать». Я сказал: «Да, могу». Она говорит: «Не мог бы ты написать письмо?» Я сказал: «Да, конечно». Она сказала мне, что написать. Мне, наверное, было к тому времени восемь лет. Только спустя годы я понял, что это было ее любовное письмо парню.
Евреи проводили много времени за чтением. Брест-Литовских газет мы не видели. Я вообще не помню, чтобы я тогда видел газету. Может быть, мои братья видели. Они всегда читали, но я лично не видел газеты.
Мой отец дома читал вслух. Он всегда читал маме, а мы, дети, играли на полу. Отец читал маме какие-то рассказы. Я до сих пор помню «Дос Тепл» (рассказ Шолом-Алейхема “Горшок” прим. переводчика) и разные истории в этом роде. Мне всегда не терпелось увидеть их напечатанными. Я их читал сам, но, конечно, тогда они были мне немного не по возрасту. Я читал Шолом-Алейхема, Менделе Мойхера-Сфорима и многих других. Полагаю, Перец уже был среди тех авторов. Я имею в виду, что это были светила, большие личности. Позже, конечно, были и другие.
Бейт Мидраш (место изучения Торы) Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.
Язык
Язык, на котором я вырос, был идиш, исключительно идиш. Идиш — прекрасный язык, живой. Если вы читаете Шолом-Алейхема, то вы должны читать его на идише, а не в переводе на английский. Когда я приехал в Америку, я вообще не знал английского. Я немного знал русский язык, и, конечно, немецкий язык мне давался довольно легко, хотя я мало на нем говорю. Я ходил в немецкий театр и улавливал каждое слово благодаря его родству с идиш.
У матери на любой случай всегда было гут вортл, то есть меткое слово. Она говорила и по-польски, и по-русски, и по-крестьянски. Она говорила: «Der goy sacht», (нееврей сказал Прим.переводчика) и потом точно воспроизводила любой из этих языков.Мама никогда не рассказывала ничего, что выходило бы за рамки приличия. Я перенял это у нее. Я понял, что никогда нельзя произносить шутки, если они не уместны и особенно, если это непристойные шутки.
Среди взрослых евреев было обычным делом не говорить ни слова по-русски. Они, ну, просто его не учили, не хотели учить. Хотя они имели возможность его учить, и никто их от этого не удерживал. Я не думаю, что они считали этот язык не кошерным или чем-то в этом роде. Просто они не хотели заниматься этим, будучи поглощенными чем-то другим, а на освоение языка не оставалось времени.
Религия
Мои родители хоть и были хорошими евреями, но не слишком религиозными. В доме царил либерализм. Мой отец много читал, когда ему выпадало отдохнуть от тяжелой работы.
Я очень хорошо помню синагогу. Она была похожа на большой храм с высоким потолком, и я всегда ломал себе голову, как можно добраться наверх до светильников. Я не догадывался, что эти светильники попросту опускают вниз.
В большие праздники в синагоге было многолюдно. Отец приводил меня и моих братьев в синагогу, но не сестер. Женщины ходили туда только по большим праздникам. Конечно, они поднимались на свои места наверху. Я же с отцом всегда ходил в синагогу в шаббат: в пятницу вечером и в субботу утром.
Иногда мне становилось скучно там, но в основном все было хорошо. И чтение Торы, и все остальное очень впечатляло. Сама церемония очень, очень увлекала.
Редкий кадр интерьера Большой синагоги. Источник: Brest-Litovsk-Volume II-The Encyclopedia of the Jewish Diaspora (Belarus)
Когда в синагоге становилось уж слишком шумно, шамес ( служитель синагоги Прим. переводчика) громко хлопал рукой по большой книге, пока не устанавливалась тишина. Я часто вспоминал этот звук, уже находясь в Америке.
В субботу днем после обеда и легкого сна мы шли в синагогу, и там всегда был, как они называли, реднер, оратор. Вообще эти ораторы были речистыми. Они очень хорошо говорили и рассказывали разные интересные случаи из еврейской жизни. Они цитировали Библию, они цитировали пророков и прочих. Не хочу кого-то запутывать, но очень возможно, Иисус Христос был из таких, потому что он всегда поучал, всегда обращался к людям и так далее.
Oyrech auf Shabbes означает гость в шаббат. Привести незнакомца домой к ужину в пятницу вечером было обычным делом. Догадываюсь, что было немало шнорреров (попрошаек Прим. переводчика)), которые могли воспользоваться приглашением, но с этим ничего нельзя было поделать. Правда, в основном это приходили люди очень спокойные. Некоторые мужчины много говорили. Я предполагаю, что они были обычными коммерсантами или путешественниками. Историй об этих людях ходит множество.
В Брест-Литовске было много хасидов. Недалеко от того места, где мы жили, был так называемый хасидский штибл (частный дом, превращенный в синагогу Прим. переводчика). Он не назывался синагогой. Это был дом, хасидский дом. В детстве мы иногда стояли в его дверях и с любопытством наблюдали, что там происходит. Надо сказать, смотрели мы на хасидов как-то свысока. Все миснАгеды (этим словом хасиды называли евреев-ортодоксов, проживавших на территории ВКЛ Прим. переводчика) смотрели так на хасидов. Между хасидами и ортодоксами никакого общения не было. Я предполагаю, что из-за того, что каждый считал себя выше другого. Но я лично никогда с этим не сталкивался. У нас вообще не было друзей среди хасидов.
Мои родители говорили о хасидах, что они слишком погружены в религию. Также любопытным фактом было и то, что хасиды были слишком веселыми. Они пели, танцевали и так далее. В нашем окружении евреи не танцевали.
Разносчик мацы. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.
Еда
У нас был кошерный дом, абсолютно кошерный. Мы покупали только кошерное мясо. Моя мать ходила к раввину, если находила блутцдроппен (капельки крови Прим. переводчика) в яйце или в курятине. Если раввин говорил, что это не кошерно, мама все выбрасывала.
Наша еда была превосходной, хотя мы ели курятину или какое-то другое мясо только по субботам. Я приписываю свое долголетие питанию, которое у меня было в молодости.
Пища в течение недели была достаточно сытной. Можно было есть то, что по-английски называют chitterlings (потроха Прим. переводчика). Это то, что черные называют пища для души, а попросту печень. Печень стоила очень дешево, и, собственно говоря, когда ты покупал мясо, тебе давали печень даром. Была еще гефилте кишке (фаршированная куриная или гусиная шея Прим.переводчика). Моя мама делала ее, набивая кишку вкуснятиной.
У нас всегда был чудесный суп, густой с косточкой. Мы ели его каждый день. Вся наша трапеза могла ограничиваться одним только супом, холодным супом. У нас супы были очень вкусные из смеси ячменя, бобов, гороха и моркови.
Мы ели фактически только свежие продукты, за исключением того, чего зимой не было. Зато у нас была морковь, которая всегда была вкусной. Летом моя мать покупала огурцы, которые в России считали по шестьдесят штук и называли это количество шук. Так считали крестьяне, приезжавшие на подводах и продававшие огурцы всем, кто хотел. Моя мать сама их мариновала. Уверяю, что есть эти огурцы было истинным наслаждением. Когда мы уезжали в Америку, моя мать взяла с собой бочонок своих огурцов, хотя мы могли купить их по пути в Америку на немецком корабле, на котором их было много. Только, когда наши кончились, мы стали покупали на корабле другие.
Моя мать была одним из самых замечательных пекарей. Она пекла халу длиной около двух с половиной футов ( приблизительно 75 см Прим. переводчика). Наша семья была большой. Мать всегда пекла две халы, всегда две. В пятницу вечером, когда отец возвращался домой из синагоги, он садился во главе стола, и я часто вспоминаю случаи, когда мать пару раз забыла положить нож на стол, чтобы резать халу, а сказать об этом отец ей не мог, потому что обращаться к другим можно только после того, как будет произнесен брахот ( благословение Прим. переводчика) И вот после брахота отец на идише резко говорил «мессер»(нож Прим. переводчика).
Подготовка к шаббату была настоящим событием. В доме тщательно все мыли и убирали, на стол стелили белую скатерть. Моя мать зажигала две свечи bentsh licht (субботние свечи Прим. переводчика), и это было очень красиво. Затем мы все садились за большой стол, который был у нас, и мой отец произносил брахот (благословение Прим. переводчика) над хлебом, нарезал его и давал каждому члену семьи ломтики хлеба, и мы все начинали есть. Мы ели курятину и всевозможные цимесы (сладкое овощное рагу Прим. переводчика).
Песах был потрясающим, большим праздником. Нужно было осмотреть весь дом, тщательно прибраться, сжечь с молитвами весь хамец ( квасные продукты Прим. переводчика).
Мацу к Песаху нельзя было купить в коробках или пакетах. Ее нужно было испечь самим, поэтому женщины собирались в небольшую группу из пятнадцати семей и нанимали действующую пекарню. Булочник вычищал печь, чтобы в ней не было крошек. Так было заведено. Предположим, было десять таких групп. Каждой из них назначался свой день для выпечки мацы. В такой группе все должны были что-то делать: раскатывать тесто и так далее. Был в нашей группе мальчик, который сидел на столе. Это был я. Мне надо было насыпать мерку муки в огромную миску, а мой младший четырехлетний брат наливал туда воду. Строго соблюдалось, что и в каком количестве добавлять. Соль в тесто не клали, только муку, немного воды и всё.
Затем две женщины месили тесто. Длинные столы покрывались чистыми металлическими листами чтобы маца не касалась дерева, на котором пекарь обычно делал свой хлеб.
Когда на эти столы клали тесто, женщины стояли там со скалками и раскатывали тесто. Маца всегда получалась круглая, потому что квадратную мацу не раскатаешь. Затем приходил мужчина и на раскатанном тесте валиком с острыми шипами делал маленькие дырочки. Таким образом тесто не поднималось во время выпечки. Затем это тесто на длинной лопате, покрытой маслом, отправлялось в печь. Когда выпечка завершалась, женщина выносила в корзине мацу. На этом завершался день для каждого члена группы.
Выпечка мацы. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.
Для приготовления горячей пищи к шаббату тоже организовывались группы, но поменьше. В шаббат не разрешалось ни готовить еду, ни зажигать спички, и еще много чего нельзя было делать. Так вот, в нашей квартире была очень большая и глубокая печь. Моя мать собирала у нас дома своего рода штаб женщин маленькой группы. Их было, должно быть, десять женщин. В пятницу днем они приносили свою еду в полностью закрытых глиняных горшках с обедами для следующего дня. Моя мать топила дровами печь, а затем чистила ее щеткой или чем-то еще. Все горшки в пятницу днем ставили в печь, затем печь плотно закрывали, и так она оставалась закрытой всю ночь до следующего утра. До прихода мужчин из синагоги, женщины на следующий день приходили и забирали свои горшки. Моя мать доставала горшки из печи и ставила их на пол. Каждая женщина находила свой горшок. Они также оставляли маленькую монету за дрова, которые были использованы. Просто так было заведено. Моя мать не брала плату, как делали пекари-профессионалы. Когда горшок открывали, из него доносились самые аппетитные запахи. В нем было самое вкусное, при этом он был горячим. Я никогда не забуду это.
Политическая атмосфера
Я был слишком маленьким, чтобы почувствовать политическую атмосферу того времени, но разговоры об этом я слышал.
Мой старший брат , Герш Юдель, которого я очень хорошо помню, стал ярым сионистом с момента, как только он смог произнести слова Сион и сионист. В Америке у него в комнате всегда висела фотография красавца Теодора Герцля (основатель Всемирной Сионистской организации Прим. переводчика), стоящего у каких-то перил. Мой брат принадлежал к группе юношей и девушек, которые были сионистами. Фактически, позже, когда мы были в Америке, мы с ним никогда не ладили, потому что я был социалистом, а он – сионистом. Будучи старше меня, он все время как бы подтрунивал надо мной по этому поводу.
Мой второй брат Луи, которого мы звали Ицик Лейб, принадлежал к Бунду. Он был революционером. Ему было, кажется, шестнадцать или семнадцать, когда он вступил в Бунд, точнее в Бунд Юнге, который был в социал-демократической партии ее еврейским молодежным отделением. Моя мать очень переживала и боялась за него. Брат в своих высказываниях был прямолинейным, каким-то смутьяном в семье. Он, бывало, вскакивал на стол и громко кричал: «Царя!» «Долой Царя!» Ну, а мама чуть не умирала от страха. К счастью, никто больше это не слышал. Вот какой это был парень. А про аресты мы слышали и прочее тоже.
Фрагмент карты Брест-Литовска с жилыми кварталами и интендантским городком.
Армия
Рядом с нашим домом был арсенал(скорее всего, Марголис ошибается; это был не Арсенал, а Интендантский городок. Прим. переводчика). Солдаты производили огромное впечатление не только на меня, но и на других мальчиков моего возраста, с которыми я общался. Казармы располагались в непосредственной близости от нашего дома. Так как их большой двор был все же недостаточно большим, чтобы тренироваться на нем, поэтому солдаты выходили на улицу. Музыки у них не было, зато, конечно, был барабан, чтобы поддерживать ритм. Солдаты маршировали туда-сюда по улице, тренировались, а мы, дети, обычно четверо или пятеро из нас, всегда шли за ними, подражая строевому шагу. Солдатам это нравилось.
Военным выдавали пайки. Их привозили на грузовике. По-моему, они получали свои пайки на неделю. Хлеб, например. Солдатам была положена большая круглая буханка хлеба. Получив паек, солдаты выходили на улицу и часть пайков продавали местным по семь копеек за буханку. Это был самый вкусный хлеб, полностью черный хлеб. Он был черный, но прекрасный. Я до сих пор помню его вкус.
А что солдаты делали с деньгами? Они шли в город, покупали себе немного водки и семечки, щелкали их и выплевывали шелуху. Улицы были засыпаны этой шелухой. Это было у них в привычке. И не только у них, но и большинство русских делали то же самое.
А еще у военных в казармах проводились вечеринки, и они приглашали к ним зайти. Там у них звучала музыка. У них были гармошки. Все они были замечательными гармонистами.
В Российской армии, я думаю, так же, как и в большинстве других армий, ни один местный не служил в городе, где он родился. Их посылали далеко от дома и привозили из дальних мест в наш город, так что мы никогда не знали их. Я думаю, что это делалось намеренно, в целях безопасности, ведь власти всегда боятся бунтов или революций .
Моему старшему брату, когда его призывали в армию, должно было быть восемнадцать или девятнадцать лет. Он, конечно, не хотел идти в армию. Так вот, он сделал то, что в России делали в большинстве еврейские парни. Мой брат и еще один парень недоедали и не спали месяц перед тем, как их вызовут. Они не давали друг другу спать больше двух часов. Один бодрствовал, а другой спал. Если один спал больше двух часов, то другой будил его. Ели они мало, фактически морили себя голодом. Итак, мой брат и этот парень к моменту появления на призывном пункте были совершенно худыми и слабыми, поэтому их не взяли в армию. Такие и другие способы, чтобы не попасть в армию, были широко распространено среди евреев.
Соседского парня, который жил в темной комнате в нашей квартире, тоже призвали и отправили далеко-далеко. Он приехал домой в отпуск и выглядел чудесно, выглядел лучше, чем когда-либо. По его словам, его хорошо кормили. Когда он отслужил свой срок, он вернулся домой. Однажды он сидел на крыльце дома возле арсенала, а мимо проходил офицер. Этот молодой человек был уже в штатском. Я увидел, как он встал и отдал честь при приближении офицера. Он все еще думал, что он в армии. Вскоре его семья переехала и больше я его никогда не видел.
Стирка на реке Буг
Вы удивитесь, что делали, чтобы постирать белье. Ведь в доме не было воды. Зато в Брест-Литовске была одна из прекраснейших рек, довольно широкая река Буг. И раз в неделю, а может быть, раз в две недели, моя мать вместе с другими женщинами ходила к реке, постирать белье. Они бросали белье в речную воду. Когда оно намокало, женщины колотили его о камень или о что-то плоское. Единственное место, где я когда-либо видел что-то подобное и гораздо в большем масштабе, чем на реке Буг, это было в Индии. В Бомбее я увидел, как сотни мужчин и женщин делали то же самое со своим бельем на камнях, что и моя мать и многие другие женщины делала в России, и это напомнило мне о доме.
Когда женщины возвращались домой с чистым бельем, его надо было погладить. Конечно, гладили дома. Это было еще одна работа. Женщины все время работали.
Водовозы набирают воду в реке Мухавец в Брест-Литовске.
Дорога в Америку
Мой отец приехал в Америку первым, и это интересная история. У отца был сослуживец в Брест-Литовске, Збунчик его звали. Он был примерно того же возраста, что и мой отец. Он был вроде бы и неприметным человеком, но он был замечательным парнем, добродушным и чудесным. Будучи холостяком, он скопил немного денег. Именно он подал моему отцу идею, поехать в Америку.
Многие уезжали в Америку, присылали фотографии, показывая, как хорошо они были одеты, красочно рассказывая о славной Америке. Мы также получали письма от наших друзей из Америки. Эти письма рисовали картину процветания. Из писем создавалось впечатление, что в Америке деньги растут на тротуарах, а улицы вымощены золотом. Так вот, Збунчик уговорил моего отца, и они вместе уехали из России. Конечно, запрета на их выезд из страны не было. Ведь они были уже не призывного возраста, но все же уехать из России было непросто. Границу можно было пересечь, заплатив кому-то что-то.
Мой отец пробыл в Америке год. Вероятно, жил в очень плохих местах, не знаю, где, но он скопил немного денег.
Мы получали от него очень хорошие письма, ободряющие нас, в которых говорилось, что он смог найти работу. Моя мать не полагалась на удачу при следовании из одной страны в другую, как это приходится делать большинству иммигрантов, будь то в Германии или Польше или где-то еще. Она сразу же обратилась к властям в Гродно. Гродно был столицей губернии, на территории которой находился город Брест-Литовск. Мать взяла с собой мою сестру. Других детей она оставила у соседей и поехала в Гродно. Вернулась она уже с паспортом на всех нас, с одним паспортом. Она уменьшила возраст всех детей, чтобы не платить полную стоимость проезда. Моя самая большая потеря в жизни заключается в том, что я не знаю, что случилось с этим паспортом, это было просто сокровище.
Перед отъездом в Америку мама отправила нас к парикмахеру подстричься, потому что мы уезжали примерно через одну-две недели. Надо было хорошо выглядеть, когда приедем в Америку. Мы пошли к парикмахеру, и он нас попросту обкорнал. Я имею в виду, что пейсы ( длинные неподстриженные пряди волос на висках у ортодоксальных евреев Прим. переводчика) были тоже обрезаны.
Мы пересекли гренец, то есть границу на поезде, который был просто идеальным. Поезд остановился в каком-то городе в Пруссии. Там нас изолировали на пару дней, а потом нам пришлось пройти через процесс дезинфекции, где всю нашу одежду окурили и осмотрели нас голыми. В день отъезда нам предстояло получить одежду по другую сторону забора. Она была еще теплой. Потом мы сели на поезд до Берлина. В Берлине мы переночевали , а на следующее утро сели в другой поезд до Гамбурга, а оттуда на пароходе отплыли в Америку.
Иммигранты на Атлантическом лайнере «S. S. Patricia»