Урокi беларускага

Posted on by Viktor

«Видишь, стоит, изможден лихорадкою,

Высокорослый, больной белорус:

Губы бескровные, веки упавшие,

Язвы на тощих руках,

Вечно в воде по колено стоявшие

Ноги опухли; колтун в волосах;

Ямою грудь, что на заступ старательно

Изо дня в день налегала весь век…

Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:

Трудно свой хлеб добывал человек!

Не разогнул свою спину горбатую

Он и теперь еще тупо молчит

И механически ржавой лопатою

Мерзлую землю долбит!»

( А. Некрасов. «Железная дорога», 1864)

Эти строки Некрасова врезались в память со школьных времен. Удивительно, но образ  белоруса никогда не ассоциировался со слабостью и обреченностью. Кем он мог быть? Сосланный на каторжные работы участник восстания 1864 года? Потомок могучего народа Великого княжества Литовского, которое десятилетиями сражалось с враждебно настроенным соседом? Земля ВКЛ не раз разорялась московскими нашествиями. Московские воеводы грабили захваченные земли ВКЛ, жгли города, деревни, снимали даже черепицу с крыш, угоняли на чужбину население, в первую очередь высококлассных мастеров и ремесленников. Так попал в Москву сподвижник Ивана Федорова Петр Мстиславец, ставший “русским первопечатником”. В 1660 году московский воевода Хованский захватил и сжег до тла Брест, перед  этим разграбив и перебив его жителей. В настоящее время, чтобы не омрачать «вековую дружбу» между двумя братскими народами, многочисленные кровавые эпизоды, происходившие в их взаимоотношениях, вычеркнуты из истории «братских стран» на потребу политической конъюнктуры.   С конца 18 века под знаменем борьбы с полонизацией шла тотальная, жёсткая политика русификации всех земель, вошедших в состав России после последнего раздела Польши и Великого Княжества Литовского. На 123 года под запрет попали польский, белорусский, украинский языки, были запрещены письменность, национальная литература, поэзия, драматургия, музыка.

До 1936 года в БССР было четыре государственных языка.

После 1918 года первоначально в рамках союзных республик ожила и их национальная культура. Однако проявление национального самосознания было опасно  для большевистской империи, и в 30е годы были полностью ликвидированы её  носители. Их место заняли те, кто безоговорочно признал приоритет русской советской культуры над национальными, кто был готов подпевать  в русском хоре по советским нотам под управление главного режиссёра  — Политбюро ЦК КПСС.

Одним из самых главных предметов в школе были русская литература и язык. И это всеми воспринималось, как само собой разумеющееся. Культ старшего брата царил во всём. Важность и приоритет этого предмета подчёркивались ещё и тем, что  именно с него  в табелях успеваемости, свидетельствах, наконец, в главном документе школьника — аттестате зрелости, начинался перечень предметов. Выпускные школьные экзамены, приёмные экзамены в институты начинались  с проверки знания русской  культуры под слова Маяковского «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!». Поэтому все языки народов СССР  становились для нас какими-то анахронизмами. Мы искренне удивлялись и недоумевали почему прибалты не хотят разговаривать на русском. Считалось нормальным жить десятками лет  в союзных республиках и не знать языка их народов. А когда эти народы добились независимости, и их родные языки стали государственными, русские завопили  об ущемлении их прав. Всё это имперское русское чванство закладывалось давным-давно и переходило  из поколения в поколения.

Среди всех изучаемых школьных дисциплин самый низкий  рейтинг был у беларуской мовы. Он сложился спонтанно и повсеместно среди всех учащихся всех школ при усиленно подчёркнутом постоянном пропагандистском прославлении БССР и всего белорусско-советского.

Переехав в еще недавно “заграничный” Брест сразу после присоединения его к БССР, я не испытывал ни малейшего чувства дискомфорта от окружавшей меня действительности, хотя местное население внешне очень отличалось от моих земляков. Но привычная, преобладающая русская речь, довольно часто встречавшиеся командиры Красной Армии, милиционер-регулировщик в белоснежной гимнастёрке на перекрёстке улиц Пушкинской и 1-го Мая, ныне Карбышева, кириллица на вывесках торговых заведений определённо указывали на то, что я — дома. Громко звучала еврейская речь, а вот польской в толпе почти не было слышно, хотя поляков было много среди прохожих. После евреев они были ещё вторыми по численности городского населения.

Но беларуская мова не звучала на улицах Бреста ни в 1940-41 годах, ни в последующие все мои годы, прожитые в Бресте.

Транспарант, с которым встречали войска Рабоче-крестьянской Красной армии в 1939 году, написан на трёх языках.

Названия улиц были написаны на белорусском языке, на железнодорожных переездах стояли предупреждающие знаки «Беражыся цягнiка». Вот, пожалуй, и всё, что говорило мне о том, что я живу в Белоруссии. В школах, начиная с 5-го класса, ввели изучение беларускай мовы. Старший брат Женя учился в 6-м классе. В его тетрадях я впервые увидел «апостроф» и удивительную букву «ў»- у скарочанае, которой заканчивались большинство глаголов 1-го и 3-го лица, придавая белорусской речи приятную для слуха мягкость и задушевность. Белорусскую речь я слышал только в концертных радиопередачах. Часть тиража областной газеты «Заря» издавалась на белорусском языке. В продаже были белорусскоязычные журналы, книги, но они оставались простым декором на прилавках из-за своей невостребованности.

 

Указатель станции Брест-Центральный написан на двух языках. 1941 год.

В 1944 году после моего  возвращения в Брест меня встретила всё такая же языковая мозаика, за исключением идиша. Еврейский язык исчез в 1942 году вместе с его носителями. Из-за близости  моей школы к городскому рынку, я бывал там почти каждый день. Базар был заполнен крестьянскими возами, за  деревянными прилавками стояли сельские женщины из окрестных деревень, звучала знакомая мне украинская речь, правда, значительно отличавшаяся от украинского языка Сумщины, Черниговщины, так как была пересыпана польскими словами и выражениями. Это был язык полешуков Волынского Полесья, на котором до сих пор говорят между собой жители Брестской области, в основном пожилые люди. Но на смену этому языку пришёл не белорусский, а русский язык, подводя итоги более чем 200-летней русификации, начатой Екатериной II.

Вокзал станции Брест-Центральный в 1960-х годах.

Я начал знакомиться  с белорусским языком в 5 — м классе. И для меня, и для моих одноклассников это был  язык народа республики, в которой мы жили. Большинство моих приятелей из местных были записаны белорусами. Первый раз их записали «при тамтых советах”  в 1939 году. Смеясь, они рассказывали о  своей  национальной принадлежности: в 1941 — 1944 годах они были записаны украинцами, а с 1944 года вновь стали белoрусами, но белорусский язык они не знали. Никто из них и членов их семей на нём не разговаривал. Белорусский язык был им также не знаком, как и нам, восточникам.

Проблема грамотности в 5-м классе сразу стала очень серьёзной. Она усложнялась белорусской грамматикой, по которой «как слышится, так и пишется», и мы, пятиклассники, горячо обсуждали между собой вопрос, зачем нам нужен этот язык, на котором никто не разговаривает, не читает, не пишет писем, он только усугубляет проблему нашей грамотности, сделали бы его изучение не обязательным, а по желанию: кто хочет, тот пусть учит. Желающих бы нашлось очень мало, если бы они вообще нашлись. Отсюда и возникло наше пренебрежительное отношение к изучению «роднай мовы», снисходительное верхоглядство с вершин великого, могучего русского языка.

Не малую роль в этом нашем нигилизме сыграло то, что ни в 5-м, ни в 6-м классах у нас не было учителя, который бы достойно представил этот ставший для нас контроверсионным предмет. Создавалось впечатление, что нет учителей белорусского языка, и его могут преподавать совершенно случайные люди. За два года учёбы их сменилось несколько. В большинстве это были женщины различного возраста. Я не запомнил ни имён, ни фамилий, ни облика их, кроме одной.

Это была крепкая молодица сельского вида, громогласная, с повадками ротного старшины, по слухам попавшая к нам из лесных школ. Излагаемые ею темы сопровождались командными окриками. В течение урока класс украшался стоящими столбами за партами или у доски учеников. Некоторых она буквально вышвыривала из класса. Рука у неё по силе не уступала мужской. Это была потеха, которая не оставляла места для учёбы. Она повторялась на каждом её уроке. Мы ожидали её и были не только статистами, но и актёрами этих одноактных спектаклей.

Но среди нас были и ребята по 16 — 17 лет, совершенно взрослые. С одним из них и возник у учительницы конфликт, когда на её грубость он ответил такой же грубостью. Ученик не только отказался выйти из класса, но даже не встал и, сидя, успешно и язвительно препинался  с учительницей, которая выйдя из себя, попыталась вышвырнуть наглеца за шиворот из класса, как это она проделывала с мелюзгой. Но тут ничего не получилось. Парень оказался крепким. Они сцепились в борцовской схватке, повалились на грязный пол, катались по нему под хохот вскочивших из-за парт учеников, окруживших плотным кольцом участников поединка. Когда во время борьбы у учительницы задралась юбка и обнажила чудовищных размеров лиловые рейтузы, зрители пришли в восторг, бросая на борцов книги, тетради, вопя и улюлюкая. Поединок прервал звонок. Красная, помятая, с растрёпанными волосами на голове учительница, схватив журнал, пулей вылетела  из класса. Больше мы её никогда не видели.

Ничего подобного не происходило на уроках по другим предметам. Память о поединке на уроке белорусского языка у нас сохранилась. Поэтому к первому  уроку  “мовы” в 7-ом классе  мы отнеслись, как к своеобразной «форточке»  в череде уроков. Мы не обратили особого внимания на звонок, продолжая заниматься своими делами, рассчитанными на последующие 45 минут. И тут вошёл он. Вернее, сначала появилась его рука с классным журналом, а потом просто возник он, заполнив собой всю классную комнату. Высокий рост,  серый костюм,  густые вьющиеся каштановые волосы, правильные черты смуглого лица делали его похожим на киноактёра и не вязались с обликом скромного учителя. Как? Этот красавец-гигант преподаватель белорусского языка? Гигант в полной тишине проследовал  к учительскому столу, поздоровался, с трудом уселся за стол, раскрыл журнал, и началась обычная процедура первого взаимного знакомства, от которого так много зависело  в нашем совместном существовании. Его звали Ростислав Львович Устинович. Мягкий, низкий голос, смеющиеся глаза при серьёзном выражении лица, шутливые интонации и короткие замечания при оглашении наших фамилий сразу установили  между нами и Ростиславом Львовичем доверительную обстановку, а его почти монументальная фигура предостерегала нас от всяких попыток легкомысленных поступков с нашей сторон, к которым мы привыкли на уроках белорусского языка.

Беларускiя летапiсы Жураўскага A.I.

Из его уст мы впервые услышали белорусскую речь, которую хотелось слушать. Это был язык Ф.Богушевича, автора «Дудки беларуской», В. Дунина — Марцинкевича, П.Труса, Янки Купалы, Якуба Коласа.  Его уроки стали для нас привлекательными и интересными. Мы готовились к ним и всегда с сожалением слушали звонок об окончании урока.

Ростислав Львович был фронтовиком, воевал в пехоте, где солдатская жизнь была самая короткая. Это они, пехотинцы, густо усеяли своими безымянными могилами поля сражений, и сотни тысяч до сих пор остаются не найденными.

То, что при своём чрезмерном росте Ростислав Львович  уцелел на передовой — случай  уникальный. Ему трудно было укрыться в окопе, из которого нельзя было высунуть голову. Чуть приподнятая каска моментально пробивалась немецкой пулей, но приходилось поднимать голову и смотреть в сторону врага взглядом, который мог оказаться последним.

Ростислав Львович, ведя урок, очень часто резко встряхивал головой, точно сбрасывал невидимую пелену с глаз. Иногда он доставал платок и протирал им глаза. У него  было непроизвольное  и довольно обильное слезотечение. Мы не проявляли излишнего любопытства. В те времена инвалиды войны, безрукие, безногие, слепые встречались  на каждом шагу. Это был послевоенный пейзаж. И в 1945, и в 1946, и в   последующих годах они покидали госпиталя и далеко не все из них могли  найти  себе место  в мирной жизни. Смехотворная пенсия обрекала их на нищенство. Они спивались, вымирали, а наиболее тяжёлых государство убрало с улиц, закрыв в интернатах тюремного типа. Там они, забытые родственниками, вымирали, оставив после себя безымянные могилы в позабытых богом местах.

Иногда во время урока Ростислав Львович делал паузу и вспоминал разные эпизоды своей фронтовой жизни. Это была  та окопная правда фронтовиков, которую уже тогда  редко и с трудом можно было  услышать. Правда, которую впоследствие идеологический отдел ЦК партии осудил, как очернительство советской истории ВОВ, а потом еще организовал травлю всех, кто пытался противоборствовать фальсификации истории.

Улыбаясь, Ростислав Львович рассказывал на беларускай мове, как он с друзьями пехотинцами однажды в морозный зимний день по приказу командиров демонстрировали «боевое оживление». Прижавшись к стенке окопа,  спрятав голову между поднятых рук, державших винтовку так, что только один ствол торчал над бруствером, «мы стреляли, покуривая самокрутки, переговариваясь». «Как? Не прицеливаясь во врага?» — изумлялись мы. В хроникальных кинофильмах, я уже не говорю о художественных кинофильмах, мы ничего подобного не видели. «Полчаса постреляли, показали фрицам своё присутствие  и боевое настроение”. Да, ради этого подставлять головы под пули не стоит. “Но зато приказ выполняли. Тяжело и опасно было нести службу наблюдателя. Тут уж голову не спрячешь. Зима. Мороз. Ледяной ветер, гонящий позёмку прямо  в лицо. Часами не отрываешь глаз от немецких позиций. Так и простудил глаза. С тех пор слёзы постоянно самопроизвольно буквально льются»,- и Ростислав Львович платком потёр  глаза.

Я, конечно, не буду монополизировать любовь нашего класса к Ростиславу Львовичу. Он был безусловно любим и уважаем во всех классах, в которых преподавал, особенно в старших.

Р.Л. Устинович всего лишь год проработал в нашей школе, но добрую память об этом прекрасном человеке, открывшем для меня красоту беларуской мовы и сокровищницу белорусской литературы,  я храню до сих пор

Свято место пусто не бывает. На следующий учебный год в школе и в нашем классе появился новый преподаватель белорусского языка: Иван Евдокимович Зайцев.

С его появлением, ранее возникший у нас интерес к белорусской литературе, постепенно угас. Этот предмет мы просто терпели, как принудительную обязанность, от которой нельзя избавиться, и это при том, что большинство в классе по документам были записаны белорусами.

Впрочем, дети военных имели право получить освобождение от изучения белорусского языка.

А на уроках белорусской литературы Иван Евдокимович пытался нас заинтересовать анонимным «Тарасом на Парнасе», «Бандароунай» Янки Купалы, их «идэйным сэнсам», который сводился  к одному: при проклятом царском режиме и крепостном праве жилось “дрэнна”, а после Октябрской революции — «добра». Это было квинтэссенцией ответа на раскрытие содержания  любого произведения по белорусской литературе во всех трёх старших классах.

Конечно, позднее, изучая произведения Я. Купалы, Я. Коласа, М.Богдановича, П.Труса, мы почувствовали всю красоту «роднай мовы» и неотделимую от неё красоту этого края, её лесов, озёр, больших и малых рек. Мы ещё не знали, что большинство певцов этой земли были расстреляны в 30-е годы за чрезмерную любовь к ней и желание остаться белорусом на ней, а Я. Купала, великий белорусский поэт, потерявший в этой чистке многих своих друзей, погиб в Москве в 1942 году, якобы случайно упав в лестничный пролёт.

Всё это мы узнали спустя много лет после окончания школы, а в то время мы считали, что мова и белорусская литература не имеют для нас никакого ни практического, ни эстетического значения. Эту второстепенную значимость и отношение к своему предмету чувствовали все преподаватели белорусского языка и видели ее не только  в глазах  учеников, но и коллег по работе. Но все же мы учили белорусскую грамматику и литературу на белорусском языке, отвечали на белорусском, могли разговаривать, писать, читать.

Брестский пединститут, 1950 г. (архив Владимира Сеньковца)

В 60-е годы белорусский язык стали учить на русском языке. На выпускном экзамене по белорусской   литературе в СШ №9 (и это было  во всех школах города)  все ответы ребят были на русском языке. В заключение ответа почти каждый ученик декламировал на белорусском языке одно стихотворение. Одно единственное на всех! Я запомнил его название: «Пахне чабор». Я спросил у учительницы белорусского языка Татьяны Устиновны, что это за издевательство учить белорусский на русском? В ответ она только печально покачала головой. Но в те далёкие годы искорки национального самосознания, гордости за своё прошлое таились где-то глубоко и скрыто. Верил ли Иван Евдокимович в то, что излагал — ответ скорее утвердительный. Мы не задавали ему вопросов, которые могли причинить ему идеологическое беспокойство. Да и изучаемые «авторы» были настолько примитивны, легковесны, как шелуха от семечек. Правда, в начале года возник один вопрос. Был такой учебник — Хрестоматия по белорусской литературе. Толстенная книга, в которой были собраны все авторы и часть их произведений, включённых в учебную программу, с краткими биографиями, портретами, расположенными в хрестоматийном порядке.

Хрестоматия начиналась с Францишка Богушевича, поэта-демократа, участника восстания 1863 года, имя которого нам было неизвестно. Но с ним и с его творчеством Иван Евдокимович  знакомить нас не стал. На наш вопрос: «Почему?», он ответил, что включение в программу Ф. Богушевича было признано ошибкой составителей, и он  был  исключён из неё, как буржуазный националист. Это было серьёзное и опасное обвинение, за это сажали легко и быстро. А для нас на тот момент этот факт был простым облегчением программы.

Серьёзные трения между нами и Иваном Евдокимовичем возникли при изучении произведений по военной и партизанской тематике. Это были небольшие рассказы и повести неизвестных авторов почему-то включённых в программу, заполненную в 8-ом классе литературой 18 -19 вв.

Воспевание военного героизма было и остаётся темой, приносящей дивиденды в первую очередь самым недобросовестным графоманам, особенно попавшим в струю официального критерия — “одним махом семерых побивахом.”

Целый урок Иван Емельянович восторженно читал рассказ о том, как два пастушка-пионера сожгли танковую колонну немцев, остановившуюся на отдых на опушке леса. Немцы беспечно заснули, чем и воспользовались отважные пионеры, забросав танки  со спящими врагами бутылками с керосином. Класс громко хохотал. Громче всех смеялся я. Возмущённый Иван Евдокимович по окончании чтения повел меня на расправу к директору школы.

«Ён здзекваеца над беларускай лiтaратурай», — заявил он в директорском кабинете, — «Прашу прыняць меры».

Выслушав мой ответ, который сводился к одному: как двое мальчишек, хоть и пионеров, смогли сжечь танковую колонну врага, да ещё при помощи бутылок с керосином? да и где же было взять керосин  в маленькой деревне?

Директор школы, бывший фронтовик, знавший цену подбитию танка, выслушал меня и … отпустил. Какой у него был разговор с Иваном Евдокимовичем — не знаю, но для меня никаких последствий не было.

После окончания школы я больше ни разу не видел Ивана Евдокимовича. Три года совместных мучений, как результат, оставили к моему удивлению чувство благодарности за то, что сквозь тернии, но он все же познакомил нас с корифеями белоруской литературы, и мы их полюбили.

Из воспоминаний В. Губенко, 2010 г.

Исчезнувший гимназический городок

Posted on by Viktor

В мае 1941 года я закончил 1-й класс средней школы №5 в Бресте. В начале октября 1944 года, сразу по возвращению из Саратова в Брест, я поступил в 5 — й класс той же, но теперь уже неполной средней школы №5 г. Бреста. Я шагал по знакомым, но трудно узнаваемым улицам Бреста в свою новую школу на улицу Куйбышева (бывшая Длуга). Школа находилась в самом оживлённом месте города рядом с городским базаром или, как его называли — Малым базаром, хотя в действительности он был самым большим рынком города со своей толкучкой. Сейчас на этом месте находится автовокзальная площадь. Толкучка занимала перекрёсток улиц Куйбышева и Мицкевича.

 

«Малый базар» во время немецкой оккупации.

Самым большим украшением в этом месте было здание моей довоенной школы №5, бывшей Русской гимназии им. Цесаревича Алексея, построенной в 1905 году. С 1920 по осень 1939 года там находилась польская гимназия им. Р. Траугутта. Над рынком и над всеми близстоящими домами возвышались купола Свято-Николаевской церкви, построенной в 1906 году на месте сгоревшей во время пожара 1894 года старой деревянной церкви. Новая церковь была возведена на средства в значительной части собранные прихожанами, православным братством, потому и стала более известной, как Братская церковь.

 

Здание брестской мужской гимназии, построенной в 1904-1905 г.г.

Моя новая школа располагалась в здании самой первой русской гимназии г. Брест-Литовска, построенной в 1899 году на земле Братской церкви. Небольшое двухэтажное кирпичное здание весело смотрело своими окнами на юг — в сторону ныне исчезнувшего Братского, а затем Школьного переулка, на восток — на улицу Длугу, Куйбышева. От него до улицы Мицкевича тянулся школьный двор. Ширина двора ограничивалась деревянной церковной оградой и деревянным забором по периметру улиц Куйбышева и Мицкевича. Человеку свойственно представлять впервые увиденное, как давно постоянно существующее. Таким мне показался обширный школьный двор, на который я попал впервые в один из октябрьских дней. Это был очень большой двор. Поверхность двора была довольно ровной, трава росла только у церковной ограды. Рядом с нею возвышалась земляная насыпь, накрывавшая небольшое бомбоубежище с постоянно закрытой на замок дверью, да ещё деревянный бум — единственное «свежее» строение.

Гимназистки Брестской русской гимназии играют возле Свято-Николаевской церкви. Фото из домашнего альбома семьи Белевец.

Строили первую Русскую гимназию в 1899 году на участке земли, принадлежавшей Братской церкви. На нём уже были построены ранее два деревянных дома: один — вдоль улицы Куйбышева, второй — вдоль церковной ограды. Впоследствии они вошли в комплекс гимназических зданий, в которых размещались младшие классы гимназии и детский сад. Между этими двумя зданиями был небольшой двор, который с северной стороны ограничивало построенное значительно позже двухэтажное каменное здание с фасадом на улицу Мицкевича. Это был такой гимназический городок или как его бы сейчас назвали — кампус. К октябрю 1944 года от этих зданий не осталось ни следа, ни намёка на их былое существование, кроме единственного погорелища в школьном дворе.

Здание Брестской Русской гимназии.

Бомбёжки города советской авиацией с нарастающей интенсивностью начались с весны 1944 года. Возможно, в один из первых налётов были разрушены учебные здания гимназии, а поскольку они находились на церковной земле под опекой общины, было принято решение очистить церковную землю от руин, тем более, что два здания сохранились. Настоятелем Братской церкви в то время был выпускник Русской гимназии Митрофан Зноско, сменивший на этой должности своего отца, настоятеля Константина Зноско, умершего 1943 году.

Похороны протоиерея Константина Зноско. Брест-Литовск, июнь 1943 г.
В арки зданий на улице, которые видны на фото справа, вход был запрещен, они ввели на территорию еврейского гетто, которое охранялось даже после того как были убиты его узники. Фото из собрания Ивана Чайчица.

Во время войны в Русской гимназии на Мицкевича располагался немецкий госпиталь. Кто занимал здание моей будущей школы — я не знаю. Здания обеих русских гимназий и Братская церковь чудом уцелели среды геенны огненной лета 1944 года, но были окружены со всех сторон руинами и пожарищами. После освобождения Бреста многие уцелевшие школьные здания были заняты госпиталями: здание бывшей гимназии на Мицкевича, здание еврейской школы на улице Пушкинской, железнодорожная школа на Киевке . Не хватало учителей, особенно по белорусскому языку. Собрать ребячью вольницу в классы после трёхлетних «каникул» было невероятно сложно. По возрасту эти школьники были детьми, но по приобретённому жизненному опыту — взрослыми, умудрёнными в борьбе за выживание людьми.

А что сейчас на месте моей школы? Зажатое со всех сторон строениями фабрики, общежитием, автомобилями, уже несколько лет, как брошенное и опустевшее, но не потерявшее своей оригинальности, здание школы выглядит, как случайный старый гость на современной тусовке. Печальное и скромное, оно хранит память об ушедших поколениях молодых, весёлых юношах и девушках, подростках, малышах, обо всех тех, которых оно приютило, согревало и наставляло в полные надежд и мечтаний годы их жизни.

из воспоминаний В. Губенко

Карьеры в Гершонах

Posted on by Viktor

Цитата из услышанной экскурсии по крепости:  «… В памяти о тех днях сохранились озёра на Вульке и Волынке — бывшие глиняные карьеры».

    О каких водоёмах «на Вульке и Волынке» идёт речь? Нет там никаких водоёмов из бывших карьеров. Они сосредоточены в окрестностях Гершон. Возраст большинства из них немного старше возраста молодого пенсионера.

        В послевоенные годы крохотная деревушка Вулька сохраняла свои первозданные размеры, так как была зажата с северо-востока болотами и заболоченной поймой Мухавца, а с юга и запада железнодорожной веткой Брест-Влодава. Ближайший выход к городу пролегал по дороге между болот  к мосту через Мухавец у деревни Шпановичи. Мост имел своё имя: Суворовский. Через Вульку и Брест прошли войска Суворова. Русская армия преследовала отступавшие отряды костюшковцев под командованием Сераковского. После поражения 17.09.1774 года у Крупчиц (под Кобрином) они уходили  за Буг.

Суворовский мост (фото из семейного архива А.Кирчука)

        Ни мост, ни дорога не сохранились. Суворовский мост был главным связующим звеном между левобережным населением, Южным городком (Траугуттово) и городом. Вульку и Волынку разделяло широкое поле с небольшим кладбищем и пустая от рельсов железнодорожная насыпь бывшей железнодорожной ветки Брест-Литовск-Влодава-Хелм. Ветка была ликвидирована после уничтожения железнодорожного моста через Мухавец,  который находился в районе городской электростанции. Автомобильное движение по дорогам Брест-Ковель и Брест-Томашовка было не значительным. Оживление движению придавал военный автотранспорт и бронетехника, т.к. вдоль влодавского шоссе, с его южной стороны, был расположен танкодром. Далее за деревней Прилуки находился артполигон, более известный как «Сахара». Был в этом районе один водоём, но не карьерного происхождения. Водоем представлял из себя заполненный водой ров, окружавший форт «Дубинники».  Форт был взорван в 1915 году русской армией .

Взорванный форт литеры «Ж» — Дубинники.

        С давних времён добыча глины и производство кирпича было сосредоточено в Гершонах. Этим занимались частные предприниматели, многие из которых были жителями Гершон. До сих пор на дороге из Гершон в Южный городок можно увидеть следы их работы.

         В первое послевоенное десятилетие ни одной дымящей заводской трубы  в Гершонах не было. Между тем город остро нуждался в кирпичах, так как начал активно восстанавливаться и строиться. В частном строительном секторе широко применялась шлакобетонная смесь, т.н. шлакоблоки, которые изготавливали сами строители. Применялись они и в государственном строительстве. Так, общежитие железнодорожного техникума пленные немцы в 1948 году начали строить из шлакоблоков. Они даже возвели из этого материала первый этаж. Подоспевший кирпич спас ситуацию. В городе работал на то время только один кирпично-изразцовый заводик. Он располагался на ул. Интернациональной, недалеко от не прерывавшей ни на минуту своей деятельности городской тюрьмы. В шедевре французской инженерной мысли, именуемой в народе Краснуха, менялись местами охрана и заключённые «в связи с изменением текущих обстоятельств».

     Государственный кирпичный завод с производственными цехами и высокой кирпичной трубой был построен в начале 50-х годов 20-го века. Он ожививил сельский пейзаж не только своим видом, но и дымом.  Экология в то время была не популярна по причине своей неизвестности. Символом времени и прогресса  был лес заводских, фабричных и всяких иных дымящихся труб. Кирпичный завод был построен недалеко от перекрёстка дороги Гершоны-Южный и Ковельского шоссе. Также были сооружены несколько однотипных домов-бараков для работников завода, небольшой магазин и баня с парилкой. Кстати, такой метод помывки грешного тела, в те годы малоизвестного и не популярного среди местного населения, привлек большое количество горожан.

Из коллекции Ивана Чайчица

                 Первый карьер по добыче глины был создан рядом с заводом. Завод и карьер связывала  узкоколейка, по которой передвигался ленточный экскаватор со стрелой около 10 метров. Добытая глина из ковшей экскаватора попадала  в подаваемые вручную вагонетки, которые таким же манером возвращались на завод. Глубокий котлован всё увеличивающегося карьера заполнялся почвенными водами и постепенно превращался в большой водоём. Разработку этого и других глиняных карьеров мне довелось наблюдать многократно в течение многих  лет вплоть до закрытия завода.

          После окончания института я почти моментально был призван в армию, начав военную карьеру рядовым, но благодаря, как говорил бравый солдат Швейк, «врождённой интеллигентности», был произведен в сержанты, а затем, уже благодаря своей недальновидности, был произведён в младшие лейтенанты и уволен в запас. .

          Вернувшись домой, я и ахнуть не успел, как снова оказался в армии на военных сборах. Такова была участь офицеров запаса, младших лейтенантов, насмешливо прозванных «ночными майорами». Меня призывали почти каждый год на сроки один месяц, два месяца, даже три. Это с отрывом от производства, что было связано с полным безденежьем. Но были и короткие 10-15 дней без отрыва от производства.

        Большинство сборов я проводил в Южном городке в «красных казармах», названных по цвету их кирпичных стен. Два корпуса нашей постройки до 1968 года были казармами мотострелковой дивизии полковника Монастырского. Я был приписан к разведбату. В августе 1968 года дивизию Монастырского отправили на усмирение взбунтовавшейся Чехословакии. Опустевшие гаражи, ангары, боксы заняла техника Северной дивизии, которую мы обслуживали во время сборов. 

         По утрам до подъёма, в свободное дневное время я бегал купаться  на большой карьер и видел, как трудились экскаваторы, продвигаясь вдоль ковельского шоссе на запад и вглубь к дороге Волынка-Гершоны. Выработанные карьеры со временем  превращались в живописные водоёмы. Такая же работа шла и вдоль Влодавского шоссе. Гершоны были почти полностью окружены карьерами. Гершоны стояли на залежах уникальной «голубой» глины, не часто встречающейся в недрах Европы. В карьере между Гершонами и Бернадами глину добывали и в первое десятилетие 21-го  века. Затем добыча глины прекратилась, карьер засыпали. Ещё много раньше был закрыт старый кирпичный завод. Возле 10-го форта, на вновь образованной и тогда ещё почти не застроенной улице Янки Купалы, открыли новый. Старый заброшенный кирпичный завод стал излюбленным местом проведения учений дружины гражданской обороны. Сейчас о нём напоминают только сохранившиеся жилые дома, да автобусная остановка «Кирпичный завод» 1-го автобусного маршрута. Я не знаю, есть ли сейчас эта остановка и под каким она названием.

         Гершоны издавна были местом изготовления превосходного кирпича.  Более, чем столетие стоит здание бывшей русской гимназии по улице Мицкевича. Попробуйте, найдите хотя бы одну трещину на старых, подвергаемых всем превратностям непогоды кирпичах её стен. Из этого же кирпича построено здание на углу улиц К.Маркса и Ф. Дзержинского, где когда-то находилась школа №12. Сохранились ещё несколько зданий гершоновского кирпича на разных улицах города, но ещё больше их погибло во время войны и реконструкций города в послевоенное время.

из воспоминаний В. Губенко

Аэрофото Василия Пошелюка

Из коллекции Ивана Чайчица

Кинотеатры Бреста до и после войны.

Posted on by Viktor

После сентября 1939 года городское хозяйство по инерции, не претерпев особых материальных потерь и изменений, за исключением административных,  продолжало свою работу под управлением новых руководящих кадров, завезённых с востока, а те, следуя поговорке- «от добра добра не ищут», старались сохранить чистоту и озеленение города. Правда, домовладельцы перестали пропалывать траву у своих оград и фундаментов домов, выходящих на улицу, и перестали делать влажную уборку тротуаров перед ними. При Польше чистота квартала контролировалась участковым полицейским, т.н. «дзельницовым», в обязанности которого также входила проверка огородов на предмет нарушения запрета на посев табака. Нарушителям государственной монополии грозил немалый штраф. Участковые милиционеры не занимались такой ерундой, у них были другие поиски и другая “прополка”.

Фото с сайта mediabrest.by

Тем не менее, в начале лета 1940 года город ещё во многом сохранял облик предвоенного времени 1939 года. Главными улицами  оставались Пушкинская, бывшая 3-го Мая, и Советская, бывшая ул. Домбровского. Правда, этот приоритет они держали всего лишь на нескольких своих кварталах, в первую очередь, на своём перекрёстке. Этот перекрёсток стал излюбленным местом променада горожан ещё и потому, что там, буквально в сотне метров друг от друга находились два городских кинотеатра. Всего их в городе было три. Они благополучно пережили смену декорации власти, не прерывая работы даже в дни, когда потенциальные зрители предпочитали оставаться дома или, того хуже, прятаться в подвалах своих домов под звуки воздушной тревоги. Старые брестские кинотеатры получили новые имена. Изменения также коснулись их администрации, но не технических работников. Внутренний интерьер залов и фойе тоже был сохранён.

Фото с сайта mediabrest.by

Кинотеатр «Адрия» получил гордое название «1-е Мая». Кинотеатр 1-го Мая был, конечно, главным кинотеатром города и по расположению, и по завоёванной им популярности у горожан. Я увидел его таким, каким он был с момента своего появления, расположившись на втором этаже красивого здания женской 4-х классной гимназии и частично на её первом этаже, не оставив никаких следов своей предшественницы. Вход и выход из кинотеатра находились рядом со стороны ул. Советской. Двустворчатые двери широкого выхода открывались только после сеанса. Рядом располагался вход, который вёл в небольшой кассовый зал. Два окошка билетной кассы были больше похожи на амбразуры ДОТа. Через них можно было увидеть только руку кассира, принимающего деньги и выдающего билеты. Окрылённый предвкушением ожидаемого удовольствия, сжимая в руке билет, счастливец поднимался по каменным ступеням лестницы из кассового зала к дверям, ведущим к кинозалу. Двери открывались после того, как зрители предыдущего сеанса освобождали зрительный зал. Толпа, сжатая перилами, накапливалась на ступеньках маленькой лестницы и около неё, заполняя небольшой кассовый зал. Дверь открывала почти монументальная билетёрша, национализированная вместе с кинотеатром, как его неотъемлемый  инвентарь. Билетерш было несколько. Они работали в кинотеатре до войны, во время войны и ещё долго в послевоенное время. Срок достаточный, чтобы их запомнили поколения брестских зрителей, отдававших им на контроль свои кинобилеты.

Пройдя первые врата, посетители поднимались по широкой двух маршевой лестнице с чугунными перилами на второй этаж. На площадке второго этажа находились две двери: одна – в зрительный зал, вторая — в фойе. По размерам фойе не уступало зрительному залу. Несколько окон делали его светлым. Вдоль стен стояли стулья для отдыхающих до начала сеанса.  В зрительный зал было два входа.

В углу фойе была ещё одна небольшая дверь,  в те времена закрытая железным крюком. Это была дверь запасного выхода. Через него по железной, огороженной перилами лестнице, можно было спуститься во двор. Пожарная дверь, как ей и положено, легко открывалась изнутри, достаточно было отбросить крючок. Доступ к двери был свободен. В послевоенное время возле пожарной двери перед началом сеанса дежурила одна из билетёрш, охраняя зал от проникновения безбилетников. На группу лиц покупался один билет, обладатель которого проникал в фойе и, улучшив момент, открывал пожарную дверь, через которую толпившиеся на пожарной лестнице безбилетники вбегали в фойе и  рассыпались по кинозалу. Проблему с безбилетниками решили просто — на дверях повис солидный замок.

В кинозале довоенного времени были установлены ряды лёгких, т.н. венских стульев, соединённых между собой деревянными рейками. Они верой и правдой служили и в послевоенное время, пока не были заменены рядами типовых кресел с откидными сиденьями. Справа перед экраном  стояло пианино, как память немому кино, когда тапёр, поглядывая на экран, озвучивал музыкой картинку на экране. Нужно было быть хорошим музыкантом- импровизатором, чтобы музыка точно соответствовала изображаемому действу. Звуковое кино убило профессию тапёра.

Окна кинозала изнутри были задрапированы. Между сеансами включался вентилятор, и зал хорошо проветривался. Несмотря на то, что кинозал находился в приспособленном для него помещении, его акустика была неплохая в любой точке. (А вот в кинозале кинотеатра “Мир”, построенном  в конце 50-х по типовому проекту,  несколько рядов кресел располагались в «глухом месте», которое так и не удалось устранить.)

После окончания сеанса зрители покидали зал по той же лестнице, к которой добавлялся ещё один марш.

Я много раз бывал в этом кинотеатре, самостоятельно осваивая жизненное пространство города. Репертуар просмотренных фильмов был сугубо советский по своей специфике, о чём говорят сами названия фильмов: «Граница на замке», «Случай на границе», «Девушка с той стороны», «Ночь в сентябре», «Джульбарс»- всё о  героической борьбе  спецорганов с вражескими диверсантами, шпионами, с врагами народа, коварно замаскировавшихся под друзей.

Фото с сайта mediabrest.by

Кинотеатр  «Мираж», находившийся в угловом здании на перекрёстке улиц Пушкинской (3-го мая) и Комсомольской (Стецкевича), был назван незнакомой для горожан Бреста аббревиатурой «КИМ». Эта аббревиатура также не знакома и большинству поколения 21-го века. Расшифровывается она «Коммунистический Интернационал Молодёжи», что соответствовало и новому названию улицы — Комсомольская. На этой улице  были сосредоточены лучшие большие и малые питейные заведения довоенного Бреста, среди них — ресторан «Morskie Oko». А близлежащие кварталы улицы Мицкевича от ее перекрёстка с Комсомольской в довоенное время абонировали «ночные бабочки» Брестского полусвета, которые были отловлены новой властью в первые же месяцы и отправлены на далёкие лесоповалы вместе с легендарной Маней Фогель.

Вот в ни чем не примечательном здании на углу улиц Комсомольской и Пушкинской и расположился кинотеатр «КИМ». По размерам зала он несколько уступал кинотеатру «1-го Мая», но был более удобен для непритязательной публики. Изнутри он больше был похож на бетонный сарай. В кинозале стояли те же венские стулья, но почему-то не скреплённые между собой. Зрители, покидавшие зал, оставляли после себя хаос, который с трудом устраняли служащие кинотеатра. Зал был без окон. Немое пианино стояло так же, как и в кинотеатре «1-го Мая», правда, оно вскоре исчезло. Но зал был хорошо приспособлен для демонстрации фильмов, акустика была в порядке, зал хорошо проветривался.

 

                                     Афиша советского х/ф «Таинственный остров», 1941

Репертуар «КИМ» был схож с репертуаром «1-го Мая»: «Ошибка инженера Кочина», «Трактористы», «Истребители» и другие фильмы  такой же тематики. Но один фильм я запомнил. Именно он у меня ассоциируется с кинотеатром «КИМ»: «Таинственный остров». Мы восхищались героями экранизации любимого романа любимого автора: инженер Сайрес Смит и его супруга Наб, журналист Гелио Спинет, моряк Бонавентура Пенкроф, юный Герберт Браун, воспитанник Пенкорфа, и верный Топ, собака инженера Смита. Что уж говорить о капитане Немо, ставшим их другом и спасителем! Мальчишки тех лет мечтали занять место Герберта Брауна, знать и уметь делать хотя бы часть того, что знал и умел инженер Сайрус Смит. Все они окрыляли нашу юность с её мечтами и желаниями, были путеводным лучом, как луч «Наутилуса».

Был ещё кинотеатр Сарвера, запретный плод для брестских гимназистов и гимназисток из-за своего репертуара, который гимназическое начальство считало слишком фривольным.

Абрам Овсеевич Сарвер у входа в свой театр. Из материалов Николая Александрова

Кинотеатр Сарвера с небольшим кинозалом и фойе-рестораном располагался на такой же небольшой Театральной улице, соединявшей две улицы Бреста: фешенебельную К.Маркса (б. Зыгмунтовская) и Советских пограничников (б. Белостоцкая). Таких коротеньких улиц в Бресте было немало: 9-го Января (б. Станевича), Н. Островского (б. Крутка). Некоторые из них поглотила перестройка города. Исчезли с карты города и памяти горожан Брестский переулок, Нарутовича, Косая, Крутко-Бжозовская, Бронзовая, Вигуры, Нафтова и др.

Кинотеатр Сарвера был переименован в кинотеатр им. М. Горького, а название улицы “Театральная” поменяли на «Свердлова», что вполне подходило к новому названию кинотеатра. В кинотеатре Сарвера (им. М.Горького) я был всего лишь один раз, но зато на вечернем сеансе . В конце августа 1940 года произошло мое первое знакомство с этим районом Бреста. Меня взяли с собой родители. Название фильма , прочитанное мною на афише кинотеатра, разочаровало: «Запоздалый жених», грузинская кинокомедия. Этот фильм явно не вписывался в шпионско-вредительский и военно-приключенческий репертуар, к которому я привык. Однако все мои ростки негативного настроения исчезли без следа и сменились тихим восторгом от встречи с Театральной улицей. Ее очарование было необыкновенным. Улица, как драгоценный камень, была обрамлена кольцом красивых домов близлежащих улиц. Это отнюдь не преувеличение, а констатация пережитого впечатления от первой встречи, а оно  – самое верное. Театральная была улицей односторонней застройки. Вдоль противоположной театру Сарвера стороны тянулась солидная сплошная каменная ограда, которая была почти незаметна из-за стволов старых каштанов, которые своими кронами накрывали всю улицу. Под кронами каштанов стояла вереница колясок, терпеливо ожидавших уставших кинозрителей. Она служила прекрасным декором и неотъемлемой принадлежностью этой маленькой замечательной улицы.

Войдя в здание кинотеатра, мы поднялись на второй этаж, где находились кинозал и фойе-ресторан, в котором ожидающие начала киносеанса посетители могли с комфортом провести время. Необходимо отметить, что кинотеатр имени пролетарского писателя М.Горького сохранил весь буржуазный комфорт кинотеатра М. Сарвера. Небольшое помещение фойе-ресторана было очень уютным. Своими окнами, задрапированными белоснежными гардинами, оно выходило на улицу. Такие же белоснежные скатерти накрывали небольшие круглые столики. Стулья были одеты в светлые полотняные чехлы. На столах стояли небольшие цветочные вазы с живыми цветами. Справа от входа у стены возвышался небольшой подиум. На нём стояли пюпитры и стулья для музыкантов. Рядом с подиумом находился служебный вход, откуда выходил официант, выполняя заказы посетителей (газированная и минеральную вода, чай, кофе, кондитерские изделия, т.н. ciastka- пирожные). Между столикам хватало места для желающих потанцевать под звуки небольшого оркестра. Фойе было отделено от зрительного зала, и музыка оркестра  не мешала кинозрителям. В вечер нашего посещения оркестра не было. Возможно он начинал играть к более позднему сеансу. Я с удовольствием смаковал пирожное, запивая его шипучей газировкой, сидя рядом с родителями в уютном зале на зачехлённом кресле за накрытым белоснежной скатертью столиком. В еще освещаемом закатными лучами солнца зале я осязаемо почувствовал радость жизни.

 

План театра Сарвера. Из материалов Николая Александрова

Потом нас пригласили занять места в кинозале. Небольшой зрительный зал (раза в два меньше кинозала «Адрии»-«1-го Мая») не казался тесным, хотя для пианино места не хватало. А может у Сарвера оно оказалось ненужным под натиском звуковых фильмов. Зал хорошо проветривался, а прекрасная акустика дополняла комфортные условия для приятного просмотра зрителями фильма и нахождения в зале почти в течение полутора часов.

После войны кинотеатр Сарвера возродился на короткое время. Малая посещаемость сделала его нерентабельным. Кинотеатр закрылся. В его здании все годы работало медицинское учреждение. На переломе веков здание театра Сарвера отремонтировали. На его фронтоне вновь появился барельеф- аббревиатура «Театр Сарвера». Что находится внутри его стен — не знаю.

До войны кино можно было посмотреть не только в кинотеатрах. По городу ездили армейские кинопередвижки. Такая кинопередвижка  часто приезжала летом 1940 года в железнодорожный техникум. О её приезде первым узнавал мой приятель Витя Королёв, и мы с нетерпением ожидали её появления во дворе техникума. Надо сказать, что кинопередвижка существенно увеличила число зрителей в городах и была основой кинофикации сельской местности. В автофургоне ГАЗ АА размещалась киноаппаратура: кинопроектор, звуковые динамики, устройство для перемотки кинолент. Водитель был одновременно киномехаником, а его напарник- помощником. Впрочем, в  желающих помочь недостатка не было. Пока киномеханик с помощником (в нашем случае это были два красноармейца) устанавливали киноаппаратуру, мы с Виктором занимались перемоткой кинолент, готовя их к показу, и были очень горды своим участием в подготовке демонстрации фильма.

Демонстрация фильмов проводилась в большой аудитории на втором этаже техникума, вмещавшем более полусотни зрителей. Фильмы демонстрировались частями, перерываемые перезарядкой кинопроектора, поэтому сеанс длился около двух часов. Кинолента нередко рвалась. Такие случаи в кинотеатрах сопровождались недовольным гулом кинозрителей, криками «сапожники», свистом. В аудитории- кинозале случаи обрыва киноленты тоже бывали и не один раз за сеанс, но зрители терпеливо и молча ожидали устранения неполадок. Тем более, что киномеханик находился среди зрителей и все видели, как он хлопотал возле проектора, а главное, он был в военной форме, а  к ней относились с уважением, которое распространялось и на её хозяина.

Позже кинофильмы стали демонстрировать в большом актовом зале техникума, по емкости не уступавшем кинозалам городских кинотеатров. Из всех просмотренных мною кинофильмов в актовом зале техникума мне почему-то запомнился кинофильм «Учитель». Может быть, потому, что главные роли в нём исполняли довоенные популярные, ставшие кинозвёздами актёры: Борис Чирков, герой трилогии «Юность Максима», «Возвращение Максима», «Выборгская сторона», и Тамара Макарова, прославившаяся ролью Нины в кинофильме «Маскарад».

Такова была кинопанорама довоенного Бреста.

Во время немецкой оккупации кинотеатру «1-го Мая» вернули прежнее название – «Адрия». Кинотеатр «КИМ» вновь стал «Миражом».  Вернув старые названия, кинотеатры продолжали работать, но “перепрофилировали” контингент своих посетителей в соответствии с требованиями «нового порядка». «Адрия»  стала nur für Deutśche (только для немцев), а «Мираж» —  общедоступным для всего населения. Здание кинотеатра “Мираж” было разрушено во время летних бомбардировок города в 1944 году. Я видел его руины: груды битого кирпича, искорёженные балки перекрытий, обгоревшее кровельное железо. В конце 50-х годов на месте “КИМа” был построен жилой дом с парикмахерской на первом этаже. Кинотеатр «Мираж»-«КИМ» исчез из памяти города. Здания остальных кинотеатров уцелели. . Относительно кинотеатра Сарвера мне ничего не известно. О нём ни словом не вспоминали мои друзья, пережившие оккупацию и посещавшие только кинотеатр «Мираж». Скорее всего  кинотеатр Сарвера не работал. Кем и чем были заняты его помещения во время оккупации, я не знаю.

Предыдущая
Следующая

Следы фасадов синагоги еще хранят немецкую защитную маскировку от авианалетов 1944 года. Очень похоже, что на афише кинотеатра американский  музыкальный кинофильм 1938 года «Большой вальс» 

После освобождения города действующих кинотеатров в нём не осталось. На помощь вновь пришла легендарная армейская кинопередвижка. Ещё в  октябре мы смотрели фильмы в помещении большой хоральной синагоги на углу улиц Советской и Будённого. Первый увиденный мною в нём фильм был американского производства, знаменитый «Большой вальс», всегда хорошо принимавшийся и в тылу,  и фронтовиками, словом всюду, куда добиралась вездесущая кинопередвижка.

Вскоре открылись первые кинотеатры: «1-го Мая», «М.Горького», а в здании бывшего евангелического костёла на ул. К. Маркса, б. Зыгмунтовской — детский кинотеатр «Смена». Костёл называли «кирхой», хотя к  немцам он не имел никакого отношения, т.к. был построен незадолго до начала войны 1939 года на средства военных, населения города и  пожертвований  приверженцев этой ветви христианства. Когда в 90-е годы  Брестский костёл Воздвижения Св. Креста вернули католикам, а Брестскую церковь — православным, в такой же просьбе «вернуть свое» евангелистам было отказано, как и евреям, посягнувшим просьбой на возврат небольшой синагоги бывшей Еврейской больницы, ставшей после войны городским роддомом.

Интерьер кинотеатра “Смена” почти не изменился с довоенных времён и оставался таким ещё долгие годы. Одним из первых фильмов , увиденных в нём мною, был трофейный фильм «Индийская гробница», о котором мне успели рассказать друзья, смотревшие его ещё в оккупации.

Фото с сайта retro.ru

Здание кинотеатра «Смена» и его боковая пристройка небольшого фойе до сих пор демонстрируют свою культовую принадлежность, понятную даже лицам мало посвящённым. Зал, ставший кинозалом, сохранил в первые годы аскетическую простоту, характерную для протестантских храмов. Белоснежные стены только подчёркивали это обстоятельство. Вместо стульев в зале стояли деревянные скамьи с указанием ряда и места. Сохранилась даже небольшая трибуна для проповедников. Она не мешала просмотру фильма, поэтому ее не тронули. Мы любили посещать кинотеатр «Смена». Репертуар фильмов, показываемых в нём, был интересен и детям, и взрослым. На его экране несколько недель шёл знаменитый полнометражный мультфильм «Белоснежка и семь гномов», и зал всегда был заполнен.

Сейчас этого кинотеатра нет, но его ещё хорошо помнит не одно поколение брестчан.

В стенах большой центральной  синагоги открылся кинотеатр «Беларусь». Он сразу стал главным кинотеатром города. Интерьер кинозала до самой реконструкции сохранял весь антураж синагоги: мужское, женское отделение с разными входами, роспись стен и потолка.

Тремя городскими кинозалами город не ограничился. В последующие годы в Бресте было много кинозалов при клубах разных промышленно- производственных организаций (клуб железнодорожников, клуб связи, два клуба-кинозала неизвестной мне хозяйственной принадлежности, но хорошо известные нам по своим прозвищам: «Промбочка» на углу Советской и Будённого (здание не сохранилось) и «Клуб нищих» на углу Карбышева и Маяковского (здание сохранилось)).

из воспоминаний В.Губенко

Крепостной храм

Posted on by Viktor

Визит русского императора Александра III в Брест-Литовскую крепость, 1886 г.

С 1922 по 1930 годы внешний вид храма был кардинально изменен. Согласно проекту польского архитектора Юлиана Лисецкого храм был перестроен в гарнизонный костел.

Весна 1945.

Еще в первых походах в крепость мы ознакомились с руинами костела, бывшего красноармейского клуба, а далеком прошлом  православного храма. Наши вылазки в крепость  не были спонтанными. Большей частью они были целенаправленными. Мы пополняли личные запасы пиротехники, патронов из богатых складов запасливого Виктора Бовша. Под жарким солнцем мы часами разгребали обломки битого кирпича на складе пиротехники, взорванного уходившими из крепости немцами. Склад находился в казарме, примыкавшей с восточной стороны к Холмским воротам. Иногда мимо проходил офицер, не обращая на нас никакого внимания. Офицер скрывался в Холмских воротах, чтобы через мост уйти на Волынский остров.

      Немые стены цитадели настолько выразительно говорили своим пронзительным молчанием всяк входящему о героической трагедии их защитников, что сами становились путеводителями по местам боёв.

Западная часть кольцевой казармы рядом с Тереспольскими воротами хранит свидетельства мощного артобстрела крепости в июне 1941 года.

Стены показывали, где сражения были самыми жаркими и ожесточёнными. Крепостной храм был одним из многих таких мест. Мой друг Женя Летун побывал возле храма в конце июля 1941 года. Как он туда попал — это отдельная история. По его воспоминаниям возле храма с северной стороны немцы устроили столовую под открытым небом. Дымили полевые кухни, за сколоченными деревянными столами обедали немецкие солдаты из тех, кто занимался «уборкой» территории крепости, то есть зачисткой  от кое-где ещё укрывшихся  последних её защитников.

Гитлер и Муссолини в гарнизонном храме (армейском клубе) 26 августа 1941 года.

Мы попадали внутрь храма через глазницы окон. Снаружи под каждым окном громоздились груды битого кирпича, что значительно облегчало нам доступ. Через главный вход пройти было нельзя, можно было только с трудом пробраться. Внутри храма ещё кое-где сохранилась роспись, почти не повреждённая на куполе главного нефа: в небесах, в ликах — всевидящее око. Это было действительно так: мы разбегались по разным закоулкам руин, осторожно выглядывали оттуда, а всевидящее око смотрело на каждого их нас.

Внутренний вид храма в наши дни и до восстановления.

Забирались на амвон. В той многодневной боевой катавасии он почти не пострадал. Пробираться среди груды обломков было сложно. Мы покидали разрушенный храм, не забывая его.  Всевидящее око иногда заставляло нас призадуматься, особенно тогда, когда мы попадались на шкодах, что случалось, к счастью или нет, не часто.

Разрушенную крепостную церковь от повседневного уничтожения спасли её подвалы, ставшие овощехранилищем гарнизона. С 1956 года храм стал доступен осмотру посетителей крепости, но очень быстро заброшенная церковь превратилась  в общественный туалет, по причине полного отсутствия таковых удобств на экскурсионном пространстве.

Когда присутствие “объекта” дало о себе знать широко распространяющимся стойким неприятным запахом, администрация спохватилась и  приняла меры: церковь очистили, на окна и двери поставили решётки, сделав невозможным, как вход в храм, равно как и его осквернение. Решетку главного входа в храм пионеры украсили красными галстуками. 

 

Предыдущая
Следующая

Фото из Брестская газета, БрестСИТИ, и отрытых источников в сети.

К середине 50х годов армия ушла из крепости, освободив от своего постоя центральный остров, восточную  и северо-восточную часть Северного острова. Старый глухой деревянный забор от Северных ворот до центрального острова разделил территорию крепости на доступную для жителей города часть и недоступную. Организованный музей Обороны постепенно начал осваивать только цитадель.

В бывших военных гаражах на Восточном форту разместились гражданские автохозяйства. Они находились там много лет, когда уже заработал Музей, привлекая к себе растущее число посетителей со всей страны. Вечерами музейная территория пустела, превращаясь в зону тишины и покоя. Подросшие ели, высаженные в большом количестве на пустовавшей теперь покрытой травами земле, делали это место ещё одним парком — парком умиротворяющей тишины, «душевной терапии», приходившей на смену дневному шуму.

из воспоминаний В. Губенко

Ступени в никуда на переднем плане, как свидетель меняющегося облика храма и трагедии военных перипетий крепости. Фото из коллекции Евгения Бересневича.

Исчезнувшая Соя и Брестский порт

Posted on by Viktor

Данелия Петр Алексеевич «Брестский порт», 1957

Где-то в конце 70-х годов в Бресте произошло сильнейшее наводнение. Надо сказать, что Буг часто устраивал городу и его окрестностям подобные испытания. Буг своими водами запирал впадающие в него реки, поворачивая вспять их течение, вызывая их разливы и наводнения. Такое случалось, когда в его верховьях шли поливные дожди, переполнявшие русло капризной реки. Иногда причиной наводнений было таяние обильно выпавшего снега в Татрах. На этот раз наводнение было очень сильным. Полностью затопило Вульку, Сою. Аварийно- спасательные отряды под проливным дождём работали круглосуточно,  спасая всё, что ещё можно было спасти.

Словом, стихия разбушевалась. Но выстояли и победили. Было принято советско-польское соглашение  о проведении совместных работ по предотвращению наводнений. Деревню Сою власти решили снести,  а жителей переселить. И Сои не стало. Осталась огородная земля, сады. Землю городские власти отдали под дачные участки горожанам, поделив её на мелкие “кусочки”(чтоб всем хватило !). Земля была ухоженная, расстояние до города — рукой подать. Xозяевами благодатных наделов стали ветераны ВОВ, пенсионеры из числа ветеранов хозпартактивов. Несколько лет эти трудолюбивые пчёлки радовались своей удаче в жизни, собирая неплохие урожаи со своих крохотных участков. На участках им было высочайше дозволено возвести деревянные будки для постоянного хранения инвентаря и временного хранения урожая. В будке можно было укрыться от дождя. Простенькие ограды в виде проволоки, натянутой на столбики или обыкновенные колышки охраняли и берегли суверенитет и неприкосновенность их владений.

Недалеко от этого райского уголка находился Брестский речной порт. Отдыхающие дачники могли видеть, как без устали трудились портовые краны. Их неутомимая ежедневная работа не предвещала ни беды, ни угрозы. Но именно порт решил судьбу благоденствующего дачного  коллектива и их любимого хозяйства. Брестский речной порт рос и развивался. Он по праву считался одним из важнейших предприятий Бреста. Его производительность росла с каждым годом. Брестский речной порт был конечным пунктом Днепро-Бугского канала, по которому непрерывно баржами сплавляли криворожскую железную руду. Брестский речной порт стал главной перевалкой руды. Днём и ночью происходила перегрузка руды в железнодорожные вагоны. Дальше руда отправлялась в ГДР на Eisenhütten kombinat (металлургический комбинат) и в Польшу на металлургический комбинат «Stalowa huta». В обратную сторону по железной дороге эти страны поставляли в СССР  высококачественный стальной прокат.

фото Евгения Макарчука

В зимнее время порт отдыхал, если  можно назвать отдыхом ремонтно- профилактические работы по подготовке к грядущей навигации. Стальные баржи загромождали небольшую акваторию порта. В старых портах были созданы так называемые затоны, то есть места для ремонта и зимовки плавсредств. На Мухавце такого места не было. Его нужно было сделать.В тех же кабинетах, где принимали решение о передаче земли под дачные участки, было принято другое решение: создать затон на месте дачных участков.  Дачникам  предложили убраться в кратчайший срок. Владельцы земельных наделов упорно отстаивали свою неприкосновенность, раз за разом срывая ультиматумные сроки. Кончилась история печально для дачников. В один из августовских дней 70-го десятилетия (точной даты я не помню) дачный участок был разгромлен. Будки были сожжены вместе с инвентарём и урожаем, который в них хранился. Это был показатель  лопнувшего терпения руководства города. Погром был осуществлён руками учащихся одного из ГПТУ города, направленных, конечно по приказу городских властей. Для легализации произвола с отрядом молодёжи, ставших по сути громилами, прибыл директор училища, некто Ковальчук, и оставшийся безымянным майор милиции.

Местные средства массовой информации по поводу этого инцидента хранили полное молчание. В газете  «Заря» не было напечатано ни слова, хотя пострадавшие люди с медалями и орденами на груди, стучались во все высокие двери присутственных мест. Двери не открылись. Их хозяева были уверены, что ветераны скоро выбьются из сил в неравной борьбе с чиновничьим аппаратом. Но стук услышал собственный корреспондент «Известий» Николай Павловский. Я хорошо знал Николая, так как мы учились в одной школе. Журналистскую работу он начал в 50-годы в газете «Заря». Публикация Н. Павловского в «Известиях» о погроме дач вызвала шквал читательских отзывов из многих уголков громадной страны. Люди были возмущены совершенным произволом. Действия его инициаторов и  виновников сравнивали с действиями карателей. Казалось, скандал на всю страну обеспечен. Но власти показали, что даже из такой щекотливой ситуации они могут выйти без большого, особенно морального, урона.

     Ответом на статью и читательские отзывы была тишина. Председателя горсовета переместили на  должность председателя Областного общества защиты природы (!), а Павловский исчез с брестских горизонтов

2020
1966

На снимке из космоса, сделанном 20 августа 1966 года, в рамках проекта американской космической программы оборонного назначения Corona, можно увидеть песчаные пляжи напротив порта и жилые участки в районе Сои.

На освобождённой от дачников территории заработали экскаваторы и земснаряды. Затон был готов. Узкий пролив, соединявший его с рекой, закрывался воротами.  Но и порт не предугадал своего будущего. События 90-х годов постепенно свели его работу на нет. Порт был перенесён на новое место. Нужда в затоне отпала. Водоёмы, по сути, на долго стали беспризорными. Жители города быстро их освоили, как места отдыха и купания. Однако очень быстро эта территория была доведена до чудовищного антисанитарного состояния. Всяческие запреты, штрафные санкции, взывания к совести не дали результатов. Озёра сами изгнали своих обидчиков. Они стали быстро зарастать травой, делая себя непригодными для купания.

Город утратил ещё одну прекрасную зону цивилизованного отдыха, которыми могли стать водоёмы и зелень деревни Сои, как возрождённое продолжение  Городского Сада Брест-Литовска. 

из воспоминаний В. Губенко

На видео Василия Пошелюка можно увидеть  как выглядит место порта и Сои в конце 2020 года.

Белый дворец

Posted on by Viktor

Весна 1945 года. Когда я впервые, пройдя Трёхарочные ворота, зашагал по гранитным камням дороги, ведшей к Холмским воротам,  моё внимание привлекло большое здание, которое выглядело наиболее сохранившимся среди окружающих нас руин. Вернее сказать, это была лишь коробка здания. Наружные стены коробки были  повреждены незначительно. Наш опытный проводник, искатель “военных сокровищ”, мой одноклассник Виктор Бовш едва удостоил взглядом здание, дав нам таким образом понять, что ни в нём, ни рядом с ним, ничего интересного для нас нет. Только при второй встрече с домом я попросил у Виктора рассказать об этом сооружении. «Да это Белый дворец», —  спокойно ответил мой друг. Полученная информация меня слегка ошеломила.

— Где подписали Брестский мир?

— Да, он самый…

Так книжная история неожиданно материализовалась в виде Белого дворца.

    Конечно, я не упустил возможности познакомиться с ним. Повторяю, снаружи повреждение стен было незначительным. Мы поднялись по ступеням довольно высокого бетонного крыльца, так как у дворца был высокий фундамент. Через дверной проём мы попали внутрь коробки здания. Проёмы окон в почти метровой толщины стенах не были повреждены. По всему было видно, что дворец сгорел, выгорел. Почти до уровня окон первого этажа все было завалено обгоревшим проволочным  железом и балками. Это нагромождение было результатом пожара, при котором обрушились кровля и межэтажные перекрытия. Справа от входа на второй этаж вела бетонная лестница, примыкавшая к стене. Она заканчивалась небольшой площадкой на уровне  второго этажа. С неё мы могли осмотреть всю внутреннюю панораму дворца.

        Изнутри  на стенах Белого дворца кое-где сохранилась штукатурка. На ней и на обнажившейся кирпичной кладке массивных стен не было никаких внешних повреждений. Из всех разрушенных зданий цитадели Белый дворец был наименее повреждённым, несмотря на то, что вокруг него падали и рвались разрушительные снаряды тяжёлой немецкой артиллерии, в том числе 600-мм осадных мортир «Тор» и «Один». Воронки после разрыва их снарядов были глубиной в 3м, достигая 15м ширины.  Немцы выстрелили  по крепости, в основном по цитадели, несколько десятков таких снарядов. Но мы в 1944-45 г.г. не увидели ни одной ни большой, ни малой воронки. В июле 1941 года немцы часть из них превратили в братские могилы павших защитников и сравняли их с землёй, которая до сих пор хранит в тайне их покой.

К середине августа 1945 года мы прекратили походы в крепость из-за лишения всяких надежд на наш благополучный симбиоз с военными, которые всё основательнее осваивали территорию крепости. В конце июля 1945 года на участке между нынешней дорогой «Звезда- мост» и нашей северо-западной потерной на территории бывших спортивных площадок довоенной крепости военные оборудовали учебный полигон. Вылезая из потерны, мы оказывались на линии прицела винтовок солдат, залёгших от нас метрах в 300-х. Наше первое такое появление было встречено длиннейшей и сложнейшей руладой ненормативной лексики, которую нам адресовал командир, проводивший занятия.  К нашему счастью, и, разумеется, к своему тоже, он вовремя заметил нас. Мы не стали дожидаться повторного приглашения убраться куда подальше и… убрались.

С той поры прежде, чем выйти из потерны, мы всегда проверяли свободу и безопасность дальнейшего пути.  Но уже к середине августа нам надоело путаться под ногами военных. Это всё возрастающее чувство было обоюдным, и мы с миром разошлись, бросая последний взгляд на панораму разрушенных казарм цитадели, церкви, Белого дворца, пройдя, как оказалось, в последний раз под сводами Трёхарочных ворот, без малейшей мысли о том, что очень скоро они исчезнут.

     Наверное с августа-сентября 1945 года крепость по всему обводу её главного вала была закрыта для посторонних, как и любой военный городок. Вся территория крепости со всем, что на ней находилось, была в распоряжении её гарнизона и его командования, решавшего «что такое хорошо, и что такое плохо» в крепости для армии, для её службы, для порядка. Лишь в 1956 году часть территории крепости стала доступной для посещения.

          Я побывал в крепости в следующий раз почти через полгода после моего последнего  визита. В январе 1946 года старшая пионервожатая нашей школы №5 Дормидонтова (имя её я, к сожалению, забыл) на сборе пионерской дружины объявила, что нам оказана высокая честь выступить на шефском концерте 23 февраля (День Красной Армии) в одном из военных подразделений, расположенном в крепости. Эта новость была встречена с энтузиазмом. Выступить перед бойцами Красной Армии было действительно для нас радостным событием, иногда со слезами на глазах. Так, после посещения  с шефским концертом раненных в госпитале, который находился в 1944-46 г.г. напротив нашей школы в здании бывшей гимназии, многие из наших девочек разрыдались прямо во время концерта при виде раненных бойцов, ставших инвалидами. Некоторые раненые были всего на два-три года старше моих одноклассников.

           Мы почти месяц готовились и репетировали, чтобы не ударить лицом в грязь перед бойцами и командирами. Днём 23-го февраля 1946 года всю нашу делегацию погрузили в санитарную машину и отвезли в крепость. Нас, «артистов», было более двух десятков, и мы довольно плотно утрамбовались в закрытом кузове санитарки, укрывшем нас от холода слякотной февральской погоды с постоянно хлюпающим под ногами талым снегом. Ночью он подмерзал. Из низких плотных туч сыпался новый снег. На короткое время всё белело, создавая иллюзию снежной зимы, которая исчезала с рассветом. Из окон почти ничего не было видно. По тому, что мне удалось увидеть, я догадался, что мы едем по хорошо знакомому мне маршруту: загрузились на улице Баррикадной напротив железнодорожного техникума, далее Пушкинская, 17-го Сентября (Ленина), Каштановая (Героев обороны Брестской крепости) через ныне несуществующий железнодорожный переезд рядом со взорванным (теперь восстановленным) мостом к  к Северным воротам крепости, у которых, как и осенью 1944 года, был КПП. Через несколько минут мы были у цели. Ею оказались Холмские ворота. Они не изменились с тех пор, как я видел их в августе 1945 года. Но знакомая панорама цитадели изменилась настолько, что не могла не вызвать вопросов. Возникло ощущение, что чего-то знакомого, привычного для визуального впечатления не хватает. Я не увидел ни Белого дворца, ни Трёхарочных ворот. Это было, ещё раз подчёркиваю, 23 февраля 1946 года. Они исчезли значительно раньше, судя по ответу сопровождавшего нас офицера. На мой вопрос: «Куда исчезли ворота и дворец?» ответ был прост и спокоен в железной убеждённости правоты свершившегося деяния: «Казарму нужно было отремонтировать для  квартирования в ней воинской части по месту её постоянного пребывания. Для восстановления казармы мы использовали кирпич разобранного для этой цели Белого дворца. Трёхарочные ворота затрудняли проезд военной техники». Нам на ту пору всё было понятно. Обеспечить хорошим, тёплым жильём в зимнее время красноармейцев — святое дело, а всё, что мешает боеготовности армии, особенно её движению по приказу, должно быть незамедлительно устранено. За словом приказа последовало выполненное дело. Так исчезли навсегда два самых значительных из уцелевших объектов цитадели.

Многие экскурсоводы по крепости не знают дату исчезновения Белого дворца, поэтому они её и не называют, удовлетворяя себя и слушающих неопределённым временем: «После войны (!), Белый дворец разобрали (кто?) на кирпичи, чтобы восстановить город». Ни в 1944-45 г.г., ни в 1946 году, даже в 1947 году никаких строительных работ по возведению жилого фонда не велось. Для поддающихся ремонту жилых и хозяйственных помещений использовался кирпич разрушенных зданий на улицах города. Его добывали на воскресниках жители города, а также команды немецких военнопленных, разбиравших разрушенные дома, которых хватало на улицах города. Дома пока только латали, одновременно готовя площадки под будущие новое строительство, которое началось в 1947- 48 годах при острейшем дефиците  стройматериалов, в первую очередь кирпича.

Фундамент Белого дворца изначально был высоким, об этом свидетельствовала и высота бетонного крыльца, по которому мы поднимались, чтобы попасть внутрь здания. При разборке его почти не тронули. Он остался таким же высоким все последующие годы. Посетители, в их числе и я, с трудом могли увидеть, что скрывают руины.

       Около фундамента произошла моя первая встреча с музейным экскурсоводом. Первая, случайная, взаимно неприятная. Экскурсовод, довольно молодая, бойко рассказывала внимательно слушавшим её экскурсантам о Белом дворце. Случайно долетевшая до моих ушей  фраза  заставила меня остановиться: «Белый дворец был до основания разрушен немцами во время боёв с его защитниками в июне 1941 года». Когда она закончила тираду, я сказал ей, наивно полагая, что она ошибается, что ещё летом 1945 года  здание Белого дворца, хотя и повреждённое, стояло на своём месте, что я не раз бывал внутри дворца и поднимался по его лестнице на второй этаж, экскурсанты после этого стали слушать меня.

Ответом экскурсовода был изданный ею крик, похожий на боевой клич индейцев, даже ещё более сильный, чем крик нашей теннисистски Азаренко, издаваемый ею во время игры: «Товарищ милиционер, мне мешают проводить экскурсию!» Милиционер, если бы  таковой находился в любой самой далёкой от неё точке цитадели, непременно бы услышал крик гида, но к моему счастью служителя правопорядка на месте не оказалось. Я ушёл из-за полнейшей бессмысленности продолжения разговора.  С тех пор я избегаю встреч с гидами, обхожу их стороной при случайных встречах с ними на улицах города или  в крепости. Многое, о чём они вдохновенно рассказывают, вызывает сочувствие к их доверчивым слушателям, но ещё более сильное разочарование вызывает то, о чём они вообще умалчивают.

К середине 50х годов армия ушла из крепости, освободив от своего постоя центральный остров, восточную  и северо-восточную часть Северного острова. Старый глухой деревянный забор от Северных ворот до центрального острова разделил территорию крепости на доступную для жителей города часть и недоступную. Организованный музей Обороны постепенно начал осваивать только цитадель.

В бывших военных гаражах, на Восточном форту разместились гражданские автохозяйства. Они находились там много лет, когда уже заработал Музей, привлекая к себе растущее число посетителей со всей страны. Вечерами музейная территория пустела, превращаясь в зону тишины и покоя. Подросшие ели, высаженные в большом количестве на пустовавшей теперь покрытой травами земле, делали это место ещё одним парком — парком умиротворяющей тишины, «душевной терапии», приходившей на смену дневному шуму.

из воспоминаний В. Губенко

Белый дворец появился во второй половине 18 века на месте церкви Св.апостолов Петра и Павла, которая принадлежала основанному в 1629 году базилианскому монастырю униатского ордена Св.Василия. На месте разрушенного Белого дворца остались руины фундамента храма с подвальными помещениями.

Мое первое знакомство с крепостью

Posted on by Viktor

В июле 1944 года освобождённый город был малолюден, как никогда за всю свою историю. Война его опустошила. Крепость с первых дней освобождения обрела свой новый гарнизон, расположившийся в наименее разрушенной казарме у Бельских (Северо-Западных) ворот. Северные ворота были перекрыты КПП. Рядом в горжевых казематах разместились гаражи и мастерские автобата. КПП контролировало доступ в крепость. С восточной стороны доступ в крепость был перекрыт густыми проволочными заграждениями, с юга — КПП и погранзона. Бесконтрольный вход и въезд в крепость был не возможен, особенно после октябрьского взрыва.

Летом 1944 года началось моё открытие и освоение terra incognitа, которой для меня была Брестская крепость. Я был не один, я был в образовавшейся группе друзей-одноклассников, а  главное — единомышленников, пропитанных характерным для детского и отроческого возраста искренним патриотизмом и гордостью за бессмертные подвиги наших бойцов-защитников Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, ставшими первыми городами- героями. Имена героев иногда узнавали по надписям на стенах укреплений, в которых они погибли. Об этом писали фронтовые корреспонденты центральных газет. Мы тоже мечтали найти такие надписи на стенах крепости.

Мы успели сделать два или три похода в крепость, после чего наши вылазки были прерваны из-за погодных условий. Поздняя осень 1944 года быстро превратилась в раннюю зиму. Поначалу бесснежная, с небольшим в 5-7 градусов мороза, но с сильнейшим пронизывающим ветром, сгонявшим прохожих с улиц города,  гнавшим низкие тёмные тучи, из которых иногда сыпался мелкий колючий снежок.

Осенью 1944 года Восточный вал сурово встречал любопытствующего, желавшего попасть в крепость. Мой друг Алик Садовский уже побывал в крепости, поэтому повёл нас известной ему дорогой: по Московскому шоссе (теперь проспект Машерова) к восточному участку главного оборонительного вала крепости.

Плотные, разнообразные заграждения из колючей проволоки на гласисах* крепостного вала, казалось, не оставили никакой надежды на их преодоление. В авангарде препятствий были две полосы проволочных заграждений и между ними замаскированный в траве коварный  спотыкач: сеть из колючей проволоки. Дополняли все эти прелести растянутые мотки колючей проволоки (спираль Бруно). Последней линией препятствий была сборная металлическая ограда времён 1-й Мировой войны, которая для надёжности тоже была густо переплетена колючей проволокой.

Проволочные заграждения подходили к берегу Мухавца и продолжались в его водах. Обойти заграждения вдоль берега было нельзя.  Сапёрные заграждения были готовы к обороне, но судя по их внешнему виду и виду всего того, что они должны были защищать, ни боя, ни тем более боёв,  здесь не было. Ураганный огонь первых дней войны не оставил и следов на восточных валах и её гласисах.

Мальчишки военного времени проходили эти заграждения не хуже фронтовиков-пехотинцев. Алик Садовский показал нам свой проход  сквозь “колючку”. По этой тропе он нас и повёл. Это было нелегко и отнимало много времени. Мы цеплялись, повисали, продираясь за нашим проводником, и думали больше не о том, что мы увидим, а о том, как мы будем выбираться обратно.

С внутренней стороны вал был не очень интересным: несколько горжевых казематов, в том числе два небольших, через которые были пробиты «звёздные ворота». Полумрак замусоренных сырых пустых помещений заставлял работать наше воображение. Ведь в них могли укрываться и обороняться наши бойцы. И мы охотно делились друг с другом нашими фантазиями на эту тему. От нашего внимания и любопытства не ушли два объекта, расположенные за этим участком вала: два пороховых склада (они сохранились до сих пор). Склады были хорошо видны, так как за валом почти до самой дороги (в это трудно сейчас поверить) не было деревьев, кроме редкого мелкого кустарника.

Пороховой погреб возвышался небольшим холмом. Под земляным покрытием скрывалось прочное бетонное сооружение. Бетонные ступени вели вниз. Спуститься  далеко мы не могли, так как мешала темнота, а у нас не было с собой фонариков, но  главное это то, что ступеньки уходили под воду.

 

 Второй пороховой погреб находился в конце вала у правого рукава Мухавца, огибающего цитадель. Он был уже интересней тем, что его бетонная наружная стена была пробита снарядом насквозь. Внутрь попасть также было нельзя из-за воды, затопившей нижние ступеньки лестницы. Сейчас возле этого склада расположилась небольшая выставка военной бронетехники.

       В крепости стояла глубокая тишина, причиной которой было полнейшее безлюдье. Во время летних налётов советской авиации на Брест крепость не бомбили.  Налёты были многократные и длительные. Город выглядел основательно разрушенным и опустевшим из-за повального бегства его жителей по окрестным деревням.

      Надо заметить, что Красная Армия, находясь до войны в крепости,  не занималась укреплением её обороны. Нет ни одного документа, свидетельствующего об этом. Гарнизон крепости до первых залпов нес службу мирного времени. Последний довоенный приказ командарма Коробкова  ещё раз требовал от командиров дивизий, расположенных в крепости, в случае объявления боевой тревоги, вывести их из крепости в район дислокации, указанный в «Красном пакете»**

      Таким образом, ни наши, ни немцы Брестскую крепость к обороне не готовили. Но была ещё одна армия, которая могла это делать — польская армия, а точнее её гарнизон в Брестской крепости. На подготовку у них было всего лишь три дня. 14 сентября немцы приступили к штурму крепости. Главные бои развернулись у Северных ворот, через которые немцы пытались ворваться в крепость. Поляки забаррикадировали их устаревшими танками «Рено». В брестской книге «Память» они почему-то  обозначены как «подбитые немецкие».

 Нанеся немцам большие потери, исчерпав все возможности к обороне, в ночь  с 16 на 17 сентября польский гарнизон с его раненым командиром генералом К. Плисовским, ушел из крепости. Не сдались, ушли. Об этом факте обязаны знать и наверняка знают работники Музея обороны Брестской крепости, но странно и удивительно слушать их заявления, читать в их публикациях о том, что в отличие от сдавшегося в плен немцам польского гарнизона, наши защитники в плен не сдавались.

Полоса заграждений вдоль восточного участка вала — польского происхождения. Она не мешала нашему довоенному гарнизону. Наоборот, она препятствовала проникновению в крепость посторонних  лиц. Крепость и ближайшее к ней расстояние были погранзоной со всеми  вытекающими обстоятельствами.

     В трагическое июньское утро 1941 года части Красной Армии пытались выйти из крепости через Северные ворота, зная, что восточное направление забаррикадировано. Наверное, поэтому Кобринские ворота нигде не упоминаются в сводках  боёв.

    В первый день весенних каникул месяца марта 1945 года наши походы в крепость возобновились. Они продолжались до середины августа 1945 года и закончились по причине не зависящих от нас обстоятельств.

      На этот раз в крепость нас повёл наш новый проводник — мой одноклассник Виктор Бовш. Он очень хорошо знал крепость ещё  с довоенных времён. Виктор повёл нас своей дорогой и, судя по его уверенности, он проходил этим маршрутом многократно и задолго до наших осенних походов. Миновав ещё неукороченный забором Городской парк, теперь уже им. 1-го Мая, далее по улице Каштановой, мы пересекли железнодорожные пути по временному переезду (т.н. шоссейный мост через них был разрушен). Перед нами открылось предполье крепости.  Никаких строений по улице Каштановой со стороны крепости не было. Вдали у развилки дорог недалеко от Северных ворот стояли несколько домов, в которых перед войной жили польские офицеры и их семьи. Белел ещё один одноэтажный дом начальной школы №10.

    Мы проникли на территорию крепости через хорошо забронированную потерну северо- восточной части вала. Её прохождение, вернее пролезание, показалось нам пустяком по сравнению с проходом через колючку. В потерне главной нашей заботой было не поцарапать спины о её своды.

Из сумрака потерны мы вышли на светлые просторы северо-восточной окраины крепости.  Вдали были видны казармы цитадели, справа, к западу — гласисы Восточного форта. В малолюдной крепости  это было самое безлюдное её место. Таким оно осталось и сейчас. Но до войны это было, пожалуй, самое оживлённое место в крепости: Кобринские ворота, толпы пассажиров, ожидавших прибытия или отправления двух вагонов узкоколейки с шумным паровозом, рядом школа, ну и конечно спортивные  площадки. В основном это были теннисные корты. В то время теннис был одним из самых популярных видов спорта. По нему проводились спортивные соревнования. Ажиотаж вызывали теннисные встречи команд крепости и города. На кортах крепости играл Савва Николаевич Березовский. После войны он работал тренером ДСШ и безуспешно пытался возродить теннисные традиции Бреста. Но так как теннис в то время не был олимпийским видом спорта, секцию закрыли. Савва Николаевич занялся бадминтоном, став родоначальником этого неизвестного в ту пору в Бресте  вида спорта.

Нашей целью, к которой нас уверенно вёл Виктор Бовш, была цитадель, потому что там находился его тайник с  разнообразной амуницией. По диагонали северо-запад мы быстро пересекли пустошь и вышли к мосту над правым рукавом Мухавца к Штабным (Трёхарочным) воротам. Уже тогда вдоль дороги и вдоль Северных ворот до берега реки тянулся высокий деревянный забор. Он был выкрашен в тёмно-зелёный цвет. Забор заканчивался проволочными заграждениями, за которыми стояла (она стоит и до сих пор ) погранвышка с недремлющим часовым. Забор на долгие годы закрыл дорогу всем, кто считался посторонним. Что за ним происходило, мы не знали. Когда сравнительно недавно сняли забор, то оказалось, что от домов, стоявших когда-то вдоль аллеи Пилсудского, не осталось ни малейшего следа.

Возле моста, справа у дороги, мы увидели гору сваленного заржавевшего стрелкового оружия ( мосинские трёхлинейки со штыками, пистолеты-автоматы Дегтярева, ручные пулемёты, станковые пулеметы “максимы”, правда без станков, но с сохранившими зелёный цвет щитами). Тут же недалеко на обочине дороги стоял обшарпанный немецкий бронетранспортёр.

Мост перед Трёхарочным воротами просел посередине и был сильно повреждён. Его металлические перила и их бетонные опоры были иссечены, пробиты, продырявлены. Такие же следы упорных, жестоких, многодневных боёв сохранили на себе и сами Трёхарочные ворота, через которые немцы так и не смогли прорваться в цитадель. Особенно впечатляюще выглядели все три прохода ворот. Казалось, не было ни одного квадратного сантиметра, куда бы не попала пуля или осколок. Обнажённые, разрушенные кирпичи стен указывали на места попадания снарядов.

Весной 1945 года так же выглядели Холмские (Госпитальные) и Тереспольские (Сапёрные) ворота. Они рассказывали молча.  Их рассказ не требовал объяснений. Объяснения  потребовались позже, когда следы боёв и их участников были уничтожены. Но даже экскурсантам с богатым воображением при всём их желании невозможно представить по рассказу гида полноту трагедии и  степень героизма, имевших место среди крепостных стен.

       Отсутствие кольцевой казармы к западу от Трёхарочных ворот меня не удивило и было воспринято мною как факт, подтверждавший ожесточённость боёв. Слева, с восточной стороны,  к воротам примыкали остатки разрушенной казармы, но значительная её часть уцелела, хотя повреждения здания были очень большими.  Казарма заканчивалась разрушенным до подвалов торцом. В стенах этого подвала и хранил запасливый Виктор Бовш изрядное количество немецких патронов, пиротехники. Свой тайник он тщательно замаскировал разнообразным хламом. Виктор открыл нам тайну сокровищ своей «пещеры Алладина», и мы довольно шумно попользовались её богатствами.

      Вокруг казармы валялись обломки кирпичей, рваные куски проржавевшего кровельного железа, разнообразный мусор, который образуется при разрушении здания.

          А вот казарма, начинавшаяся у Штабных ворот, таких следов разрушения не оставила. Она не была  уничтожена в бою. Прискорбный и печальный факт исчезновения столетней казармы, выдержавшей испытания временем и двумя мировыми войнами, относится к послевоенному времени. Казарма была разобрана быстро и аккуратно, словно её собирались переносить на новое место.

В июле 1944 года она была.  Фронтовой фотокорреспондент газеты «Правда»  сделал с самолёта панорамный снимок освобождённой Брестской крепости. Эта фотография помещена в Брестской книге «Память» без всяких к ней комментариев. На сильно уменьшенном  снимке хорошо виден ещё здравствующий участок кольцевой казармы. Судя по его внешнему виду, он пострадал намного меньше, чем другие сооружения. Хорошо видна крыша казармы. На ней не заметно пробоин от ураганного навесного огня немецких гаубиц и мортир впечатляющих калибров, которые разносили вдребезги метровые ( и более!) кирпичные и бетонные стены. Разрушения, которые эти орудия нанесли крепости, зафиксированы на снимках, сделанных во время штурма крепости и по его окончанию. 

Экскурсоводы крепости избегают вопросов об исчезнувшей казарме.  Уклонение от прямого ответа на прямой вопрос порождает слухи, сознательно подбрасываемые, подхватываемые и распространяемые в «массах» новорождёнными знатоками событий неведомого ими далёкого прошлого. Самая популярная версия: данное “безобразие” совершили жители города. 

Как можно было без специального разрешения проникнуть на территорию крепости с транспортным средством и вывезти  сотни тысяч кирпичей? А разобрать толстенные кирпичные стены? Ведь  они были именно аккуратно разобраны, не разрушены. Стены, прочность которых проверило время, проверили снаряды и мины войны. Какая же ударная работа кипела при разборке стен. Кто так тщательно убрал за собой, не оставив ни одного битого кирпича, ни даже просто мусора, который обязательно сопровождает такие работы? Вместе с кирпичами исчезла вся «столярка». Куда это всё подевалось?  Как и где горожане могли использовать кирпич в таком количестве, если в 1944-46 г.г. никаких строительных работ в городе не велось. На воскресниках жители занимались разборкой руин, освобождали от завалов тротуары, проезжую часть улиц, отбирали и складывали кирпичи, годные для ремонта повреждённых зданий, готовили площадки для будущего возведения новых домов, первые из которых появились на улице Советской в начале 50-х годов.

Бесценный объект истории, хранитель её памяти оставил едва заметный след на земле крепости.

Как, когда и почему исчезли кольцевая казарма, Белый дворец и Трехарочные ворота, я узнал в феврале 1946 года.

 

 

*Гласис — земляная или иная насыпь, пологая в сторону противника перед наружным рвом крепости

**Имеется ввиду пакет, в котором содержится приказ, связанный с началом военных действий.

Из воспоминаний В. Губенко

«Бомбочка»

Posted on by Viktor

Два года назад были опубликованы архивные документы, раскрывшие “тайну” возникновения водоема Бомбочка. Для кого то это действительно была тайна, повод для построения версий и высказывания догадок. Рассекреченные документы показали, что причиной образования живописного озерца было элементарное несоблюдение правил безопасности при работе с взрывчатыми веществами, повлекшее за собой гибель людей и разрушения. Воспоминания В. Губенко подтверждают и дополняют открывшиеся факты.

      «В октябре 1944 года звук взрыва потряс развалины города, выбил стёкла окон в уцелевших от бомбёжек зданиях Облисполкома, Обкома. Взрывная волна вышибла окна третьего этажа здания железнодорожного техникума, находившегося в трёх километрах от взрыва. Над крепостью, над местом взрыва поднялся столб дыма.

        Грохот взрыва выгнал всех учеников вместе с учителями нашей школы № 5 на школьный двор. Школа размещалась в небольшом двухэтажном здании бывшей русской гимназии. Нашими соседями на перекрёстке улиц Мицкевича и Куйбышева были городской рынок, т.н. «Малый базар» и толкучка.  Рынок снабжал горожан разнообразными продуктами в изобилии выставленных на прилавках или продававшихся прямо с крестьянских телег. Изобилие, разнообразие, низкие цены поражали изголодавшихся «восточников», к коим принадлежал и я. На переменах мы любили забегать на рынок, чаще всего, чтобы посмотреть на соблазнительную вкуснятину и решить мучительную задачу выбора: что лучше купить литровую банку гнилых грушек -дичек, или горячую «пызу».

        Выйдя во двор, мы увидели, что   базар стремительно разбегался. Толкучку сдуло, как листья ветром. Среди сопровождавшей бегство разноголосицы я уловил удивившие меня панические вопли: «Немцы идут!» Какие немцы? Фронт был более чем в 200-х километрах от Бреста, под Варшавой. Еженедельно фронтовые сводки Совинформбюро сообщали об успешных, хотя и тяжёлых, наступательных боях Красной Армии на всех фронтах. Висла уже была давно форсирована. Захваченные Сандомирский и Магнушевский плацдармы медленно, но неумолимо расширялись на запад, ломая ожесточённое сопротивление вермахта.

        С июля 1944 года и до конца войны над Брестом не появился ни один немецкий самолёт, не было ни одной воздушной тревоги, хотя Брест, крупнейший железнодорожный узел, был в зоне досягаемости немецкой фронтовой авиации. Панические выкрики, разбегавшихся с базарной площади перепуганных людей были связаны с сохранившимся в их памяти событием 3-х летней давности, когда 30 июня 1941 года немцы сбросили на защитников Восточного форта Брестской крепости 1800- кг бомбу «Сатану». Грохот её взрыва потряс город под аккомпанемент звона разбитых оконных стёкол сотен городских домов. Базарная толпа, легко поддающаяся панике, отреагировала адекватно грохоту октябрьского взрыва и памяти об его июньском 1941 года предшественнике.

        Власти города никак не комментировали произошедшее. Шла война. Крепость была в юрисдикции военных властей. Они, естественно, доносили до населения дозволенный уровень информации. Поначалу мы только узнали, что в крепости что-то рвануло. Некоторые подробности событий стали известны позже.

Взорвался склад трофейных немецких боеприпасов. При взрыве погибла команда из 19 военнослужащих. . Вот и вся информация на то время, да и на настоящее — почти та же. Событие вскоре выветрилось из памяти горожан и было благополучно забыто, а для последующих поколений «послевоенных мальчишек» и вовсе неведомо.

 В предвоенное время забытые теперь начисто Кобринские ворота были главным коммуникационным узлом, связывавшим население города с жителями крепости, её гарнизоном. От Кобринских ворот в глубь крепости, пересекая её с востока на запад, вела дорога, называвшаяся аллеей Ю.Пилсудского. Аллея заканчивалась у Северо-Западных (Бельских)ворот. Это была очень оживлённая улица, вдоль неё стояли дома, в которых жили семьи военно-служащих. Аллея Ю. Пилсудского пересеклась с аллеей 3-го Мая, которая шла от Штабных(Трёхарочных) ворот к Брестским( Северным) воротам. На их пересечении стояло небольшое здание почты, разрушенное немцами осенью 1939 года. Здание рухнуло, но его бетонная крыша со следами битумного покрытия пролежала ещё несколько десятилетний, не мешая никому и ни у кого не вызывая вопросов. Она была убрана сравнительно недавно

        Через Кобринские ворота проходила линия железнодорожной узкоколейки. Два вагона и паровоз — весь её подвижной состав. Линия узкоколейки шла из Кобринских ворот, пересекая Московское шоссе, огибала городской сад, называвшийся Парком им. Ю.Пилсудского. В районе порта узкоколейка поворачивала на нынешнюю улицу Ленина и заканчивалась на нынешней площади того же имени. Узкоколейку ликвидировали при строительстве здания Облисполкома и других зданий, которые сейчас украшают улицу Ленина.

        В крепости была ещё одна узкоколейка: Брест-Центральный-Цитадель. Поляки называли её «amunicyjną», поскольку она служила для подвоза боеприпасов в крепость. Когда эта узкоколейка прекратила своё существование, я не знаю, но по словам очевидца осенью 1939 года уже её не было. Для того, чтобы вывезти из захваченной  крепости продовольствие, немцы мобилизовали крестьянские подводы из пригородных деревень и к 22 сентября 1939 года оставили Красной Армии в крепости пустые продовольственные склады. Может быть отчасти поэтому был так благодушен Гудериан во время церемонии передачи города комбригу Кривошеину. Облапошил красного командира, хотя и по мелочи, но приятно. Напрасно он радовался. Когда Красная Армия, остановленная договором от 28 сентября 1939 года в своём движении к ранее оговорённой демаркационной линии, вернулась за Буг, из занятых ею польских городов Луково, Седлец, Бяла Подляска, она вывезла всё, что только можно, и ещё немножко, о чём наглядно свидетельствовали забитые польским подвижным составом все запасные пути громадного Брестского железнодорожного узла.

         Вернёмся к Кобринским воротам. Я их не видел. Я видел только то, что осталось на их месте после взрыва. Не осталось ничего. Груды битого кирпича, чудом уцелевшие остатки кирпичной кладки, громадная брешь, разорвавшая валы — все это указывало на силу взрыва. Была воронка, вернее её очертания. Она была заполнена обломками разрушения. Наверняка сразу после взрыва это место выглядело немного иначе, т.к. завалы разбирали воинские команды в поисках того, что могло остаться от жертв взрыва.

1944
1941
2020
1944

Незнание к сожалению порождает и размножает многочисленные легенды, мифы, которые сейчас пришли к общему знаменателю под названием фейк. Одним из таких фейков является рассказ  о том, что «долгое время бытовала легенда, будто в это место попала сверхмощная  бомба, и потому мальчишки после войны назвали водоем с идеально ровными берегами  Бомбочкой». Какие мальчишки «после войны» дали такое название этому месту и когда «после войны» при этом не уточняется. Для легенды спустя 73 года после окончания войны эта хронологическая подробность не обязательна. С полной уверенностью могу утверждать: наше поколение «мальчишек после войны» не называли и не могли назвать место расположения озера «Бомбочка» из-за отсутствия объекта, которому подходило бы такое название.»

из воспоминаний В. Губенко