Добрые плоды памяти

Posted on by Viktor

Страницы жизни Иосифа Ивановича Левашкевича


В жизни проходит всё,
Но остаётся Память, –
Она стучится в душу
И будит мысли…

Жизнь свела меня с внучкой старого брестчанина Иосифа Ивановича Левашкевича Дианой Хмелевской. И потекли рекой воспоминания…

Я был юношей, когда Иосиф Иванович вместе с женою приходили к моему отцу Николаю Васильевичу Губенко, директору Брестского железнодорожного техникума. В этом же техникуме Иосиф Иванович преподавал телеграфное дело.  Это были послевоенные, 40-е и 50-е годы прошлого века. Но, думаю, и сейчас в Бресте есть еще люди, которые, прочтя эту статью, вспомнят красивого, так и хочется сказать, величественного старика с ухоженными, фасонистыми усами.

Большой мерой были отпущены ему разные таланты. Имел вокальные данные, пел в нескольких хорах: хоре учителей, железнодорожников, пенсионеров (в разные годы жизни), глубоко и трогательно исполнял русские народные песни и романсы. Имел большие способности и интерес к селекции: занимался выведением сортов помидоров, имел большой сад в пригороде Адамково. Был книгочеем и мудрецом – читал Дидро, Вольтера, Руссо.

Предки его были священниками на Полесье. Еще в 1806 году брестским епископом Булгаком  был назначен на служение в церковь села Кухча  Пинского уезда, что сейчас на Украине, Афанасий Левашкевич. Сыновья его  щироко охватили церкви земли Лунинецкой (бывший Пинский уезд) в разных степенях священства.

Сам Иосиф родился в большом и красивом селе Лунин, откуда семья выехала в начале прошлого века в Лунинец, потому что отец семейства выучился на железнодорожного мастера, а Лунинец укреплялся в те годы как железнодорожный узел. Учился сначала в церковно-приходской школе, потом в двухгодичном Лунинецком народном училище, а затем было училище Полесских железных дорог в Пинске, документ об окончании которого от 1908 года сохранился у внучки.

Сбереглось и удостоверение от 1915 года, которое по причине его историчности хочется привести целиком (в нынешней орфографии).

«Дано сие подлежащему призыву в 1914 году Левашкевичу Осипу Ивановичу в  том, что он состоит на службе Телеграфа Полесских железных дорог в должности телеграфиста (далее идет ссылка на приказ по военному ведомству – плохо читается). И на основании Высочайшего Повеления от 10 мая с.г. пользуется отсрочкой для явки к отбытию воинской повинности до окончания войны. В чем подписью и приложением казенной печати удостоверяется».

В начале 1921 года Иосиф Иванович вместе с женой переехал в Брест, где еще до войны жили родители Надежды Николаевны.

Много драматизма в судьбе этого ушедшего поколения. В 1937 году, когда был служащим железной дороги в Бресте, начальство предложило перевести детей в польские школы – все три сына учились в Русской гимназии. Отказался. И получил наказание – сохранилась в семейном архиве копия приказа о переводе по службе из Бреста в Иновроцлав – городок на самой границе с Германией. Два года жил и работал вдали от семьи, но сыновей оставил в Русской гимназии. В сентябре 1939 года, когда Германия напала на Польшу, две недели добирался на велосипеде до Бреста.

После войны увлекся трудами Мичурина, Тимирязева, глубоко ушел в садоводство-огородничество. В 1946 году был участником съезда огородников в Москве. Общение с учеными явилось для него толчком к тому, чтобы экспериментально, по-исследовательски подойти к выращиванию культур. В самом начале 50-х высаживал для опыта дыни и арбузы у себя на огороде. Тесную связь имел с известной Грибовской селекционной станцией в Подмосковье. Без теплиц во второй половине июня снимал урожай красных помидоров. В послевоенные годы это было редкостью. Журнал «Сад и огород» выписывал до конца жизни.

Часто писала об Иосифе Ивановиче областная газета «Заря» как об огороднике-любителе, так и об активном участнике Совета пенсионеров города, где возглавлял в 60-е года секцию культурно-просветительской работы.

И всегда рядом с ним по жизни шла Песня. Самодеятельности, пению он отдал более 40 лет жизни. В одном из своих интервью он отметил: «Истинную радость доставляют мне репетиции и выступления перед зрителями в составе коллектива, которым руководит горячий энтузиаст песенного творчества тов. Шощиц».

Именно Иосиф Иванович организационно решил вопрос создания хора пенсионеров в те далекие годы при Клубе железнодорожников. И количество концертов, которые они давали за год по Брестской области, исчислялось многими десятками.

Мы с супругой были в гостях у Дианы Николаевны –внучки нашего героя. Пили чай, окунувшись через старые фотографии и документы в эпоху ушедшего Бреста, и, главное, слушали в исполнении Иосифа Ивановича русские песни и романсы, которые удалось сохранить, переписав с рентгеновской пленки на аудиокассету. В этом доме умеют хранить память ушедших поколений. Особенно проникновенно звучало «Когда я на почте служил ямщиком», «Из-за острова на стрежень».

Родившись в 1893 году, пережил Иосиф Иванович три революции, две войны, вырастил троих сыновей, построил два дома и посадил много-много деревьев. А полвека назад, когда пришло время, упокоился на Тришинском кладбище рядом со своей верной подругой, оставив крепкую память в семьях внуков и правнуков.

Его внучка Диана Хмелевская рассказывала мне, что еще в прошлом году встретила на могиле деда очень пожилую супружескую пару, которая пришла «поклониться памяти своего учителя». Не часто мы приходим на кладбище к своим учителям. Это говорит о многом…

(Из воспоминаний В. Губенко )

Галицкий. Бедуля. Комсомол.

Posted on by Viktor

Здание по улице Маяковского, в котором с 1946 года располагалась мужская средняя школа №3 г. Бреста .

Первым секретарём комсомольской организации 3-ей школы был ученик 10 класса Николай Галицкий. Замами были два его одноклассника: Богданов, сын одного из секретарей Брестского обкома партии, и Стукалов, сын главврача Брестской больницы. Сам Н. Галицкий тоже был “не из простых”, а имел отца-генерала. Все комсомольские собрания проходили строго по регламенту партсобраний. Приём в комсомол был публичным и строгим.

Заявитель становился рядом с президиумом, секретарь зачитывал его заявление о приёме, после чего выступали по очереди  давшие рекомендации на вступление в ряды ВЛКСМ. Их должно было быть не менее двух. Затем кандидат рассказывал свою биографию. По окончании начиналось обсуждение достоинств и недостатков соискателя. Комиссию интересовали подробности биографии, спрашивали, зачем он вступает в комсомол, сыпались вопросы по последним внешним и внутренним политическим событиям, как их оценивает кандидат. Это был настоящий экзамен. Потом шло открытое голосование, и выдержавшего испытание кандидата поздравляли со вступлением в ряды ВЛКСМ. Протоколы собрания передавались в горком комсомола, и там на заседании его бюро в присутствии кандидата принималось окончательное решение о  приёме.

Николай Галицкий  работал на совесть. Организация росла, и через год мы уже собирались на собрание в актовом зале. Вскоре все старшеклассники, все ребята старше 14 лет состояли в рядах ВЛКСМ. Конечно, были и исключения. Среди поляков, учившихся в нашем классе в 1947 – 48 г.г., не было ни одного комсомольца.

Ученический билет ученика 8 “Б” класса школы №3 г. Бреста Губенко Владимира Николаевича. 1948 г.

Нужно отметить ещё один немаловажный фактор поголовной принадлежности ВЛКСМ ребят старших классов: все знали, что их документы, поданные в приёмные комиссии ВУЗов, будет первоначально проверять мандатная комиссия. Она выполняла роль сита, отсеивающего ещё до начала приёмных экзаменов политически подозрительных абитуриентов, которых среди них было немало. Проживание на временно оккупированной территории, наличие в семье военнопленных или осуждённых в первую очередь по 58 -й статье были непреодолимыми препятствиями для желающих продолжить образование. Часто формальное членство в ВЛКСМ избавляло поступающих от этой напасти, и некоторые становились комсомольцами буквально накануне выпускных экзаменов.

С 1948 года должность школьного секретаря ВЛКСМ стала освобождённой. В течение двух лет её занимал Н. Галицкий, который остался в школе после её окончания. Этот его шаг нам был не вполне понятен. Галицкий блестяще закончил школу, по эрудиции он на голову превосходил своих одноклассников. По всем параметрам для него были открыты двери самых лучших институтов и университетов, но он почему-то задержался в школе. Правда, потом он все же поступил на философский факультет Минского университета, после окончания которого с его способностями, генеральским происхождением его, казалось бы,  ожидала блестящая карьера, как научная, так и партийная, ведь философский факультет был кузницей верхнего эшелона партработников. Но судьба, постигшая Николая Галицкого, была, как к великому сожалению у многих талантливых людей, иной: его погубил «зелёный змий».

4-й выпуск Брестской средней школы №3

После Галицкого освобождённым секретарём в нашей школе стал

Владимир Бедуля. Когда он появился в стенах нашей школы, то вызвал у нас поначалу недоумение: в солдатской шинели и ушанке, в кирзовых сапогах, под шинелью – солдатская х/б гимнастёрка, подпоясанная ремнём, солдатские х/б штаны. Бедуля был полной противоположностью Н. Галицкому, щеголявшему в комсоставской гимнастёрке с накладными карманами, затянутой офицерским ремнём, в роскошных галифе и скрипучих хромовых сапогах. Фигура нового секретаря выглядела для нас комичной, но по мере знакомства с ним, мы проникались к Бедуле глубоким уважением за его способность к каждому из нас найти нужные слова, спокойно и мудро разрешать возникавшие различные спорные ситуации. Его советы всегда были безошибочными. Бедуля умело избегал политической трескотни и руководил нами, как хороший хозяин руководит своим хозяйством.

Его несомненный талант организатора и руководителя, умение сплотить коллектив для выполнения поставленной задачи, его прекрасные человеческие качества были замечены начальством, и он был избран секретарём горкома комсомола, проработав, к сожалению, в нашей школе только год. Но, как говорится, большому кораблю – большое плавание.

В следующий раз я встретился с Бедулей в годы моей учёбы в пединституте. Он вспомнил меня, хотя прошло уже несколько лет, попросил зайти в горком, чтобы принять участие городской комсомольской конференции. Mоё участие заключалось в художественном оформлении стенгазеты конференции по её материалам, что я и сделал, приложив все свои старания, получив за это благодарность В.Л. Бедули.

Председатель Владимир Леонтьевич Бедуля с работниками колхоза Советская Белоруссия. Фото Навіны Камянеччыны.

Через много лет об успешном руководителе колхоза, не побоявшегося впервые внедрить в практику сельского хозяйства хозрасчёт  и личную заинтересованность колхозников  в успехах своего труда, как основу их экономического благополучия, Герое Социалистического труда, моём бывшем освобождённом секретаре комсомольской организации СШ №3, я читал в областной, республиканской и всесоюзной прессе. Oн прославился на весь Союз, побывать у него в гостях в деревне Рясна считали за честь знаменитые писатели, артисты. Oн был обласкан партийным руководством страны.

Последний раз я видел В.Л. Бедулю в 2004 году на юбилейной встрече выпускников в СШ №3.

Резкий в оценках принципиальных для него вопросов, как в годы советской власти, так и нынешней, он впал в немилость современного руководства. Eго имя больше не упоминается нигде, забыты все его прежние успехи, достижения.

В 1997 году появилась книга «Память. Брест» в двух томах. Я не нашёл в книге имени В.Л. Бедули.

Из воспоминаний В. Губенко

Сарвер

Posted on by Viktor

Он выделялся в любой толпе. Чёрный костюм, белая рубашка при галстуке, чёрная шляпа – абсолютно непривычная повседневная одежда для совслужащих тех лет. Ярко выраженная семитская внешность указывала на его неопровержимую принадлежность к богоизбранному народу, которую невозможно было скрыть самыми широкими полями шляпы. Чаще всего этого пожилого человека небольшого роста с деловой походкой можно было встретить на центральных улицах города. Походка у него была именно деловой, то есть и не торопливой, и не медленной, а именно такой, которая отвечала всем любопытным взглядам и немым вопросам  ясным ответом, что это походка человека, занятого важными делами. Казалось, он не замечал многолюдия, окружающего его, очевидно, полностью поглощённый своими мыслями.

Само имя этого человека знали многие брестчане, но не многие из них знали, что оно принадлежит именно ему – тогда ещё живой легенде довоенного и послевоенного Бреста. Михаил Сарвер, потомственный владелец знаменитого кинотеатра, носившего его имя.

                                  Михаил Абрамович Сарвер

Но было ещё пару мест в городе, связанных с именем Сарвера. На втором этаже дома на ул. Стецкевича (Комсомольской), в котором после войны долгое время располагался ресторан «Беларусь», было кафе, которое в народе называли “Кафе Сарвера”. На вопрос об имущественной принадлежности Сарвера к этому заведению, он сам так ответил нашему общему знакомому Георгию Карпуку:«У меня был кинотеатр, не хватало мне ещё кафе!»

Кафе получило  имя от жителей города, т.к. это было любимое кафе Михаила Сарвера, в котором он был завсегдатаем. Почему бы не вернуть его имя этому уголку отдыха? 

В советское время, пережив лихолетье и чудом уцелев, Сарвер работал в городском отделе культуры.

В последние годы жизни ему посчастливилось побывать в Париже, куда он поехал по приглашению брестского землячества. Из Парижа, кроме трубы для брестского джазмена Лени Ратнера, Сарвер привёз книгу воспоминаний обосновавшихся в Латинской Америке уроженцев Бреста.

   Михаила Сарвера нередко можно было видеть одиноко сидящим на скамейке на улице Московской (Машерова) у перекрёстка с ул.К. Маркса. Вскоре он исчез, исчез навсегда, унеся с собой свою биографию, достойную и интересную. Я не знаю, где он похоронен. Были ли у него родственники. Наверняка были. В книге «Память» в списках погибших на Бронной Горе узников Брестского гетто есть несколько человек с фамилией Сарвер. Кто они? Родственники или однофамильцы? 

Имя Михаила Сарвера принадлежит истории нашего города, как и фамилии многих знаковых жителей Бреста, к сожалению совершенно позабытых  в нынешние времена.

Здание на улице Свердлова в котором размкщался знаменитый в межвоенные годы Театр Сарвера.

Из воспоминаний В. Губенко, 2004 г.

Благодаря кропотливым поискам и воистину подвижнической деятельности Николая Александрова, своего рода открытием стала публикация уникальных документов не только о кинотеатре Сарвера, но и о его жизни.

Театр Сарвера в Бресте-над-Бугом.
Как Сарвер ездил в Москву на международный кинофестиваль в 1935 году

Слепой музыкант

Posted on by Viktor

Впервые я увидел его летом 1945 года во время купаний во рву 9го форта – популярного места отдыха  молодых обитателей Киевки. Это был хорошо сложенный, очень красивый, но слепой парень. На нем всегда были надеты темные очки. Он потерял зрение в 1944 году, став жертвой самого любимого развлечения мальчишек в только что освобожденном Бресте. Этой забавой были взрывы толовых шашек, снарядов, патронов, пороха, петард, которые подростки находили  в крепости и в городе.  Слепого юношу  приводили на форт друзья. Один он бы не смог пересечь многочисленные железнодорожные пути станции Брест-Восточный. Он великолепно плавал, прекрасно ориентировался в воде.. Так как он жил на Киевке, я встречал его довольно часто. Иногда я видел его и в центре, куда друзья водили его в кино, где во время сеанса комментировали ему события, происходившие на экране. В то время он всегда был окружен друзьями. С годами друзья исчезли.

Бесшабашные мальчишки приносили снаряды на пустыри, доставали из них взрыватели, устанавливали стакан снаряда вертикально, вовнутрь засыпали порох и поджигали. Снаряд горел, как реактивный двигатель. О последствиях никто не задумывался, а они очень часто бывали трагическими. Рисунок В. Губенко

Рисунок В. Губенко

В 50е годы его одинокую фигуру с палочкой в руке и аккордеоном на груди можно было практически ежедневно встретить возле одного пивного ларька в центре города на улице Пушкинской.  Ларек находился на том месте, где сейчас начинается корпус трикотажной фабрики. Это было почти постоянное место слепого музыканта. Если этот ларек был закрыт, он переходил к другому, расположенному напротив, впритык к дому нынешней зубной поликлиники . Играл он хорошо. Держа высоко красивую голову, все в тех же черных старых очках на глазах, он исполнял популярные мелодии тех и прошлых лет. Вокруг него толпились пьющие слушатели, останавливались или замедляли шаг прохожие. Его щедро поили пивом, благодарили деньгами. Это был его заработок. Сначала он работал один. Потом рядом с ним появилась грузная, далеко не молодая и вечно нетрезвая женщина. Она собирала со слушателей деньги музыканта. Он быстро спивался и вскоре исчез.

Из воспоминаний В. Губенко

                   Рисунок В. Губенко

“Старшина”

Posted on by Viktor

Брест. Улица Советская, конец 50-х годов.

В 50-е годы на улице Советской примелькалась довольно колоритная фигура грустного мужчины, одетого в летнее время в просторные штаны- балахоны с пузырями на коленях, рубашку без воротника с застёгнутыми рукавами. На могучем загривке – голова с одутловатыми, как у хомяка, щеками, на ней – кепка-блин, прикрывавшая то ли лысину, то ли обритую наголо голову. На ногах – растоптанные парусиновые неопределённого цвета туфли. Весёлые глаза на широком  лице, излучавшем доброжелательность ко всем, кто встречался с ним взглядом. Его имя для многих знавших его осталось неизвестным. Он охотно отзывался на кличку «Старшина». Как оказалось, она досталась ему, как память о его воинском звании, которое он носил в 1941 году, служа в гарнизоне Брестской крепости.

Всё дневное время «Старшина» проводил на улице Советской, которая в то время стала галереей пивных и продовольственных ларьков. От Мицкевича до Интернациональной «Старшина» ежедневно совершал их обход, неоднократно повторяемый им в течение дня, делая остановки у ларьков, возле которых всегда толпились люди с кружками в руках, запивая разговоры хорошими глотками пива. «Старшину» приветствовали, как всеобщего друга и приятеля. Не знавшие его охотно знакомились, и все наперебой старались опередить друг друга, заказывая ему один, второй бокал свежего бочкового пивка. Удовлетворившись и приятно побеседовав, «Старшина» покидал компанию, чтобы на следующем перекрёстке встретить новую и повторить всю процедуру заново.

Его история драматична и связана с событиями 22 июня 1941 года.

В субботу, 21 июня, после окончания службы бравый старшина отправился отдыхать в один из ресторанов Бреста и «отдыхал» в нём вплоть до закрытия, после чего, перегруженный алкоголем и вкусными закусками, отправился восвояси. По дороге в крепость он присел  отдохнуть на одной из уличных скамеек и заснул крепким сном праведника. Проснулся от толчков в живот чем-то железным. Оказалось стволом автомата одного из двух набредших на него немецких солдат. Война для старшины началась и закончилась одновременно. В отличие от многих своих сослуживцев, уснувших навеки в те утренние часы, старшину ждал четырёхлетний страшный гитлеровский  плен. Ему повезло. Он выжил сначала в немецком лагерях, а потом в сталинских.  Вернулся в Брест: место пленения и точку отсчета трагедии его жизни. О чем он думал, перенеся ужасы плена, тяготы и лишения статуса бывшего военнопленного?  Думал ли? А может просто радовался тому, что можно гулять по Советской.

50-е годы прошлого века. Улица Советская. Кинотеатр «1 Мая» («за польским часом» назывался «Adriа»). Рядом — самая старая на то время художественная фотография, помнящая еще довоенное время. Оживленное место для торговли разливным пивом. Рисунок В. Губенко

Из воспоминаний В. Губенко

Мой друг Женька. Часть пятая.

Posted on by Viktor

Пережив ужасы летних бомбардировок 44го года, жители Бреста дождались прихода частей Красной Армии. Немцы, боясь окружения, стремительно откатывались за Буг, и в некоторых районах Бреста, в частности, на Граевке, их уход сначала даже не заметили. Были с утра – исчезли пополудни. 

Советские саперы ведут работы по разминированию привокзальной площади. Сентябрь 1944 год

Настало время подростков. Все они в этом возрасте склонны к авантюрам. Подростки первыми начали шнырять по брошенным немецким учреждениям, складам, таща оттуда всё, что им казалось, годилось для них, для дома и семьи. Алик Садовский натаскал из разрушенного немецкого продсклада пару сотен консервных банок  с неизвестным для меня ещё тогда продуктом – «консервированным молоком», которым немцы сдабривали свой кофе. Мы знали только сгущёнку. Банки были удивительной для меня ёмкости – 25 мл.

Женька Летун в компании граевских подростков  инспектировал брошенную больницу на Фортечной. Верховодил ими парень старшего возраста, вооружённый немецким карабином.

В больнице было всё перевёрнуто, разбросано, голые кровати, какая – то мебель. Ничего интересного не попадалось. Они шли по палатам, коридорам, попали в лабораторию родильного отделения. На стеллажах стояли большие банки с заспиртованными аномальными человеческими эмбрионами. Ребята жутко испугались увиденного. От страха их вооружённый предводитель расстрелял из карабина все экспонаты. В Северном городке Женька набрёл на заброшенный зубной кабинет. В ящиках стола он нашёл коробки с фарфоровыми зубами всех номеров и набил ими свои карманы. Потом стрелял зубами из рогатки – procy.

Вспоминая об этом, он горько сожалел, что у него не хватило ума сохранить найденное добро. Потеряв с возрастом все зубы, он обратился в стоматологию и после долгих мук получил вставные пластмассовые зубы, которые через короткое время все поломались. «Эх, вместо них бы те, фарфоровые!»

В это же время у Женьки образовался солидный арсенал из огнестрельного и холодного оружия, которое он, как ему казалось, надёжно спрятал. Нагрянула милиция, был допрос с пристрастием. Милиционеры ничего не нашли, но, уходя на всякий случай,  пригрозили, что в случае чего, Женька получит сполна. Тогда у многих подростков было оружие: изрядные запасы амуниции – винтовочные и пистолетные патроны, ручные гранаты – немецкие, венгерские, советские, запалы, тротиловые шашки, десятки метров бикфордова шнура, сигнальные и осветительные ракеты и т. п., Женька раздобыл даже станок от пулемёта «Максим», добротные окованные колёса которого он приспособил для своей тележки.

Я уже говорил, что Николай Демьянович стал работать носильщиком на вокзале. Мария Игнатьевна оставалась домохозяйкой, но она была «Марьей – искусницей». Заработок носильщика был небольшой, чтобы содержать семью. И Мария Игнатьевна взялась за дело. Она наладила домашнее производство конфет – леденцов. Но главное, по приобретённому за деньги рецепту, мама Женьки стала варить домашнее пиво. Вот почему летом, когда мы валялись на речном песке, лазили по крепостным казематам, взрывали и стреляли на фортах, играли в футбол, читали, мастерили, Женька исчезал до сентября почти все годы учёбы школе. Он работал в поте лица на всех летних каникулах. Тогда многие одноклассники работали. Братья Окуневы, например, торговали на рынке водой, поштучно продавали пайковые папиросы. Некоторые, как Витя Нечаев, «Чайка», взялись за свою старую специальность «трагашей», спрос на которых был огромный, т.к. город был переполнен советскими репатриантами, эшелоны которых ежедневно прибывали с Запада. В обратном направлении уезжали брестские поляки.  По булыжной брестской мостовой грохотали тележки трагашей с объемной поклажей. Занятые делом ребята были всегда при больших деньгах. Карманы шинели Витьки Нечаева оттопыривались от денег. Трагаши выполняли двойную работу. За оказанную им услугу репатрианты расплачивались вещами. Трагаши продавали их в большинстве случаев перекупщикам, а те торговали ими на городской толкучке. И все были при заработке.

Продажа пива на улицах Бреста. Рисунок В. Н. Губенко.

В летнее время Женька становился помощником кондитера и пивовара. Вспоминая, он рассказывал, сколько воды ему нужно было ежедневно натаскать из колодца, сколько перемыть посуды. Он помогал Марии Игнатьевне разливать готовое пиво по пивным бутылкам, закрывающимися герметично фарфоровой пробкой. Потом надо было готовую продукцию перетащить в погреб для созревания. Кроме того,  расфасовка конфет была полностью его ответственностью. Загрузив тележку бутылками с пивом, Женька тащил её на близлежащий небольшой, но оживлённый базар на Спортивной улице у пригородного вокзала. Его там ждали. Его приходу радовались. С каждым днём его клиентура только росла. 

Пиво! Символ спокойного благодушного отдыха, вернувшейся довоенной мирной жизни. Я с начала войны слыхом не слыхивал о нём. Пива не было и не могло быть в нашей городской жизни, где каждое зерно было на учёте. Водка была, даже попадалось вино, но пива на нашей стороне фронта не было.

В Бресте пивом торговали и во время оккупации. Работал пивзавод на улице Пивоварной и, так называемые, «разлёвни»  ещё довоенной фирмы Хабербуш и Шиле, куда из Варшавы привозили бочки с пивом и разливали по бутылкам. Пиво продавалось только бутылочное в европейских бутылках ёмкостью 0,35 л. Этих бутылок было великое множество в брестских домах. Именно в такой таре Женька продавал свой напиток, правда с возвратом тары. Пили из «горла». Уходя, немцы хлопнули дверью, взорвав пивзавод. «Разлевни» Хабербуша закрылись из-за отсутствия продукта. Город надолго остался без собственного пива. Только 1947 – 48 г.г. его стали завозить в Брест из Гродно в бочках. Обычно это было «Жигулёвское», иногда, но редко «Бархатное». Его продавали  в ларьках, часто прямо на улицах. Бутылочного пива не было. Его можно было купить, если повезёт, в вагоне- ресторане Московского поезда, но бочковое пиво намного превосходило по вкусу бутылочное.

Пиво раскупали быстро, и Женька спешил за новой партией, успокаивая раздосадованных клиентов, что скоро  вернётся. За день он успевал сделать несколько рейсов.

После распродажи пива, пока готовилось новое, Женька торговал леденцами и яблоками, которые он покупал килограммами, а продавал кучками. Это был его, так он говорил, чистый zysk, навар, прибыль, так как деньги от продажи пива и леденцов он сдавал в мамусину кассу. Бухгалтерский учёт был на высоте. А яблоки были «неучтёнкой», доход от продажи которых, хотя и небольшой, шёл  к нему в карман. Когда более-менее наладилось снабжение Бреста пивом, семейному бизнесу Летунов пришёл конец. 

Заключение

Человек не выбирает время, в котором ему жить. Наше время – это время двух мировых войн, время кровавого государственного террора против своего народа, когда сознательная ложь была возведена в ранг государственной идеологии. У меня, как и у большинства моих сверстников, было голодное, босое, оборванное военное детство, мы были беззащитны перед болезнями. Времена юности мало чем отличались от времени детства, а, отчасти, даже становились труднее, потому что мы стали задумываться над тем, что происходит вокруг нас, а ответы были очень опасны.

 

Мечтатели. Рисунок В. Н. Губенко.

Но с нами был наш юный возраст, наша молодость – величайший источник оптимизма, и когда мы оставались наедине с ней – мир становился прекрасным, как вечная весна.  Мы радовались малейшей удаче, мы радовались встречaм с друзьями, подругами, мы не замечали наших рубищ, ведь под ними были молодые, крепкие мышцы. Мы были быстроноги, выносливы, ловки, каждый мечтал поймать свою птицу – удачу и каждый верил в это. Наши горизонты раздвигались так, что мы не видели их.

Женька любил, пока были силы, бродить по самым далёким окраинам города, связанным с его детством. В его маленькой, душной квартире мы уходили в наше детство, в наши молодые годы, нас окружали родные, друзья, большинства из которых уже не было, но они оживали в наших воспоминаниях.

Сидя за столом друг против друга, мы предавались воспоминаниям, и, казалось, время в Женькиной квартире останавливалось…

Нам было хорошо. Мы старались не касаться современных тем, проблем, чтобы не вносить диссонанс в наши отношения. Это было трудно, т.к. за Женькиной кельей бурлила жизнь, которая безжалостно возвращала нас к своим реалиям. Отношение к ним, к сожалению, у нас часто было, мягко говоря, не совпадающим.

С дочкой Наташей, племянником Валериком, с Женей Летуном в саду дома на ул. Пушкинской. Брест. 1962 г. Фото из семейного альбома В. Н. Губенко.

Из воспоминаний В. Губенко

Мой друг Женька. Часть четвертая.

Posted on by Viktor

Я часто бывал у Летунов. Достопримечательностью квартиры была одностворчатая дверь в столовую, в которую можно было попасть через большую кухню и маленький коридор. Большая одностворчатая дверь в столовую была открыта всегда, контрастируя своим тёмным цветом с белоснежным кафелем печи. В первое посещение я даже не понял, что это дверь. Передо мной было деревянное панно, покрытое искусной резьбой, изображающей живописно переплетенные лозы с гроздьями винограда и с листьями, на которых были видны прожилки. Дверь-панно украшала комнату и была единственной художественной ценностью всего дома. Удивительна была история этой двери, рассказанная мне Женькой, естественно, лет через 30 после моего знакомства с ней, да и сами Летуны узнали её происхождение спустя четверть века после её возникновения.

Однажды в один из осенних дней 1942 – 43 года (точной даты, названной мне Женькой, я не помню) перед домом Летунов остановилась большая легковая машина и военный вездеход с вооруженной охраной. Солдаты выпрыгнули из машины и окружили дом. Перепуганные Летуны, как и другие жильцы дома, наблюдали из окон за происходящим. Начало не предвещало ничего хорошего. Жильцы дома не раз были свидетелями, как после оцепления дома людей грузили в машины и увозили навсегда. На их глазах вывозили Скорбников, проводили обыски и аресты. Дом замер  в предчувствии беды. Из легковой машины вышел пожилой немецкий генерал и в сопровождении офицеров вошёл во двор. Куда и к кому он пошёл? На громкий стук в дверь перепуганные Летуны выбежали в кухню, и Мария Игнатьевна открыла дверь. Вошёл генерал, за ним офицеры. Приложив руку к козырьку фуражки, генерал поздоровался и попросил разрешения войти в столовую, показав своё знакомство с квартирой Летунов. Разговор шёл на польском языке. Получив согласие, генерал пошёл в столовую и остановился напротив двери-панно… Вслед за ним вошли офицеры и семья Летунов, которых не оставляла тревога из-за внезапного и непонятного визита немцев. Генерал заговорил, обращаясь ко всем собравшимся. Причина его визита стала ясна. В 1915 – 17 годах он, лейтенант Кайзеровской Армии, служил в Брест-Литовске и жил в этой самой квартире, в которой сейчас жили Летуны. Лейтенант увлекался резьбой по дереву и, коротая свободное время, украсил дубовую дверь, превратив её в панно. Резьба, по словам генерала, сохранилась превосходно, хотя потемнела от времени. Проезжая через Брест, он решил найти труд своей молодости и был очень рад, найдя его в целости и сохранности. Поблагодарив Летунов, генерал со свитой и охраной покинул дом Скорбников.

Немецкие офицеры, расквартированные в Бресте. 1917 год.

После рассказа Женьки я уже по другому смотрел на старую дверь. До этого немая, она озвучила и рассказала эпизод из чужой, неизвестной мне жизни с неизвестным началом и неизвестным концом. Таких жизненных примеров в истории великое множество. Генерал, по его словам, был проездом в Бресте. Но возможна и другая причина его появления в городе. По рассказу Веры Михайловны Карпук, в 1942 – 43 г.г.  она видела, проходя по городскому парку (ныне парк 1 – го Мая), как пожилой немецкий генерал возлагал цветы и венок на одну из многочисленных могил, находившихся у входа в парк. Во время оккупации немцы хоронили здесь своих военнослужащих, умерших от полученных на фронте ран в госпиталях. Получилось небольшое кладбище по обеим сторонам от входа в парк. Когда генерал и сопровождающие его офицеры ушли, она подошла к могиле и по надписи на кресте узнала, что здесь похоронен молодой лейтенант. Она решила, что, скорее всего, немецкий генерал – отец погибшего. Возможно, так было в действительности. 

Немецкое кладбище, находившееся у входа в парк. Видны сохранившиеся здания на углу улиц Мицкевича и Ленина.

В августе 1944 года кладбище было срыто экскаватором. Останки вывезены в неизвестное место. Пропала и дверь. Дом Скорбников, в котором жили Летуны, снесли при постройке нового граевского путепровода. Родители переехали в крошечную квартиру хрущёвского дома на углу улиц Ленина и Московской. Перед сносом дома Женька перевёз раритет в сарай дома нашего общего друга Миши Корзы, построенного его отцом после возвращения из ГУЛАГа. Дверь хранилась там до смерти в 1991 году Миши Корзы. Когда Женька решил забрать дверь, там уже были новые хозяева, так как сын Миши продал его со всеми потрохами. Новые хозяева не стали разговаривать с Женькой.

Жители Бреста в период немецкой оккупации. Фото: Альберт Дикманн, Германо-российский музей Берлин-Карлсхорст.

В городе открылись и заработали начальные школы. В одной из них стал учиться Женька. Школы содержались за счёт прихода Братской Свято – Николаевской церкви на добровольные пожертвования прихожан. Они же собирали деньги на аренду помещений, зарплату учителей. Школы были блуждающие, часто меняли свои места: на Киевке, на улице Весёлой, на улице Будённого (Листовского). Наряду с общеобразовательными предметами – арифметика, письмо (укр.), чтение, география, обязательными были уроки Закона Божьего. Законоучителем Женьки был отец Митрофан Зноско, будущий епископ Бостонский. Были уроки труда. Занятия проводились на небольшом земельном участке, на котором сейчас построена 9-я школа. Ребят учили, как правильно вскопать землю, разбить грядки, знакомили с астрономическими требованиями к посадке овощей, уходу за ними, обучали правилам посадки ягодных кустарников, деревьев, прививке. В стенах этой школы Женька познакомился со многими городскими ребятами. 

Не все дети подростки посещали школы. В первую очередь из-за необходимости добывать хлеб насущный. Продовольственное снабжение населения по карточкам едва обеспечивало его суррогатным хлебом. А для покупки продуктов на рынке нужны были деньги. Их нужно было зарабатывать, чтобы обеспечить себе хоть какой-то рыночный приварок.

Семья Летунов вся работала. Мастер на все руки Николай Демьянович стал сапожничать: ремонтировать обувь, но, главным образом, шил новую.

Над одним из окон квартиры, выходившим на улицу, Летуны прикрепили шильду – вывеску с рекламным клеймом: «Gorąca herbata, ciastka, bułeczki!» – «Горячий чай, пирожные, булочки!» Страждущему чай продавали прямо из открытого окна. Мария Игнатьевна не пекла сдобы. Выпечку привозил на тележке Женька из небольшой пекарни, расположенной во дворе городской управы на улице Bahnhofstrasse(Домбровского, Советской). Этот дом сохранился. После войны в нём одно время размещался Брестский горисполком.

Но кроме этой работы у Женьки был собственный бизнес. Он был разный  у подростков.

Ещё до войны на улицах Бреста можно было увидеть многочисленных чистильщиков обуви. В основном это были еврейские дети разного возраста. Я уже говорил, что вычищенная до блеска обувь – привычка горожан Бреста. 

После уничтожения евреев чисткой обуви занялись и дети славян. Алик Садовский, москвич, по его словам, сколотил ящик-подставку, приобрёл разнообразные щётки, бархотки, ваксу двух цветов и после школы работал на улицах Бреста, зазывая клиентов словами: «Stiefel putzen!», потому что основными клиентами были немецкие солдаты и офицеры. Они всегда были чисто выбриты, подтянуты и обувь их сверкала. Клиенты хорошо платили, причем наиболее ценной валютой – рейхсмарками. В дело шли и оккупационные марки, и карбованцы. Солдаты-отпускники расплачивались продуктами. Особенно ценились рыбные консервы, плавленый сыр и.т.п. 

Дети чистят сапоги немецким солдатам. Ноябрь 1942, Белосток

Многочисленна была группа подростков-трагашей (от немецкого «tragen» – нести). Эта компания ребят-носильщиков состояла в основном из физически крепких, более взрослых мальчишек. Почти каждый из них имел крепкую тележку, от вместимости которой зависел заработок носильщика. Трагаши собирались на привокзальной площади в ожидании поезда с немецкими отпускниками. Это была картина. По улице под звуки оркестра, иногда с песней, маршировала колонна вооруженных солдат, а по тротуару катились тележки с их чемоданами и сумками. Некоторые здоровяки-трагаши несли еще по чемодану в руке. У входа в санпропускник солдаты разбирали поклажу, рассчитывались и уходили, а трагаши часто возвращались на вокзал или оставались ждать выхода прошедших санпропускник солдат. 

Пока трагаши сопровождали отпускников, малолетняя ребятня, а также не задействованные трагаши обшаривали опустевшее купе вагонов. Иногда этим занимался и Женька. Их добычей были обычно немецкие иллюстрированные журналы, брошенные солдатами в вагонах. Женька собирал их в большом количестве, прикупая их иногда в киосках. Он их аккуратно подшивал. Подшивки долго хранились в сарае, что было совсем небезопасно, так как после 1944 года за хранение антисоветской литературы могли сильно наказать. Но ещё осенью 1944 года я видел, как немецкие журналы продавали на рынке. К сожалению вся Женькина подшивка исчезла. Сейчас это был бы бесценный иллюстрированный материал. Однажды, в одном из купе ребята нашли винтовку, забытую каким-то растяпой -солдатом, но у мальчишек хватило ума не притронуться к ней.

Однако главный бизнес Женьки был торговый – продажа в розницу сигарет. Сигареты он покупал у немецких солдат, которые жёстко и упорно торговались, но подросток не уступал им в умении торга. В результате приобретал  по выгодной ему цене блоки сигарет «Juno». В каждом блоке было по сто сигарет. А дальше шла торговля поштучно. Для этого у Женьки  был свой штат малолетних продавцов и бизнес процветал. Женька всегда был при деньгах.

Немецкие сигареты «Juno»

Однажды для поощрения своих агентов он повёл их всех в театр, где шла какая-то оперетта. Всем купил билеты на балкон, себе – в первый ряд. Контролёрша не пропускала их, несмотря на предъявленные ими билеты, шумела, что театр не место для всякой шпаны. Женька настаивал на своих правах. 

На шум явился администратор, убедился в законном требовании владельцев билетов и приказал билетёрше попустить ребят, сделав ей громкое замечание: «Если в такое время юные зрители идут в театр, это говорит о великой силе искусства, szkoda, ze Pani nie rozumie tego!». Женька уселся в первом ряду по соседству с немецкими офицерами, а компания разместилась на балконе. Короткие штанишки не скрывали Женькиных голых коленей, лодыжек. Они выделялись среди голенищ офицерских сапог.

Во время спектакля танцующая и поющая актриса, закончив парию, подбежала к краю рампы и бросила розу, с которой она исполняла арию, Женьке. Публика наградила её аплодисментами. После этого случая Женька получил прозвище «Rozyczka».

Женьке везло на встречи с хорошими людьми. Однажды летним утром он сидел на крыльце своего дома. Крыльцо выходило на улицу, а дверь уже много лет, как была забита. Мимо него проходил итальянский офицер, увидел Женьку, остановился, достал из кармана большой апельсин и подарил его онемевшему от удачи парнишке, улыбнулся и пошёл дальше. Наверное, у него  в Италии был свой сын Женькиного возраста, а может быть просто добряк. И был ещё один случай, на этот раз в кинотеатре «Мираж». Во время оккупации работало два кинотеатра: «Адрия» («1 -г о- Мая») на Советской и «Мираж» (в 1939 – 41 г.г. – «КИМ») на Пушкинской и Комсомольской (здание кинотеатра было разрушено при бомбёжке города летом 1944 года).

Кинотеатр «Адрия» был только для немцев, «Мираж» – для всех. Желающих попасть на киносеанс было великое множество, у кассы была давка, купить билет было делом удачи.

Однажды Женька стоял и наблюдал толпу взрослых и подростков, сцепившихся у кассы в схватке за билетами. Он понимал, что билет ему не купить, но надеялся, что сможет купить билет с рук, хотя и по цене, иногда вдвое, втрое превышающей номинал.

В кассовый зал вошел немецкий офицер. Остановился, посмотрел вокруг, подошёл к Женьке, точно именно его он искал в толпе, взял за руку и повёл его к кассе. Толпа моментально разбежалась, у кассы стало совершенно пусто. Офицер купил два билета и пошёл с Женькой в кинозал, ряды стульев которого уже были заняты зрителями, ожидавшими начало киносеанса. Места не были нумерованы, зрители сидели там, где успели занять. Офицер выбрал самые лучшие, но уже занятые места. Последовало короткое: «Weg!», и с двух крайних мест зрителей, как ветром сдуло. Офицер поинтересовался у Женьки хорошо ли ему видно, после чего начался просмотр фильма. По окончании сеанса они вместе вышли на улицу, офицер на прощание угостил Женьку конфетами, и они расстались навсегда. Офицер, возможно, сразу же забыл этот эпизод, а Женька сохранил его в памяти до последних дней. Что это было? Вокруг происходило столько ужасного, а такие эпизоды запоминались…

На улице Косой (Ukosnej) недалеко от Женьки жили два брата, фамилию их я забыл, но запомнил их уличные клички, названные Женькой: Фая и Флея. Старший из братьев, Фая, был уже до войны взрослым парнем, младшему, Флее, было лет 13. Братьев боялись все подростки улиц Збожовой, Легионов, Косой, Лётничей. Наглые, агрессивные, они могли избить, отнять, украсть. Столкновения с ними избегали и взрослые. Фая на глазах у соседей ограбил квартиры, брошенные семьями польских офицеров в сентябре 1939 года, среди бела дня тащил рулоны ковров, узлы с украденными вещами. При Польше они были поляками, но с приходом немцев они подписали так называемый фолькслист и стали фольксдойчами, так как их родители были этническими немцами. Статус фольксдойча давал им значительное преимущество перед остальным населением: устройство на хорошую работу, службу, отоваривание продуктами в магазинах «Майнла»(только для немцев), их не вывозили на принудительные работы, они были опорой оккупационной власти, пользовались их особым доверием.

Нужно сказать, что не все этнические немцы Бреста пошли на сотрудничество с врагами. Соседями Женьки в доме, ещё до его переезда к Скорбникам, была пожилая супружеская пара: он – поляк, его жена – немка. Кроме этой пары в доме ещё жили еврейские семьи. Среди соседей царил мир и согласие.

23 июня 1941 года в дом ворвался немецкий патруль в поисках еврейских подростков. Первая квартира, куда они с грохотом распахнули дверь, была квартира поляка. Солдаты вели себя грубо, угрожали сорванными с плеча карабинами с примкнутыми штыками. На шум вышла жена поляка  и на чистейшем Hochdeutsch заявила унтеру, что она – немка и не  потерпит в своём доме грубостей, что она сейчас же пожалуется офицеру. Она потребовала немедленно покинуть её квартиру, а весь дом оставить в покое. Опешивший унтер взял под козырёк, патруль опустил карабины. Дом, соседи, в том числе и еврейские семьи, были спасены. Эта пара, по словам Женьки, сохранила верность польскому гражданству. Многие этнические немцы участвовали в подпольной борьбе против немцев, гибли, схваченные гестапо, как городской голова М. Брониковский.

Но Фая и Флея оставались бандитами, причём смелыми и дерзкими.

Однажды Женька был свидетелем, как Фая шагал по тротуару с двумя чемоданами в руках. Их хозяева, солдаты – отпускники, шагали рядом в строю колонны, распевая: «Wenn die Soldaten durсh die Stadt marschieren»… Внезапно Фая с чемоданами нырнул в дыру забора и с чемоданами в руках побежал среди деревьев. Обалдевшие от наглости немцы слишком поздно опомнились, подняли стрельбу, но Фая уже скрылся среди домов, садов и известных ему, как свои пять пальцев,  закоулков-переулков. А ведь он подвергал себя смертельной опасности. Его младшему брату Флее повезло меньше. Ребятня ненавидела его больше, чем Фаю, потому что именно он держал их в постоянном страхе. Флея попался на воровстве, когда он пытался вскрыть товарный вагон. Многие подростки занимались тогда этим смертельно опасным промыслом. Флею схватили «Круки» – транспортная полиция, получившая своё прозвище из-за чёрной униформы. В наказание Флею выпороли прямо на посту. Флея орал, а ребятня, которую он терроризировал, с удовольствием наблюдала сквозь дыры  бетонной ограды за экзекуцией над своим врагом.

Фая и Флея ушли в 1944 году вместе с немцами за Буг, а их домик на Косой улице стоит до сих пор.

Десять червонцев 1937 года

Летом 1942 года были выведены из обращения советские деньги, превратившись в бумажный мусор. Однажды Женька околачивался на станционных задворках и обнаружил на одном из них металлическую печь. Вокруг неё валялся разный бумажный хлам, мусор. Подойдя ближе, Женька увидел обгорелые бумажки на земле – советские червонцы, тридцатки. От одних купюр остались только обгорелые кусочки, другие обгорели немного, попадались слегка и совсем не повреждённые. Заглянув в печь, Женька обнаружил там груду пачек денег в банковских упаковках. Старательно отобрав неповрежденные пачки, Женька загрузил ими свою сумку и отволок  домой, спрятав этот  бесполезный  для того времени капитал в сарае без всякой мысли, что они когда – нибудь вернут своё назначение. Некоторое время Женька играл с друзьями в карты. Расплачивались обычно фантиками. Фантиками стали служить советские червонцы. Потом им надоела эта игра,  и Женька забросил  червонцы в самый тёмный угол сарая,  прикрыл их разным хламом и забыл о них.

Торговля на рыночной площади в Бресте.

Деньги дождались своего часа. После освобождения летом 1944 года Женька вспомнил о них, став «подпольным миллионером Корейко». Там, конечно было далеко до миллиона, но сумма была порядочной. Женька не сказал о деньгах родителям, опасаясь, что они заберут их у него. Но он, по его словам, на эти деньги покупал на рынке разные продукты и приносил их домой. Родители не удивлялись, т.к. привыкли ещё со времен оккупации  к успешным торговым операциям сына, к деньгам, которые водились у него и которыми он умело распоряжался, помогая семье. Наличие у себя денег Женька объяснял своим родителям успехом в купле – продаже, и родители не любопытствовали излишне. Вот почему, приходя в школу, Женька мог позволить побаловать себя базарными фруктами и сладостями. Но деньги он тратил разумно и никогда не засветился. Женьке хватило их до 1947 года, почти до денежной реформы.

Продолжение следует…

Из воспоминаний В. Губенко

Мой друг Женька. Часть третья.

Posted on by Viktor

В ночь с 21 на 22 июня Женькин отец вернулся из командировки. Женька рассказывал, что в эту последнюю предвоенную ночь семья засиделась до позднего часа, но мне кажется, что эти посиделки, были посиделками ожидания. Я удовлетворился этим объяснением, потому что он бы мне всё равно не сказал бы истинную причину такого семейного бодрствования. Во всяком случае, это был образец интуитивного предчувствия.

Когда ночную тишину разорвал грохот немецкой артиллерии, разрывов снарядов, Летуны, уже одетые, выскочили из дома и побежали по улице Красногвардейской. Возле улицы Спортивной их пытался остановить часовой красноармеец из Северного городка. Отец Женьки показал часовому на зарево над границей, крикнул ему, что началась война. В подтверждение его слов немецкие снаряды начали рваться в Северном городке, среди расставленных советских тяжелых гаубиц, прицепленных к гусеничным тракторам-тягачам.

Первые часы войны. Горящий бронеавтомобиль БА-10 недалеко от перекрестка улицы Ленина и проспекта Машерова. 

Семья бросилась бежать дальше, стараясь быстрее добраться до Задворцев. Теперь снаряды рвались не только в Северном городке, но и на железнодорожных путях станции Брест-Восточный. Семью обгоняли бегущие  на восток военные, командиры в шинелях, одетых на голое тело, в сапогах, очевидно обутых на босую ногу, в фуражках, некоторые с наганами в руке. Все бежали на восток. Там, где сейчас кладбище Плоска, семья натолкнулась на брошенный военный лагерь: пустые брезентовые палатки, брошенное военное имущество. Хозяева лагеря тоже сбежали на восток. Повторяю слова Женьки: ни одного бойца или командира, бегущего в город, они не встретили. Изучая материалы обороны Брестской крепости, я узнал, что брошенный военный лагерь, на который натолкнулись Летуны, был местом лагерных сборов 37-го отдельного батальона связи 6 – й стрелковой дивизии.

Укрывшись в Задворцах, дождавшись, когда прекратился интенсивный артналёт, семья решилась вернуться в Брест. Шли той же дорогой, по которой бежали в предрассветных сумерках под грохот рвущихся снарядов. Первые разрушения они увидели, подходя к дому по улице Красногвардейской. Сгорели три дома от попавших шальных снарядов. На плацу Северного городка стояла  брошенная, разбитая техника – тяжелые гаубицы, тягачи.

Тяжелые гаубицы и тягачи на плацу Северного городка. Июнь, 1941 г.

Дом, в котором была квартира Летунов, был целым. Имущество в квартире сохранилось. Любопытство погнало Женьку в город. По его словам, магазины были разграблены. Возле еще уцелевших стояли немецкие часовые. Учреждения так же подверглись разгрому. Было растащено всё имущество музыкальной школы. На улице Комсомольской из окон двухэтажного старинного кирпичного дома (сохранился), где располагалось НКВД, шёл дым. На тротуаре валялись обгорелая бумага, пепел.

По улицам двигались немецкие войска: пехота, мотопехота, конные обозы. Вермахт заполнил весь город, который не пострадал от артобстрела. Объекты городского хозяйства, транспортные пути, мосты  достались немцам в целости и сохранности. Сгорело здание военкомата, защитники которого погибли, так и не поняв, что произошло на самом деле, полагая, что они стали жертвами провокации, а не войны. Они до последней минуты надеялись на могучее противостояние Красной Армии, её отпор провокаторам. Это была вера и военных, и «восточников», основа их упорного сопротивления «наглым провокаторам».

Домой Женька возвращался через вокзал Брест – Центральный. Он был заполнен немецкими военными, какими-то гражданскими немцами. Они сновали по  перрону, создавая впечатление обычной вокзальной рабочей обстановки. Ничего не говорило о недавних трагических для многих обстоятельствах захвата немцами вокзала. Сначала только немцы, а потом и население узнали, что в подвалах здания вокзала в ожидании помощи укрылись оказавшиеся там в ту роковую ночь  военнослужащие Красной Армии, милиционеры, во главе с начальником железнодорожной милиции Воробьёвым, и служащие вокзала. Сначала немцы пытались выкурить их из подвалов. Когда попытка не удалась, они заблокировали подвал. Сидельцы никак не влияли на работу вокзала. Немцы закачивали воду в подвал, но укрывшиеся в нём люди не выходили, упорно надеясь на спасительную Красную Армию, которая была отброшена уже на десятки километров на восток. Когда же сидельцы поняли, что спасения не будет, они покинули вокзальный подвал незаметно для немцев и разбежались по окрестным деревням, ища там спасения и укрытия. Не всем это удалось. Начальник милиции Воробьёв был схвачен немцами и расстрелян.  Об этом мне рассказал его сын, Вадим Воробьёв, юный и действительно отважный разведчик-партизан. Он так и говорил: «Отец укрылся в подвале, прячась от внезапно захвативших вокзал немцев». Позднее этот незначительный эпизод трагедии 1941 года был раздут до «обороны вокзала», о которой никто из жителей города, очевидцев событий тех дней, не знал.

Плененные из затопленных подвалов Брестского железнодорожного вокзала. 

Женька жил на Граевке. С момента своего появления предместье Граевку заселяли военнослужащие и их семьи. Первоначально это были офицеры царской армии, которые проходили службу в построенных в XIX веке казармах Северного городка. В довоенной Польше в казармах разместился 82 – й пехотный полк им. Тадеуша Костюшко и находился там до сентябрьской компании. Его последним командиром был Антоний Хрусцель, позже генерал, – один из руководителей Варшавского восстания, широко известный повстанцам под псевдонимом «Монтер». Многие офицеры полка, их семьи жили в квартирах в специально построенных рядом с городком офицерских домах оригинальной архитектуры. Они сохранились до сих пор. Осенью 1939 года офицерские семьи старались покинуть город, пытаясь уйти в Румынию. Опустевшие кварталы были разграблены деклассированной частью населения Граевки. Оставшиеся семьи офицеров, включая женщин и детей, по распоряжению советских властей были арестованы НКВД, погружены в эшелоны и вывезены в Сибирь, где большинство их погибло.

Опустевшие квартиры в домах заняли командиры Красной Армии и их семьи. Но т.к. советский гарнизон многократно превышал польский, семьи командиров, а так же  отдельные командиры вынуждены были расселяться по частным квартирам и домам. Одна такая семья майора, служившего в крепости, стала соседями по дому, где жили Летуны.

Кода на рассвете, 22 июня 1941 года город был разбужен залпами немецких орудий и разрывами снарядов, командиры бросились к своим частям, большинство которых было в крепости. Успели добраться только те, которые жили  в самой крепости или рядом с ней. Когда командиры добрались до крепости, она уже была блокирована немцами. По воспоминаниям лейтенанта Тэсли, командира огневого взвода, дислоцированного в крепости, куда лейтенант, живя на Граевке, не смог попасть, «удар был такой ужасающей силы, что мы опомнились только в Слониме». Осаждённые в крепости части и подразделения сразу лишились большинства своих командиров полков, батальонов, рот, взводов.

Через несколько дней после начала войны, когда в крепости ещё шли упорные бои, Женька болтался возле вокзала Брест-Центральный, переполненного немецкими солдатами. Его внимание привлёк железнодорожный эшелон, составленный из десятка платформ. В них под охраной часовых с пулемётом, установленным в кондукторской будке задней платформы, сидели, лежали раненные красноармейцы, командиры. Немцы эвакуировали раненных в лагерь в Бяло-Подляску — в спецлагерь для раненных. Проходя мимо платформ, Женька узнал в одном из раненных своего соседа, майора. Он сразу же побежал домой, благо было не далеко, увидя соседку, крикнул ей: «Тётя, тётя, там, на вокзале ваш дядя раненный!» Женщина схватила ребёнка и вместе с Женькой побежала на вокзал. Состав ещё не ушёл, и Женька быстро нашёл нужную платформу. Часовые не подпускали к платформам людей. Прощание мужа с женой и ребёнком было на расстоянии. Вскоре эшелон ушёл. Потом их было ещё несколько. Командирские жены с детьми дежурили у железнодорожных путей, пытаясь увидеть среди раненных своих родных.

Судьба командирских семей была тяжелой: кто-то пытался укрыться в деревне, кто-то пережить несчастье в городе, кому-то повезло,  кому-то — нет. Их убивали и в городе ,и в деревне, кто-то выжил в городе, кто-то в деревне. 

Состав с пленными солдатами на железнодорожной станции Брест. Лето 1941 г.

Фронт стремительно двигался на восток. Оккупационные власти стали создавать гражданский аппарат управления городом. По новому административному делению большая часть Брестской области вошла в состав Рейхскомиссариата Украины. Оуновцы создавали городские и районные управы, мечтая об автономии в составе Германского рейха. Заработали Украинские комитеты, школы, выпускались украинские газеты, за порядком стала следить украинская полиция. Население в графе «национальность» стало писать «украинец», кроме, конечно поляков и евреев. Летуны тоже стали украинцами, титульной национальностью Рейхскомиссариата. Но Гитлеру быстро надоела эта игра в самостоятельность. Украинские комитеты, администрация были разогнаны вместе с полицией, которая удрала в леса. Наиболее активные деятели ОУН были расстреляны немцами, заключены в лагеря, но часть  вошла в новую немецкую администрацию наряду в первую очередь фольксдойче. Например, бывший при Польше управляющим городским водоснабжением и канализацией  инженер Браниковский Маурици при немцах стал бургомистром М. фон Оппельн-Брониковским, что не помешало ему совмещать эту должность с активной подпольной работой в АК. За это он был расстрелян немцами вместе с другими польскими патриотами. В городской управе работали украинцы, русские, белорусы. Таков же был состав организованной полиции, тесно сотрудничавшей с немецкой криминальной полицией, полицией порядка, с жандармерией, службами безопасности. Немцы с первых дней начали насаждать «новый порядок». Малейшее нарушение его каралось расстрелом. Запестрели афиши с перечнем запретов и мерами наказания. Городская управа призвала всех домовладельцев, хозяев предприятий, заведений разного рода немедленно вступить во владение своей недвижимостью,  привести в полный порядок дома, заборы, тротуары перед домами, убрать кирпичный бой и другие следы военных действий, зарегистрироваться всем специалистам для привлечения к работе. Город вскоре возвратил свою обычную ещё довоенную чистоту и сохранял её вплоть до лета 1944 года, когда начались почти каждодневные налёты советской авиации, превратившие значительную часть города в руины. 

Для получения продуктовых карточек нужно было зарегистрироваться в городской управе. В денежном обращении на первых порах были советские рубли и немецкие рейхсмарки в соотношении 1р.м. – 10 руб. Польские деньги были выведены  из обращения. Советские деньги были в обращении до лета 1942 года, после чего они были заменены украинскими карбованцами, которые печатались в Ровно, резиденции рейхскомиссара Украины Э. Коха.

Немцы строго регламентировали цены на продукты питания, промтовары, бытовые услуги. Нарушителей штрафовали. Так, отца Женьки, Николая Демьяновича, оштрафовали 3 октября 1941 года на 3 DМ (30 рублей) за продажу помидор по 9 руб. за кг вместо установленных 7,20 руб. за кг. Штрафовали за драки, потасовки, за грязные лавки, за скандалы в пьяном виде, за ссоры и.т. п. Это сведения их сохранившегося архива. Они говорят о том, что бытовая жизнь при оккупации сохранила многие черты довоенной мирной жизни. Чтобы выжить, нужно было работать. Впоследствие это расценивалось, как сотрудничество с оккупантами, даже если вскопал свой огород, засеял, вырастил, а плоды продал на базаре.

Но не это было главным проявлением оккупационного порядка – «орднунга». Служба безопасности и жандармерия с первых дней начали террор против мирного населения, в первую очередь, её еврейской части. Уже 23 июня на Граевке были арестованы  и в тот же день расстреляны более двух десятков еврейских подростков и юношей. Аресты проходили в домах по соседству с домом, где жил Женька. Он видел, как на глазах родителей, соседей солдаты избивали прикладами детей, подростков, травили их овчарками, загоняя в крытые грузовики. Такое публичное зверство ошарашило даже антисемитов, которых было немало среди глазеющей толпы. 

Узники гетто на принудительных работах.

Гестапо, жандармы проводили аресты коммунистов, советских работников, сотрудников НКВД, суда, прокуратуры. В этом они находили помощь от некоторых жителей, потерявших во время террора НКВД своих родных  и близких. Советская пропаганда называла их предателями. А на что они надеялись? На любовь и признательность жертв к своим палачам? Для поляков смертельными врагами были и нацисты, и коммунисты, уничтожившие их страну. Теперь два смертельных друга сцепились не на жизнь, а на смерть. 

Случаи выдачи жителями скрывавшихся советских работников не были редкостью. Однако  они стали также жертвами предательства руководства Обкома партии и её первого секретаря Тупицина, который, спасая свою шкуру, оставил в целости и сохранности картотеку всех коммунистов областной и городской парторганизации: у него, видите ли, не было ключа от сейфа. Это преступление равносильно потери полкового знамени, за что по воинскому уставу командир полка и  его штаб подлежали расстрелу. Тупицин не только уцелел, но по составленным им лживым доносам было расстреляно командование 4-й Армии. А предатель, благополучно «повоевав» в тылу, вернулся на свою должность после войны, не мучаясь, как все подлецы, угрызениями совести.

В руки гестапо попали  документы с фотографиями и адресами. Им оставалось только проводить аресты. И здесь тупицины и ему подобные, чтобы скрыть своё подлое трусливое  предательство придумали и распространили ложь  о том, что коммунистов выдавали изменники из местных жителей.

Осенью 1941 года Летуны перебрались в соседний дом на улице Збажовой – Мостовой, в дом Скорбника. Хозяина дома вместе с семьёй немцы переселили в гетто. Скорбники попросили переехать в их дом и присмотреть за ним до их возвращения. Они не вернулись на Збожовую, переселившись навсегда в расстрельную яму на Бронной Горе осенью 1942 года. А семья Летунов вместе с другими квартирантами жили в этом доме до его сноса в 80-х годах при строительстве нового путепровода, соединившего город с Граевкой.

«Привычным» зрелищем для жителей города стали валяющиеся на улицах города трупы убитых евреев. Всё еврейское население загнали в большое гетто, занимавшее значительную часть центра города. Осенью 1942 года всех евреев расстреляли на Бронной Горе. Еврейское население уничтожалось во всех городах и сёлах. Немцы превратили территорию Зап. Белоруссии в зону «Judenfrei» – свободную от евреев.

Глубокой осенью 1942 года, ранним утром по дороге в школу, Женька попал в облаву, устроенную немцами на перекрёстке улиц Гоголя и нынешней Советской. Довольно  большая толпа стояла в оцепенении, не понимая, для чего их согнали. Вскоре подъехала крытая машина. Из неё жандармы вытащили трёх человек: отца и двух его сыновей. Каждому на груди повесили табличку с надписью: «Ja rabowalem getto» – «Я грабил гетто». Всех троих повесили на суках деревьев. Казнённые провисели три дня, после чего их убрали. Деревья спилили. Сейчас возле этого места стоит помпезный памятник 1000-летию Бреста. Казнённые работали на сортировке вещей расстрелянных евреев. По окончании работы при проверке у них обнаружили драгоценности, которые в последний момент им подбросили их коллеги по работе, опасаясь быть пойманными при обыске. Люди, работавшие на сортировке, как правило, были случайными прохожими, которых немцы хватали на улице.

В школу Женька попадал с Граевки, перейдя железнодорожные пути по автодорожному мосту. Пешеходный мост был открыт только для немцев. На мосту нельзя было останавливаться. За этим следили немцы. Часовые, понукая пешеходов криками «Los! Los!», угрожающе снимали с плеч винтовку, если кто-нибудь из них замешкался. 

Однажды, зимой 1943 года, спеша в школу по мосту (стоял сильный мороз), Женька стал свидетелем, как заключённые перегружали из вагонов что-то похожее на большие поленья. Он спросил у обгонявшего его мужчины, что перегружают из вагонов? дрова? «To sа ludzi» – «Это люди», – услышал ответ. Заключённые перегружали трупы людей, умерших от болезней на принудительной работе в Польше.

В новогоднюю ночь 1943 года была взорвана  бомба в немецком ресторане на улице Пушкинской. Сейчас на этом месте стоит здание Гражданпроекта. Проходя утром мимо ресторана, Женька видел вырванные взрывом оконные рамы, на тротуаре валялась новогодняя ёлка с остатками мишуры, украшений.

Взорвалась бомба в багажном отделении вокзала Брест-Центральный. Обошлось без жертв. Ущерб был незначительный: вырванная дверь, частично уничтоженная кладь пассажиров. Взрыв имел чисто символическое значение. Это было единственное повреждение, которое получило здание вокзала во время войны. В 1939 и в 1941 г.г. его пощадили немецкие бомбы. Здание исправно несло свою службу при всех властях. Его ремонтировали, реконструировали, расширяли, но внутри ещё  сохранился его, можно сказать, первоначальный вид. Впрочем, его уже “уничтожили” официально на бумаге местные «историки», утверждая, что он был взорван немцами при отступлении, а фотография вокзала, сделанная военным корреспондентом  28 июля 1944 года, на которой он стоит в целости и сохранности, их не убеждает: велено говорить  взорван – значит взорван.

На базарной площади повесили женщину – польку, подпольщицу. Через три дня тело сняли. Из-за верёвки женщины-торговки устроили свалку, потому что по поверью верёвка висельника приносит удачу. «Оккупационные будни» – так комментировал  в последствии свидетель произошедшего мой одноклассник Коля Рыбаков.

Террор оккупантов усиливался. Участились аресты, облавы. Людей расстреливали в тюрьме, в крепости, на фортах. Цена жизни уменьшалась, прожитый день был удачей, и в своих поступках многие руководствовались родившейся в лихое время польской пословицей: «Wsczystko jedno wojna!», русский аналог: «война всё спишет!» В этих словах звучал фатализм и слабая надежда на хорошее будущее.

Было ещё одно очень популярное среди городского и сельского населения присловье, которым оно пыталось уберечь своё имущество от экспроприаторов всех мастей. Партизанам всех мастей, переворачивавших их дома, сараи в поисках продуктов и одежды, они говорили: «Nema nic, wsczystko german zabral!», немцам и их союзникам на их требование: «Matka, jajka, mleko, szpik!» – отвечали, что ничего нет, всё забрали бандиты: ссылаться на партизан было опасно, могли обвинить в сотрудничестве с ними, а это каралось неминуемым расстрелом.

Потом эта пословица надолго вошла в наш школьный обиход, и на какую-нибудь просьбу, особенно поделиться хлебом, звучал ответ: «Nema nic, wsczystko german zabral!». Такой вид отказа вызывал смех, а не обиду.

Во время оккупации в городе звучали не только выстрелы, но и музыка. В одном из до сих пор сохранившихся домов на площади Свободы (большом, двухэтажном, с балконом) было общежитие немецких медсестёр, работавших в многочисленных военных госпиталях, разбросанных по городу. Идя в школу, Женька ежедневно проходил мимо общежития, т.к. его школа находилась неподалёку, в доме на углу улицы Листовского (Будённого) и площади Свободы. Довольно часто перед общежитием медсестёр усаживался немецкий духовой оркестр. Он исполнял вальсы, мелодии из оперетт, какие-то народные немецкие мелодии, бравурные марши. После каждого исполненного номера медсёстры, заполнившие балконы и открытые проёмы окон, громкими аплодисментами благодарили музыкантов, а капельмейстер раскланивался, приложив руку к козырьку фуражки. Женька в такие дни в школу или опаздывал, или не попадал вовсе, оставаясь в толпе слушателей из прохожих до конца выступления оркестра.

Немецкий лазарет в здании, где в настоящее время находится Брестский облисполком.

Оккупационный гарнизон был разношёрстным. Наряду с разнообразными немецкими частями, в городе стояли венгры, итальянцы, коллаборационисты всех мастей – грузинские, калмыцкие, татарские, «легионы», казаки, власовцы и.т.п.

Венгры приспособили под казармы опустевшие еврейские дома – колонии. Итальянские солдаты разместились в домах жителей Граевки, в лучших квартирах поселились немецкие офицеры. Отношение населения к военным разных армий было разное.

Немцев боялись, но охотно вступали с ними в торговые отношения, оказывали бытовые услуги, за что немцы всегда хорошо платили. С венграми старались избегать всяких контактов. Венгры могли избить, украсть, ограбить, как и легионеры, казаки, власовцы. Их немцы использовали для борьбы с партизанами, для проведения карательных акций, что они и делали с невероятной жестокостью. А вот к итальянцам население относилось доброжелательно, как и они к населению. Ребятня насмешливо кричала им: «Итальяно, боно макароно, драй пакета сигарета!» Итальянцы не обижались, охотно покупали у местных уличных негоциантов разного возраста всякую всячину, причём, очень любили серебро, и в обмен на серебряные польские злотые у них можно было добыть амуницию, и, говорили, даже оружие. Итальянцы всегда чувствовали себя чужаками на этой войне, в которую их впутал Муссолини. В городе у них была своя комендатура на ст. Брест-Центральный. Итальянский железнодорожный комендант  сотрудничал с подпольем АК и передавал ему сведения о движении военного транспорта через Брест. После службы итальянцы, жившие на Граевке, выходили на улицу с гитарами, мандолинами, аккордеоном, устраивали музыкально-вокальный концерт. Собиралась многочисленная толпа слушателей. По окончании концерта зрители одаривали музыкантов аплодисментами и продуктами, ради которых солдаты и старались. На другой граевской улице в большом деревянном доме  с балконом жили два немецких офицера. В доме был рояль. Офицеры любили петь. Один из них аккомпанировал на рояле. Репертуар был серьёзный: классика немецких и итальянских опер. Женька говорил, что пели они прекрасно, собирая многочисленных слушателей под балконом. Конечно, были аплодисменты. Но продукты им никто не нёс.

 

Оккупация. Немецкий военный духовой оркестр.

Почти ежедневно мимо Женькиного дома шли колонны немецких солдат-отпускников, направляясь в строго обязательный санпропускник- entlausungsanstalt (по-местному – одвшальня), где они после бани и дезинфекции получали справку о прохождении санитарного контроля, без которого  не могли пересечь границу Буга, и посылку – большую картонную коробку с продуктами. Иногда во главе солдатской колонны шагал военный оркестр, от звука бравурных маршей которого дрожали стёкла окон. 

Продолжение следует…

Из воспоминаний В. Губенко

Мой друг Женька. Часть вторая.

Posted on by Viktor

Вторая мировая война для семьи Летунов началась  2 сентября 1939 года, когда немецкая авиация совершила первый налёт на Брест. Немецкие самолёты сбросили с десяток бомб на крепость. Были разрушения, первые убитые. Постепенно частота и интенсивность налётов возрастала. Росло число жертв среди мирного населения. На улице Кшивой – Перацкго, сейчас улица Дзержинского, бомба снесла фасад дома, в котором жила бабушка моего друга Миши Корзы. Обвалилась внутренняя стена дома. Дом был двухэтажный, на стене висели часы, какие-то портреты, а у самой стены на уцелевшей части пола стояла детская коляска, к счастью, пустая. Это была наглядная иллюстрация беды, которую принесла война. Дом этот сохранился, давно отремонтирован, сменились поколения жильцов, которые не знают, что их дом был знаком беды.

Разрушения после налетов немецкой авиациии 1939 года на улице Домбровского

Польская ПВО была очень слаба: несколько станковых пулемётов, приспособления для стрельбы по самолётам, несколько зенитных пушек – этого явно не хватало для обороны города от воздушных налётов. Тем не менее, безнаказанно для немцев они не проходили. Польские солдаты ухитрились подбить несколько немецких бомбардировщиков Dо-17, но это конечно не ослабило налёты. 

Спасаясь от налётов, семья Женьки перебралась к знакомым в деревню Задворцы. А в это время танковый корпус Гудериана стремительным рывком из Восточной Пруссии приближался к Бресту, захватив Высокое, Каменец и 15го сентября подошёл к Бресту. 17го сентября город был ими взят. 

По воспоминаниям Женьки первых немецких солдат он увидел в Задворцах. Это произошло в солнечный день. Время приближалось к обеду. Деревенская улица была пуста, жители укрылись в домах, опасаясь выходить наружу.  Женька наблюдал за всем происходящим из окна своего дома. Он увидел, как на пустынной улице появился невооруженный польский солдат. Наверное он шёл в свою родную деревню, считая, что для него война закончилась. Вдруг ему навстречу из-за домов выехал немецкий мотоцикл с коляской и тремя солдатами. «Halt!» Поляк остановился. Один из немцев слез с мотоцикла, подошёл к поляку, сдёрнул с его головы солдатскую «rogatywku», фуражку, сорвал с неё металлического орла, зашвырнул его в кусты, потом начал бить фуражкой по лицу солдата. Закончив, он нахлобучил фуражку на голову избитого, повернул его к себе спиной и дал ему под гогот своих сослуживцев сильнейшего пинка. Поляк едва удержался на ногах, побежал, а хохочущий экипаж мотоцикла затарахтел в другую сторону.

Летуны вернулись в Брест. Несмотря на налёты немецкой авиации, заметных разрушений в городе не было. Я их не видел и спустя год, в 1940 году. Женька рассказывал, что взятие города не сопровождалось грабежами, за исключением квартир польских офицеров и чиновников, ушедших вслед за польским правительством в сторону румынской границы.

Разбитые позиции польского дивизиона зенитной артиллерии. Кобринское укрепление. Сентябрь 1939 г. Фото из коллекции Андрея Долговского.

Немцы, уже захватив город, еще три дня штурмовали немногочисленный, слабо вооружённый гарнизон Брестской крепости. Понеся большие потери, исчерпав боеприпасы, гарнизон с 16 на 17 сентября покинул крепость, увозя с собою раненных. Но только часть его смогла воссоединиться с основными силами. Остальные, во главе с руководителем обороны К. Плисовским, попали в плен к немцам и затем были переданы советскому командованию. Всех их весной 1940 года палачи НКВД расстреляли в Катыни. 

Дольше всех оборонялся крепостной форт Сикорского, где засел небольшой отряд под командованием капитана В. Радзишевского. Немцы не смогли взять форт и после 22 сентября передали его судьбу в руки советского командования, в руки генерала Чуйкова. Несколько дней, неся потери, красноармейцы безуспешно штурмовали форт. 27 сентября уцелевшие защитники покинули форт, оставив раненных под опеку Красного Креста. Озверевшие от неудачных попыток сломить сопротивление защитников форта Сикорского, от потерь, которые понесли штурмующие части, бойцы комдива Чуйкова перекололи всех раненных. Судьба остальных защитников тоже была трагической. Попав в немецкий плен, они были переданы немцами союзникам по агрессии в лагеря НКВД. Туда же попал и капитан В. Радзишевский, пробиравшийся к своей семье в г. Кобрин. Он был схвачен и избит не столько просоветски, сколько антипольски настроенными крестьянами. Сельские жители Кобринского, Дивинского районов были опорой создавшейся в то время УПА, которая прославилась зверским уничтожением польского населения.

Польские военнопленные во временном лагере на территории Тереспольского укрепления Брестской крепости. Сентябрь 1939 г. Фото из коллекции Андрея Долговского.

Жизнь большинства героических защитников Брестской крепости осени 1939 года оборвалась в мае 1940 года в Катыни, Старобельске, Осташкове и других расстрельных местах НКВД. Попытка увековечить их подвиг на территории Брестской крепости была сорвана яростным сопротивлением советских и постсоветских промывателей мозгов, которые до сих пор не признают сговора Гитлера – Сталина, отрицают причастность политического руководства  СССР и его карательных органов к массовой расправе над польскими гражданами. 

Город стал жить в условиях немецкой оккупации, оказавшейся кратковременной. Жители не знали, как не знало и польское правительство, что 17 сентября по истекающей кровью стране будет нанесён удар в спину.

Немцы вели себя довольно корректно. Равнодушно проходили мимо многочисленного еврейского населения города, но пресекали любую попытку сопротивления со стороны поляков. Часть местного населения охотно сотрудничала с немцами, выдавая им польских военных, служащих. Ими немцы заполняли Брестскую тюрьму.

Так, дед моего товарища А. Кирчука, бывший царский офицер, вернувшийся в Брест в 20е годы и работавший в уголовной полиции, был схвачен бывшими своими клиентами – уголовниками на городском рынке, куда он пошёл, несмотря на предостережения. Уголовники передали его немцам. Те упрятали его в тюрьму. 22го сентября 1939 года, когда части Красной Армии вошли в Брест, заключённые попали под опеку НКВД. Деда А. Кирчука  расстреляли в мае 1940 года в Осташкове.

До 17 сентября 1939 года части Вермахта продолжали двигаться на восток, захватив Кобрин, Антополь. После чего они приостановили продвижение и начали отходить на запад так, чтобы расстояние между частями Красной Армии и частями Вермахта составляло не менее 20 км. Это были условия договора от 23 августа 1939 года. Немцы должны были уходить за демаркационную линию, которая проходила по реке Нарев, западному берегу Вислы, по реке Сан. То есть «освободительный поход» предполагал включить в состав Советской Белоруссии и Украины такие куски польских земель, как Подлясье, часть Мазовша, земли Люблинщины. В состав Белоруссии попадала Прага     (восточный пригород Варшавы). Об этом сейчас молчат те, кто продолжает называть четвёртый раздел Польши «освободительным походом». Пока в Бресте происходило братание союзников, части Красной Армии, форсировав Буг, приняли от немцев Бяло-Подляску, Луков, Ломжу, местечко Колушин в 60 км от Варшавы. Немцы согласованно отодвигали свои войска, позволяя Красной Армии заполнять очищенные земли.

Подготовка к встрече войск Красной армии в Бресте. 22 сентября 1939 г. Фото из коллекции Андрея Долговского.

Женька запомнил свою первую встречу с Красной Армией. Днём 22 сентября сосед-поляк прибежал и крикнул: «Красные идут!», и все высыпали на улицу посмотреть на новых «освободителей». 

Пехотная часть шагала по улице Авиационной, Мостовой, направляясь в город. Народ молча смотрел, как мимо них шли усталые, запыленные длинным переходом (они шли со стороны Каменца), малорослые красноармейцы в длинных шинелях, от чего винтовки со штыками казались ещё длиннее. В основном это были уроженцы Средней Азии. Ботинки, обмотки, небритые лица производили удручающее впечатление. «Азия идёт!» – заметил Женькин сосед. Во время небольших остановок красноармейцы обращались к местным с просьбой продать им часы, вещь, пользовавшаяся у них наибольшим спросом. Население без восторга смотрело на серошинельную толпу, гадая, что ждёт их теперь при очередной смене власти.

Встречают по одёжке. Вид красноармейцев разочаровал зрителей. Подтянутые, прекрасно экипированные, выбритые, в начищенной до блеска  обуви немецкие солдаты  вызывали большее уважение.

Женька с сестрой Леной были среди многих зрителей на совместном параде дружественных войск. Проезжавшие на грузовиках немецкие солдаты, смеясь, бросали в толпу зрителей коробки конфет – круглые, плоские металлические банки с шоколадом внутри, что вызывало у людей восторг. Одна такая банка досталась и Женьке. Он с сестрой стоял у края проезжей части на перекрёстке улиц Гоголя и Ленина, где улица Ленина делает изгиб. Когда начали проходить советские танки, это были лёгкие Т-26, гусеницы одного из них на повороте заскользили по каменной брусчатке – трилинке, и танк понесло боком на зрителей. Ударившись о бордюр, танк накренился и чуть не упал на бок. Толпа бросилась бежать. Сестра Лена упала рядом с угрожающе накренившейся машиной. К счастью, танк восстановил равновесие, и это спасло жизнь многим, в том числе и Лене. Об этом инциденте, как и о самом параде, Женька рассказал мне  в 90 – е годы. 

Генерал-лейтенант Хайнц Гудериан и  комбриг Семён Кривошеин во время совместного мероприятия по передаче города Бреста войскам РККА. 22 сентября 1939 года. Фото из коллекции Андрея Долговского.

После парада, который принимали комбриг Кривошеин и генерал-лейтенант Гудериан, с флагштока перед зданием бывшего воеводского управления, в котором разместился вскоре Облисполком, был торжественно спущен флаг со свастикой и поднят красный, советский. Вместе с немецкими войсками части Красной Армии пересекли Буг, продолжая «освободительный поход», т.к. демаркационная линия проходила далеко на западе. К СССР отходила территория до самой Вислы. Карту новых границ успела опубликовать газета «Правда».

Уходя из Бреста, немцы успели вывезти громадное количество продовольствия из крепостных складов, мобилизовав для  перевозки на станцию жителей окрестных деревень, которые на своих возах поспешно, днём и ночью вывозили муку, сало и прочий захваченный польский военный провиант.

То же самое делала и Красная Армия, покидая польские территории, захваченные города, сёла. За Буг на восток угонялся подвижной железнодорожный состав – пассажирские и товарные вагоны, паровозы, автотранспорт, продовольственные и промтоварные склады, табуны лошадей, словом всё, что попадалось на глаза. Это был тотальный грабёж.

Я это видел  летом 1940 года. Все железнодорожные пути Брестского ж.д. узла были забиты пассажирскими вагонами РКР I-го и II-го класса, товарняком. Их никто не охранял. Они стояли молчаливыми памятниками катастрофы – исчезновения страны. Проходя по вагонам, мы видели ободранные сидения с оставшимися клочками бархата, торчащие пружины, разбросанные груды деревянной стружки. Вагоны были купейные, светлые от больших окон. Некоторые вагоны мы пробегали не задерживаясь из-за смрада человеческих испражнений – образец унизительного пренебрежения победителей к бывшим хозяевам: мало было ободрать бархат с сидений, нужно было ещё и нагадить. Большинство этих вагонов простояло на запасных путях до июня 1941 года.

28 сентября 1939 года был подписан договор между СССР и Германией. Западная граница между друзьями проходила по Бугу. СССР всё-таки оттяпал от Польши большие куски её земель – Белосток, Ломжу, Сувалки, Перемышль. Началась советизация новых территорий. 

Секретный дополнительный протокол к Договору о ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 года

Об этом уже много и подробно написано в воспоминаниях жертв и свидетелей развернувшегося тогда террора НКВД, проводимого под непосредственным руководством партии. Советские ОЧГ (оперативно-чекистские группы) проводили тотальную зачистку западных областей от буржуазных, националистических, антисоветских элементов при активной помощи своих сексотов из числа местного населения – членов КПЗБ, КСМЗБ или людей, просто пожелавших нагадить удачливым соседям, знакомым. Без их активной помощи охота ОЧГ не была бы такой эффективной. Активисты возили опергруппы по адресам, стучали, доносили. Партийное руководство было в восторге. Непрерывно, вплоть до 22.06.41 г. со станции уходили эшелоны заключённых, в подавляющем своём большинстве невинных людей, на гибель в Сибирскую тайгу, степи Казахстана.

Тюрьма была переполнена. В ней сидели стоя. Туда попал и Женькин дядя, арестованный в Давид-Городке, бывший узник лагеря Берёзы-Картузской. Он просидел в тюрьме до прихода немцев. Сбежавшая охрана не успела выполнить приказ об уничтожении заключённых по 58й статье. Он ползком, не имея сил, добрался на Граевку. Несколько дней отлёживался. Восстановив силы, уехал в Давид-Городок. Ещё одного «городчука», Матусевича, хозяина большого дома, вместе со всей семьёй вывезли на какую-то Сибирскую станцию, погрузили в сани и привезли в тайгу, бросив среди снега в лесу в сильнейший мороз на произвол судьбы. Выживали в шалашах, греясь у костров. Вернулся он в Брест после смерти Сталина. Но его дом, в котором расположилась гостиница № 1 на улице Комсомольской, ему не вернули. Впрочем, как и всем другим выжившим никакой компенсации за утраченное имущество, здоровье, не предоставили, а моральный ущерб вообще не принимался во внимание.

Началась паспортизация городского населения. Об этом эпизоде Женька рассказывал со смехом, как и многие другие жители Бреста, пережившие эту акцию. По своему опыту они знали, что нужно принадлежать к титульной национальности. До сентября 1939 года поляки-католики имели значительное преимущество перед не поляками. В первую очередь в получении престижной, хорошо оплачиваемой работы, продвижении по службе и т.п. Не полякам предлагали стать поляками, для чего нужно было обязательно перейти в католичество. На это соглашались не многие. Между католической епархией и православной часто возникали конфликты, вплоть до окружения войсками  Николаевской церкви. Православные организации, Русская гимназия не пользовались никакой государственной поддержкой. Это хорошо знали и помнили приверженцы православия, часто годами скитаясь в поисках подобающей им по образованию и профессионализму работы.

Поэтому, когда населению предложили стать белорусами, ведь они живут в Белоруссии, большинство не возражало. Причём, получение новой национальности не требовало никаких жертв: ни знания языка, ни смены конфессии. Повторяю, большинство населения понятия не имело о белорусском языке. В сёлах Брестской области разговаривали на украинском языке. В семье Женьки разговаривали на русском с украинско-польским акцентом. Польский язык они знали и владели им прекрасно. Так, не зная языка, Женька стал белорусом, как и большинство обращённых. Какое-то было негласное соглашение: хотите считать нас белорусами – считайте.

Отец устроился в строительную организацию по снабженческой части, часто бывал в командировках. Мама Женьки оставалась домохозяйкой. Так прошло лето 1940 года. Наступил 1941 год. 

До сих пор остаётся неясным, насколько местное население знало о надвигающихся военных событиях. Мне кажется, что не больше, чем «восточники». Но существовала большая разница между этими прослойками населения в плане восприятия, оценки опасности и окружающей действительности. 

Менталитет «восточников» был целиком сформирован официальной пропагандой. Была безграничная вера в неё. Всех сомневающихся давно изъяли из общества. Войну ждали, в сознании многих людей она была неизбежной, как и грядущая в ней победа  самой мощной армии в мире – Красной Армии. В нарастающей военной угрозе некоторые «восточники» попытались отправить свои семьи из Бреста, но обком партии запретил эту акцию, осудив её, как провокацию паникёров, пособников врагов советской власти.  Их исключали из партии, арестовывали, судили. Советская власть уже накануне войны приговорила семьи «восточников» к гибели от рук своих бывших союзников.

Между Гестапо и НКВД-НКГБ в 1939 – 40 г.г. были самые тесные отношения, проводились совместные совещания в Закопане(польском курорте), координировались операции по борьбе с антинемецким и антисоветским подпольем, происходила передача-обмен: антифашистов, укрывшихся в 1939 году в СССР, НКВД передавала Гестапо, а те передавали в руки НКВД укрывшихся в Германии после революции антисоветски настроенных эмигрантов. 

В марте 1940 года в Кракове было учреждено «Общество дружбы НКВД – Гестапо». Лучший советский чекист товарищ Берия получил значок  «отличника» общества за №1. Обмен заключённых жертв происходил на Варшавском мосту через реку Буг

А завтра была война… В Берлине уже начали разработку плана “Барбаросса”

В отличие от «восточников» местное население не доверяло  официальной советской пропаганде. Но и это, мне кажется, не главное. Опыт пережитых событий осени 1939 года, многолетнее общение с более свободной и разнообразной польской прессой воспитало у них острое интуитивное приближение опасности, внутренний барометр, стрелки которого в яркую солнечную погоду показывали бурю.

Часть третья.

Из воспоминаний В. Губенко

Мой друг Женька

Posted on by Viktor

Евгений Летун 1932-2011 г.г.

На фоне больших и малых исторических событий закономерно теряются мелкие детали, которые составляют повседневную жизнь людей. Что мы знаем об их быте, переживаниях, отношении к происходящему вокруг, оценке событий не с точки зрения исторической ретроспективы, а, как говорится, изнутри, со слов невольных свидетелей, которых угораздило родиться в этом конкретном месте и в это конкретное время? История хранит имена великих и особенных, рассказывает нам об их свершениях и достижениях, добрых и злых деяниях. А как жили и выживали простые обыватели, которые не делали революций, не воевали, «не участвовали, не привлекались»? Как приспосабливались к навязанным им политическим, экономическим и идеологическим условиям? Если уже моё поколение постепенно переходит в разряд «последних из СССР», то что говорить о тех, кто застал довоенные, военные и послевоенные годы? Их остались единицы. А если учесть условия, в которых они существовали, то жизнь научила их молчать. Тем ценнее становятся крупицы сохранившихся откровений о том, о чем мы могли бы вовсе не узнать. Воспоминания Евгения Летуна, Женьки, пережившего в Бресте «польский час», «там ты советы» и оккупацию, стали источником не только серии рисунков В.Губенко, посвящённых этому периоду, но и послужили основой рассказа о жизни Женьки и его семьи в связи с тем, как жил город в то время. ( Natalia Levine )

История семьи Летунов тесно связана с событиями, которые происходили на Брестской земле в течении 20 – го века. Они были бурными, трагическими и в  той или иной мере затронули всё население, повлияли на человеческие судьбы и, к сожалению, для многих  жестоко. Я постараюсь вспомнить и записать всё, что мне рассказывал мой друг детства  Евгений Николаевич Летун.  Его родители, Николай Демьянович и Мария Игнатьевна, были очень осторожны в своих воспоминаниях, но даже эти крупицы раскрыли для меня очень многое в калейдоскопе тех событий, свидетелями которых они были, и которые, как фильтр, очищали их от скверны фальсификации и лжи.

Давид-Городок. 1930-е годы. Фото из архива NAC

Недалеко от Давид-Городка есть деревня Ольшаны. Из крестьян этой деревни и выходит род Летунов. Среди тысяч деревень Полесья Ольшаны была широко известна  населению края, хотя располагалась в месте, удалённом от больших городов  и железных дорог, среди лесов, болот, больших и маленьких рек, самой большой из которых была быстрая и своенравная река Горынь. Если другая широко известная деревня Мотоль славилась в городах и весях своими скорняками, то уроженцы Ольшан наряду с трудолюбием, что было характерно для всех жителей этого края, отличались предприимчивостью, упорством в достижении цели, инициативностью, деловой хваткой, этакие своеобразные полесские американцы. Подвижные, успешные, им не хватало собственного анклава, они расселялись по большим и малым городам края, от чего последние только выигрывали. В годы советской власти об ольшанцах знала вся громадная страна, не только Запад и Центр, но и Урал, Сибирь, куда они проникли дальше, чем казаки Ермака. Правителям страны пришлось принимать меры, чтобы ограничить предпринимательскую деятельность ольшанцев. И не только ограничить, но и уничтожить. Это была широко известная в то время всесоюзная компания борьбы против продавцов цветочных семян. Монополистами этой торговли стали ольшанцы, «городчуки», как их ещё называли от Давид – Городка, города, давно уже ставшего их столицей. Николай Демьянович и Мария Игнатьевна трудились на ольшанских землях и умели делать и делали очень хорошо все сельхозработы. Крестьянский опыт заставил их овладеть всеми ремёслами, которые делали крестьянское хозяйство самодостаточным. По словам Женьки, его родители умели делать всё. 

Дед Женьки к тому же был искусным сапожником, и сшитая им обувь принесла ему известность. Это был народный умелец, которых было и остаётся ещё немало. Женькин дед сшил охотничьи сапоги президенту Польши Игнацу Мосцицкому. Каждый сапог имел только один шов. Головка сапога переходила в голенище. Нужно было уметь по-особому обработать, вытянуть кожу, придать красивую форму, соблюсти размер и при этом сделать один единственный шов, который гарантировал непромокаемость охотничьих сапог. Президент остался доволен. 

Герман Геринг и Игнац Мостицкий (возможно в сапогах, пошитых дедом Женьки) на охоте в Беловежской пуще. 1938 год. Фото из архива NAC

В 20-e годы Летуны перебрались в Давид-Городок. Об этом периоде жизни семьи Женька почти ничего не рассказывал. Николая Демьяновича призвали в польскую армию. Женька показывал мне сохранившийся воинский билет отца, выданный ему военным комиссаром Давид-Городка. Николай Демьянович проходил воинское обучение и службу во Львове, в полку лёгкой полевой артиллерии, был наводчиком, потом командиром орудия.

В 70-е годы он приезжал к Женьке во Львов, показывал ему казармы, в которых он проходил службу. 

В 1936 или 37 году семья переехала в Брест, Brzesc, и поселилась в небольшой пристройке дома пана Лэнского на улице 3-го Мая, Пушкинской, напротив здания бывшего военного госпиталя. Дом пана Лэнского, владельца хлебопекарни на Граевке (работает до сих пор), не сохранился, как и все старые дома этого квартала. Пристройка была небольшая. На улицу выходила дверь и небольшое окно-витрина. Переднюю часть пристройки занимал крохотный магазин-лавка. В остальной части пристройки ютилась семья Летунов: родители и трое детей – старшая сестра Лена, Женька и совсем  малолетний брат Володя. Я видел потом эту пристройку по несколько раз на день, тaк как жил недалеко.  Окно было постоянно закрыто ставней, входная дверь была на запоре. Густая трава перед дверьми говорила о том, что хижина была давно необитаема. Но она долго оставалась характерной деталью многих домов по улице Пушкинской, фасады которых сохранили явные следы былых магазинчиков, лавок, хозяева которых жили обычно в задней части дома. Время сменило хозяев, унесло старых навсегда. Новосёлы часто даже не знали историю своего нового жилья, а с годами исчезли и сами дома, унеся с собой память о прошедшем времени.

Дела в отцовской лавке шли неважно, как ни старался новоявленный коммерсант. Основными покупателями были Лэнские. Часто выполняя заказ, Николаю Демьяновичу приходилось бегать в другие магазины и лавки за товаром, которого не было у него, но требование клиента нужно было выполнить. Женька тоже не сидел без дела. Ему приходилось не раз бегать на извозчичью биржу, на угол Batorego и 3-go Maja (Карбышева и Пушкинской) за пролёткой для пана Лэнского и его гостей. 

В большой дружбе был Женька с колбасником паном Шлюфиком, владельцем небольшой masarni (колбасной) на улице генерала Бэма (ул. Горького).  Всё заведение располагалось в его доме. Там же была и wedzarnia (коптильня). Колбасы и копчёности пана Шлюфика пользовались спросом, особенно колбасы сорта «Mоrtadela». Пан Шлюфик развозил свою продукцию в фургоне, который тянула пара сытых лошадей. Рядом с ним часто сидел Женька, которому пан Шлюфик иногда доверял поводья, и это было предметом гордости мальчишки. 

Любил Женька праздник 3 – го Мая, день Конституции Польши. Гремели оркестры, по улицам шла весёлая, нарядная толпа. Но самым радостным для ребятни было появление на улице «ляйкоников», в роли которых выступали солдаты-танкисты, pancerniaki, которые квартировали в казармах на улице Панцерной (Папанина). Ляйконик – это всадник на макете лошадки. Макет крепился на пояснице всадника. Низко спускающаяся попона скрывала ноги человека. Другие, искусственные, были вставлены в стремена, создавая впечатление сидящего в седле всадника. Конская голова, грива, хвост, богатая сбруя производили впечатление на детвору. Сами всадники были переодеты в старинные краковские уборы. Под звуки сопровождающих ляйконикув музыкантов, они устраивали весёлое театральное действо, а главное, одаривали детей конфетами. 

Любил Женька бегать смотреть на военные парады по случаю праздника. Толпа густо стояла у края проезжей части улицы Унии Любельской (Ленина), приветствуя маршировавших мимо них солдат, проезжающих кавалеристов. Весёлый смех вызывало прохождение военного оркестра, самый большой барабан которого вёз на спине ослик.

Военный парад 4-го бронетанкового батальона Войска Польского в Бресте на улице Унии Любельской.

Лавочка не оправдала надежд отца. Пришлось её закрыть. Сыграла роль и острейшая конкуренция, и ещё целый ряд факторов, в том числе и национальный. Летуны вынуждены были перебраться в пригород, на Граевку, и снять квартиру в одном и з домов на улице Збожовой (Мостовой). Несмотря на все эти перипетии и неурядицы, семья никогда не голодала. Женька с удовольствием вспоминал вкус булочек, маслянок и кайзерок. Все  члены семьи были хорошо одеты и обуты. Многочисленные продовольственные и промтоварные магазины были переполнены товарами, бойко работали кафе, рестораны, афишные тумбы были обклеены объявлениями о гастролях театров, даже оперетты, оперных групп, певцов, оркестров. Об этом мне рассказывали и другие брестские ребята, жившие в то время в Бресте. Они не знали проблем соседней страны – голодомора, острейшего товарного дефицита, а самое главное – кровавого террора, который развернуло правительство соседней страны против 1/6 части земного шара. И в Польше были свои “неполадки в пробирной палатке”, были тюрьмы, был и лагерь в Берёзе – Картузской, который советская пропаганда старалась изобразить самым страшным местом на земле, умалчивая о концлагерях уничтожения, опутавших паутиной всю страну, организованных большевиками для истребления народа. Одному из родственников Женьки Летуна «повезло»: сначала он сидел в Берёзовском лагере, осенью 1939 года вышел, чтобы надолго сесть в один из советских лагерей в 1940 году. После «знакомства» с условиями ГУЛАГа, Берёзовский лагерь ему вспоминался, как курорт.

Конечно, польские политики в эйфории обретения независимости после 144-летней неволи, после изгнания красных захватчиков в 1920 году, после почти полуторавековой жесточайшей политики русификации и превращения польских земель в Привислянский край, пошли по стопам царских и советских администраторов в попытке колонизации местного населения, причём, главным инструментом этой политики была католическая церковь. Впрочем, это было то, что называется «долг платежом красен», так как в период царизма главным оружием русификации населения Украины и Белоруссии была православная церковь, выступая под лозунгом защиты истинной, единственно правильной  православной веры,

Одной из главных проблем довоенной Польши была работа, которая обеспечивала достойную жизнь. Получение рабочего места было средством давления, поощрения, наказания человека. Очень часто претенденту на работу предлагали сменить конфессию, стать католиком. Профессиональная квалификация в счёт не принималась. Немногие шли на этот компромисс. Талантливые, знающие, образованные специалисты вынуждены были перебиваться случайными заработками, но в случае, если предприниматель, руководитель производства мог преодолеть чиновничий запрет, первоначальные изгои получали работу, успешно трудились, продвигались по службе. Но обида на проявленную  к ним несправедливость осталась надолго и, несмотря на приобретённое благополучие, оставалась единственной оценкой режима довоенной Польши.

Перебравшись на Граевку, родители Женьки занялись новым делом: они стали изготавливать и продавать мороженое – «lody». Дело пошло. Они продавали мороженое не только в Бресте, но и разных городах Польши, добираясь до морского побережья в Гдыне.

 “Lody, lody dla ochłody”  Жаркий день на типичной торговой улице довоенного Бреста.

И, хотя это был продукт сезонный, доходы от него обеспечивали семье безбедную жизнь. В межсезонье отец Женьки занимался переплётным делом, он был хорошим introligatorem (переплетчиком), а книги в то время были дорогие. Работал он и в какой-то частной строительной фирме, расположенной неподалёку на Авиационной улице. Так шла жизнь: в заботах, трудах для взрослых и детском благополучии.

В пятилетнем возрасте Женька попал в детский сад-школу при Русской гимназии. Красивое одноэтажное здание на улице Пушкинской напротив рынка сохранилось и до сих пор. В Польше дети начинали ходить в школу с шести лет, на два года раньше, чем у нас. После детского сада Женька пошел в первый класс польской начальной школы. Ему нравилась школьная форма: голубой берет с номером школы, пальто, обязательный фартук. И был он тогда не Женькой Летуном, а Gienio Letun, Геня Летунь, а его мама была  pani Letunowa, пани Летунова. О своих предвоенных школьных годах Женька рассказывал мало. Один забавный эпизод запомнился. Все одноклассники Женьки были католиками, а Женька был православного вероисповедания, но ксёндз, законоучитель, посчитал его своим. Женька не возражал. Он слушал уроки ксёндза, посещал вместе с классом службы  в главном костёле города – костёле Воздвижения св. Креста, а главное – каждое утро выпивал чашку какао с булочкой, которые получали ученики школы. Когда ксёндз обнаружил схизматика, Женька был изгнан из класса.

Чтобы добраться с Граевки до школы, Женьке приходилось пересечь почти весь город. По его словам, он делал это охотно. Это была прогулка, во время которой Женька любовался разнообразными товарами, выставленными в витринах многочисленных магазинов. Город был чист и ухожен. Городские власти следили за этим строго. Полиция штрафовала хозяев дома, если вдоль забора или у фундамента дома, выходящего на улицу, росла трава, не был подметен тротуар. Многочисленные травники и цветочные газоны украшали улицы города и на них не было привычных для нашего глаза предостерегающих табличек: «По газонам не ходить!», хотя  после Первой мировой войны более 75 % жилого фонда города было уничтожено отступающими русскими войсками, а большинство населения было «эвакуировано» вглубь России и вернулось только после Рижского мирного договора 1921 года.

Истекали последние годы третьего десятилетия ХХ века. Они не были радужными. Обострялись отношения в обществе. Среди поляков было много людей, настроенных крайне националистически. Они восхищались немецкими нацистами, их расправой над всеми инакомыслящими, особенно над евреями, которые были объявлены в Германии вне закона. Польские нацисты хотели сделать то же самое с польскими евреями. Митинги, демонстрации польских нацистов проходили под лозунгом «odżydzenie  Polski» – очищение Польши от евреев. У них росла масса сочувствующих среди лавочников, предпринимателей средней руки, которые видели в евреях опасных конкурентов. 

Заметка о еврейских погромах в Бресте из журнала Life от 18 апреля 1938 года.

Заборы, дома, где жили евреи, витрины и стены еврейских магазинов были размалёваны надписями: «Nie kupuj u Żyda!». По стране прокатились погромы. Один из них произошёл и в Бресте 8-14 мая 1937 года. Полиция только наблюдала за погромом. Однако, пресекала все попытки грабежа, закрыла въездные дороги с целью недопущения сельских жителей, которые на телегах устремились в город для грабежа разгромленных еврейских магазинов. 

Часть вторая.

Из воспоминаний В. Губенко, 2010 г.