В ночь с 21 на 22 июня Женькин отец вернулся из командировки. Женька рассказывал, что в эту последнюю предвоенную ночь семья засиделась до позднего часа, но мне кажется, что эти посиделки, были посиделками ожидания. Я удовлетворился этим объяснением, потому что он бы мне всё равно не сказал бы истинную причину такого семейного бодрствования. Во всяком случае, это был образец интуитивного предчувствия.
Когда ночную тишину разорвал грохот немецкой артиллерии, разрывов снарядов, Летуны, уже одетые, выскочили из дома и побежали по улице Красногвардейской. Возле улицы Спортивной их пытался остановить часовой красноармеец из Северного городка. Отец Женьки показал часовому на зарево над границей, крикнул ему, что началась война. В подтверждение его слов немецкие снаряды начали рваться в Северном городке, среди расставленных советских тяжелых гаубиц, прицепленных к гусеничным тракторам-тягачам.
Первые часы войны. Горящий бронеавтомобиль БА-10 недалеко от перекрестка улицы Ленина и проспекта Машерова.
Семья бросилась бежать дальше, стараясь быстрее добраться до Задворцев. Теперь снаряды рвались не только в Северном городке, но и на железнодорожных путях станции Брест-Восточный. Семью обгоняли бегущие на восток военные, командиры в шинелях, одетых на голое тело, в сапогах, очевидно обутых на босую ногу, в фуражках, некоторые с наганами в руке. Все бежали на восток. Там, где сейчас кладбище Плоска, семья натолкнулась на брошенный военный лагерь: пустые брезентовые палатки, брошенное военное имущество. Хозяева лагеря тоже сбежали на восток. Повторяю слова Женьки: ни одного бойца или командира, бегущего в город, они не встретили. Изучая материалы обороны Брестской крепости, я узнал, что брошенный военный лагерь, на который натолкнулись Летуны, был местом лагерных сборов 37-го отдельного батальона связи 6 – й стрелковой дивизии.
Укрывшись в Задворцах, дождавшись, когда прекратился интенсивный артналёт, семья решилась вернуться в Брест. Шли той же дорогой, по которой бежали в предрассветных сумерках под грохот рвущихся снарядов. Первые разрушения они увидели, подходя к дому по улице Красногвардейской. Сгорели три дома от попавших шальных снарядов. На плацу Северного городка стояла брошенная, разбитая техника – тяжелые гаубицы, тягачи.
Тяжелые гаубицы и тягачи на плацу Северного городка. Июнь, 1941 г.
Дом, в котором была квартира Летунов, был целым. Имущество в квартире сохранилось. Любопытство погнало Женьку в город. По его словам, магазины были разграблены. Возле еще уцелевших стояли немецкие часовые. Учреждения так же подверглись разгрому. Было растащено всё имущество музыкальной школы. На улице Комсомольской из окон двухэтажного старинного кирпичного дома (сохранился), где располагалось НКВД, шёл дым. На тротуаре валялись обгорелая бумага, пепел.
По улицам двигались немецкие войска: пехота, мотопехота, конные обозы. Вермахт заполнил весь город, который не пострадал от артобстрела. Объекты городского хозяйства, транспортные пути, мосты достались немцам в целости и сохранности. Сгорело здание военкомата, защитники которого погибли, так и не поняв, что произошло на самом деле, полагая, что они стали жертвами провокации, а не войны. Они до последней минуты надеялись на могучее противостояние Красной Армии, её отпор провокаторам. Это была вера и военных, и «восточников», основа их упорного сопротивления «наглым провокаторам».
Домой Женька возвращался через вокзал Брест – Центральный. Он был заполнен немецкими военными, какими-то гражданскими немцами. Они сновали по перрону, создавая впечатление обычной вокзальной рабочей обстановки. Ничего не говорило о недавних трагических для многих обстоятельствах захвата немцами вокзала. Сначала только немцы, а потом и население узнали, что в подвалах здания вокзала в ожидании помощи укрылись оказавшиеся там в ту роковую ночь военнослужащие Красной Армии, милиционеры, во главе с начальником железнодорожной милиции Воробьёвым, и служащие вокзала. Сначала немцы пытались выкурить их из подвалов. Когда попытка не удалась, они заблокировали подвал. Сидельцы никак не влияли на работу вокзала. Немцы закачивали воду в подвал, но укрывшиеся в нём люди не выходили, упорно надеясь на спасительную Красную Армию, которая была отброшена уже на десятки километров на восток. Когда же сидельцы поняли, что спасения не будет, они покинули вокзальный подвал незаметно для немцев и разбежались по окрестным деревням, ища там спасения и укрытия. Не всем это удалось. Начальник милиции Воробьёв был схвачен немцами и расстрелян. Об этом мне рассказал его сын, Вадим Воробьёв, юный и действительно отважный разведчик-партизан. Он так и говорил: «Отец укрылся в подвале, прячась от внезапно захвативших вокзал немцев». Позднее этот незначительный эпизод трагедии 1941 года был раздут до «обороны вокзала», о которой никто из жителей города, очевидцев событий тех дней, не знал.
Плененные из затопленных подвалов Брестского железнодорожного вокзала.
Женька жил на Граевке. С момента своего появления предместье Граевку заселяли военнослужащие и их семьи. Первоначально это были офицеры царской армии, которые проходили службу в построенных в XIX веке казармах Северного городка. В довоенной Польше в казармах разместился 82 – й пехотный полк им. Тадеуша Костюшко и находился там до сентябрьской компании. Его последним командиром был Антоний Хрусцель, позже генерал, – один из руководителей Варшавского восстания, широко известный повстанцам под псевдонимом «Монтер». Многие офицеры полка, их семьи жили в квартирах в специально построенных рядом с городком офицерских домах оригинальной архитектуры. Они сохранились до сих пор. Осенью 1939 года офицерские семьи старались покинуть город, пытаясь уйти в Румынию. Опустевшие кварталы были разграблены деклассированной частью населения Граевки. Оставшиеся семьи офицеров, включая женщин и детей, по распоряжению советских властей были арестованы НКВД, погружены в эшелоны и вывезены в Сибирь, где большинство их погибло.
Опустевшие квартиры в домах заняли командиры Красной Армии и их семьи. Но т.к. советский гарнизон многократно превышал польский, семьи командиров, а так же отдельные командиры вынуждены были расселяться по частным квартирам и домам. Одна такая семья майора, служившего в крепости, стала соседями по дому, где жили Летуны.
Кода на рассвете, 22 июня 1941 года город был разбужен залпами немецких орудий и разрывами снарядов, командиры бросились к своим частям, большинство которых было в крепости. Успели добраться только те, которые жили в самой крепости или рядом с ней. Когда командиры добрались до крепости, она уже была блокирована немцами. По воспоминаниям лейтенанта Тэсли, командира огневого взвода, дислоцированного в крепости, куда лейтенант, живя на Граевке, не смог попасть, «удар был такой ужасающей силы, что мы опомнились только в Слониме». Осаждённые в крепости части и подразделения сразу лишились большинства своих командиров полков, батальонов, рот, взводов.
Через несколько дней после начала войны, когда в крепости ещё шли упорные бои, Женька болтался возле вокзала Брест-Центральный, переполненного немецкими солдатами. Его внимание привлёк железнодорожный эшелон, составленный из десятка платформ. В них под охраной часовых с пулемётом, установленным в кондукторской будке задней платформы, сидели, лежали раненные красноармейцы, командиры. Немцы эвакуировали раненных в лагерь в Бяло-Подляску — в спецлагерь для раненных. Проходя мимо платформ, Женька узнал в одном из раненных своего соседа, майора. Он сразу же побежал домой, благо было не далеко, увидя соседку, крикнул ей: «Тётя, тётя, там, на вокзале ваш дядя раненный!» Женщина схватила ребёнка и вместе с Женькой побежала на вокзал. Состав ещё не ушёл, и Женька быстро нашёл нужную платформу. Часовые не подпускали к платформам людей. Прощание мужа с женой и ребёнком было на расстоянии. Вскоре эшелон ушёл. Потом их было ещё несколько. Командирские жены с детьми дежурили у железнодорожных путей, пытаясь увидеть среди раненных своих родных.
Судьба командирских семей была тяжелой: кто-то пытался укрыться в деревне, кто-то пережить несчастье в городе, кому-то повезло, кому-то — нет. Их убивали и в городе ,и в деревне, кто-то выжил в городе, кто-то в деревне.
Состав с пленными солдатами на железнодорожной станции Брест. Лето 1941 г.
Фронт стремительно двигался на восток. Оккупационные власти стали создавать гражданский аппарат управления городом. По новому административному делению большая часть Брестской области вошла в состав Рейхскомиссариата Украины. Оуновцы создавали городские и районные управы, мечтая об автономии в составе Германского рейха. Заработали Украинские комитеты, школы, выпускались украинские газеты, за порядком стала следить украинская полиция. Население в графе «национальность» стало писать «украинец», кроме, конечно поляков и евреев. Летуны тоже стали украинцами, титульной национальностью Рейхскомиссариата. Но Гитлеру быстро надоела эта игра в самостоятельность. Украинские комитеты, администрация были разогнаны вместе с полицией, которая удрала в леса. Наиболее активные деятели ОУН были расстреляны немцами, заключены в лагеря, но часть вошла в новую немецкую администрацию наряду в первую очередь фольксдойче. Например, бывший при Польше управляющим городским водоснабжением и канализацией инженер Браниковский Маурици при немцах стал бургомистром М. фон Оппельн-Брониковским, что не помешало ему совмещать эту должность с активной подпольной работой в АК. За это он был расстрелян немцами вместе с другими польскими патриотами. В городской управе работали украинцы, русские, белорусы. Таков же был состав организованной полиции, тесно сотрудничавшей с немецкой криминальной полицией, полицией порядка, с жандармерией, службами безопасности. Немцы с первых дней начали насаждать «новый порядок». Малейшее нарушение его каралось расстрелом. Запестрели афиши с перечнем запретов и мерами наказания. Городская управа призвала всех домовладельцев, хозяев предприятий, заведений разного рода немедленно вступить во владение своей недвижимостью, привести в полный порядок дома, заборы, тротуары перед домами, убрать кирпичный бой и другие следы военных действий, зарегистрироваться всем специалистам для привлечения к работе. Город вскоре возвратил свою обычную ещё довоенную чистоту и сохранял её вплоть до лета 1944 года, когда начались почти каждодневные налёты советской авиации, превратившие значительную часть города в руины.
Для получения продуктовых карточек нужно было зарегистрироваться в городской управе. В денежном обращении на первых порах были советские рубли и немецкие рейхсмарки в соотношении 1р.м. – 10 руб. Польские деньги были выведены из обращения. Советские деньги были в обращении до лета 1942 года, после чего они были заменены украинскими карбованцами, которые печатались в Ровно, резиденции рейхскомиссара Украины Э. Коха.
Немцы строго регламентировали цены на продукты питания, промтовары, бытовые услуги. Нарушителей штрафовали. Так, отца Женьки, Николая Демьяновича, оштрафовали 3 октября 1941 года на 3 DМ (30 рублей) за продажу помидор по 9 руб. за кг вместо установленных 7,20 руб. за кг. Штрафовали за драки, потасовки, за грязные лавки, за скандалы в пьяном виде, за ссоры и.т. п. Это сведения их сохранившегося архива. Они говорят о том, что бытовая жизнь при оккупации сохранила многие черты довоенной мирной жизни. Чтобы выжить, нужно было работать. Впоследствие это расценивалось, как сотрудничество с оккупантами, даже если вскопал свой огород, засеял, вырастил, а плоды продал на базаре.
Но не это было главным проявлением оккупационного порядка – «орднунга». Служба безопасности и жандармерия с первых дней начали террор против мирного населения, в первую очередь, её еврейской части. Уже 23 июня на Граевке были арестованы и в тот же день расстреляны более двух десятков еврейских подростков и юношей. Аресты проходили в домах по соседству с домом, где жил Женька. Он видел, как на глазах родителей, соседей солдаты избивали прикладами детей, подростков, травили их овчарками, загоняя в крытые грузовики. Такое публичное зверство ошарашило даже антисемитов, которых было немало среди глазеющей толпы.
Узники гетто на принудительных работах.
Гестапо, жандармы проводили аресты коммунистов, советских работников, сотрудников НКВД, суда, прокуратуры. В этом они находили помощь от некоторых жителей, потерявших во время террора НКВД своих родных и близких. Советская пропаганда называла их предателями. А на что они надеялись? На любовь и признательность жертв к своим палачам? Для поляков смертельными врагами были и нацисты, и коммунисты, уничтожившие их страну. Теперь два смертельных друга сцепились не на жизнь, а на смерть.
Случаи выдачи жителями скрывавшихся советских работников не были редкостью. Однако они стали также жертвами предательства руководства Обкома партии и её первого секретаря Тупицина, который, спасая свою шкуру, оставил в целости и сохранности картотеку всех коммунистов областной и городской парторганизации: у него, видите ли, не было ключа от сейфа. Это преступление равносильно потери полкового знамени, за что по воинскому уставу командир полка и его штаб подлежали расстрелу. Тупицин не только уцелел, но по составленным им лживым доносам было расстреляно командование 4-й Армии. А предатель, благополучно «повоевав» в тылу, вернулся на свою должность после войны, не мучаясь, как все подлецы, угрызениями совести.
В руки гестапо попали документы с фотографиями и адресами. Им оставалось только проводить аресты. И здесь тупицины и ему подобные, чтобы скрыть своё подлое трусливое предательство придумали и распространили ложь о том, что коммунистов выдавали изменники из местных жителей.
Осенью 1941 года Летуны перебрались в соседний дом на улице Збажовой – Мостовой, в дом Скорбника. Хозяина дома вместе с семьёй немцы переселили в гетто. Скорбники попросили переехать в их дом и присмотреть за ним до их возвращения. Они не вернулись на Збожовую, переселившись навсегда в расстрельную яму на Бронной Горе осенью 1942 года. А семья Летунов вместе с другими квартирантами жили в этом доме до его сноса в 80-х годах при строительстве нового путепровода, соединившего город с Граевкой.
«Привычным» зрелищем для жителей города стали валяющиеся на улицах города трупы убитых евреев. Всё еврейское население загнали в большое гетто, занимавшее значительную часть центра города. Осенью 1942 года всех евреев расстреляли на Бронной Горе. Еврейское население уничтожалось во всех городах и сёлах. Немцы превратили территорию Зап. Белоруссии в зону «Judenfrei» – свободную от евреев.
Глубокой осенью 1942 года, ранним утром по дороге в школу, Женька попал в облаву, устроенную немцами на перекрёстке улиц Гоголя и нынешней Советской. Довольно большая толпа стояла в оцепенении, не понимая, для чего их согнали. Вскоре подъехала крытая машина. Из неё жандармы вытащили трёх человек: отца и двух его сыновей. Каждому на груди повесили табличку с надписью: «Ja rabowalem getto» – «Я грабил гетто». Всех троих повесили на суках деревьев. Казнённые провисели три дня, после чего их убрали. Деревья спилили. Сейчас возле этого места стоит помпезный памятник 1000-летию Бреста. Казнённые работали на сортировке вещей расстрелянных евреев. По окончании работы при проверке у них обнаружили драгоценности, которые в последний момент им подбросили их коллеги по работе, опасаясь быть пойманными при обыске. Люди, работавшие на сортировке, как правило, были случайными прохожими, которых немцы хватали на улице.
В школу Женька попадал с Граевки, перейдя железнодорожные пути по автодорожному мосту. Пешеходный мост был открыт только для немцев. На мосту нельзя было останавливаться. За этим следили немцы. Часовые, понукая пешеходов криками «Los! Los!», угрожающе снимали с плеч винтовку, если кто-нибудь из них замешкался.
Однажды, зимой 1943 года, спеша в школу по мосту (стоял сильный мороз), Женька стал свидетелем, как заключённые перегружали из вагонов что-то похожее на большие поленья. Он спросил у обгонявшего его мужчины, что перегружают из вагонов? дрова? «To sа ludzi» – «Это люди», – услышал ответ. Заключённые перегружали трупы людей, умерших от болезней на принудительной работе в Польше.
В новогоднюю ночь 1943 года была взорвана бомба в немецком ресторане на улице Пушкинской. Сейчас на этом месте стоит здание Гражданпроекта. Проходя утром мимо ресторана, Женька видел вырванные взрывом оконные рамы, на тротуаре валялась новогодняя ёлка с остатками мишуры, украшений.
Взорвалась бомба в багажном отделении вокзала Брест-Центральный. Обошлось без жертв. Ущерб был незначительный: вырванная дверь, частично уничтоженная кладь пассажиров. Взрыв имел чисто символическое значение. Это было единственное повреждение, которое получило здание вокзала во время войны. В 1939 и в 1941 г.г. его пощадили немецкие бомбы. Здание исправно несло свою службу при всех властях. Его ремонтировали, реконструировали, расширяли, но внутри ещё сохранился его, можно сказать, первоначальный вид. Впрочем, его уже “уничтожили” официально на бумаге местные «историки», утверждая, что он был взорван немцами при отступлении, а фотография вокзала, сделанная военным корреспондентом 28 июля 1944 года, на которой он стоит в целости и сохранности, их не убеждает: велено говорить взорван – значит взорван.
На базарной площади повесили женщину – польку, подпольщицу. Через три дня тело сняли. Из-за верёвки женщины-торговки устроили свалку, потому что по поверью верёвка висельника приносит удачу. «Оккупационные будни» – так комментировал в последствии свидетель произошедшего мой одноклассник Коля Рыбаков.
Террор оккупантов усиливался. Участились аресты, облавы. Людей расстреливали в тюрьме, в крепости, на фортах. Цена жизни уменьшалась, прожитый день был удачей, и в своих поступках многие руководствовались родившейся в лихое время польской пословицей: «Wsczystko jedno wojna!», русский аналог: «война всё спишет!» В этих словах звучал фатализм и слабая надежда на хорошее будущее.
Было ещё одно очень популярное среди городского и сельского населения присловье, которым оно пыталось уберечь своё имущество от экспроприаторов всех мастей. Партизанам всех мастей, переворачивавших их дома, сараи в поисках продуктов и одежды, они говорили: «Nema nic, wsczystko german zabral!», немцам и их союзникам на их требование: «Matka, jajka, mleko, szpik!» – отвечали, что ничего нет, всё забрали бандиты: ссылаться на партизан было опасно, могли обвинить в сотрудничестве с ними, а это каралось неминуемым расстрелом.
Потом эта пословица надолго вошла в наш школьный обиход, и на какую-нибудь просьбу, особенно поделиться хлебом, звучал ответ: «Nema nic, wsczystko german zabral!». Такой вид отказа вызывал смех, а не обиду.
Во время оккупации в городе звучали не только выстрелы, но и музыка. В одном из до сих пор сохранившихся домов на площади Свободы (большом, двухэтажном, с балконом) было общежитие немецких медсестёр, работавших в многочисленных военных госпиталях, разбросанных по городу. Идя в школу, Женька ежедневно проходил мимо общежития, т.к. его школа находилась неподалёку, в доме на углу улицы Листовского (Будённого) и площади Свободы. Довольно часто перед общежитием медсестёр усаживался немецкий духовой оркестр. Он исполнял вальсы, мелодии из оперетт, какие-то народные немецкие мелодии, бравурные марши. После каждого исполненного номера медсёстры, заполнившие балконы и открытые проёмы окон, громкими аплодисментами благодарили музыкантов, а капельмейстер раскланивался, приложив руку к козырьку фуражки. Женька в такие дни в школу или опаздывал, или не попадал вовсе, оставаясь в толпе слушателей из прохожих до конца выступления оркестра.
Немецкий лазарет в здании, где в настоящее время находится Брестский облисполком.
Оккупационный гарнизон был разношёрстным. Наряду с разнообразными немецкими частями, в городе стояли венгры, итальянцы, коллаборационисты всех мастей – грузинские, калмыцкие, татарские, «легионы», казаки, власовцы и.т.п.
Венгры приспособили под казармы опустевшие еврейские дома – колонии. Итальянские солдаты разместились в домах жителей Граевки, в лучших квартирах поселились немецкие офицеры. Отношение населения к военным разных армий было разное.
Немцев боялись, но охотно вступали с ними в торговые отношения, оказывали бытовые услуги, за что немцы всегда хорошо платили. С венграми старались избегать всяких контактов. Венгры могли избить, украсть, ограбить, как и легионеры, казаки, власовцы. Их немцы использовали для борьбы с партизанами, для проведения карательных акций, что они и делали с невероятной жестокостью. А вот к итальянцам население относилось доброжелательно, как и они к населению. Ребятня насмешливо кричала им: «Итальяно, боно макароно, драй пакета сигарета!» Итальянцы не обижались, охотно покупали у местных уличных негоциантов разного возраста всякую всячину, причём, очень любили серебро, и в обмен на серебряные польские злотые у них можно было добыть амуницию, и, говорили, даже оружие. Итальянцы всегда чувствовали себя чужаками на этой войне, в которую их впутал Муссолини. В городе у них была своя комендатура на ст. Брест-Центральный. Итальянский железнодорожный комендант сотрудничал с подпольем АК и передавал ему сведения о движении военного транспорта через Брест. После службы итальянцы, жившие на Граевке, выходили на улицу с гитарами, мандолинами, аккордеоном, устраивали музыкально-вокальный концерт. Собиралась многочисленная толпа слушателей. По окончании концерта зрители одаривали музыкантов аплодисментами и продуктами, ради которых солдаты и старались. На другой граевской улице в большом деревянном доме с балконом жили два немецких офицера. В доме был рояль. Офицеры любили петь. Один из них аккомпанировал на рояле. Репертуар был серьёзный: классика немецких и итальянских опер. Женька говорил, что пели они прекрасно, собирая многочисленных слушателей под балконом. Конечно, были аплодисменты. Но продукты им никто не нёс.
Оккупация. Немецкий военный духовой оркестр.
Почти ежедневно мимо Женькиного дома шли колонны немецких солдат-отпускников, направляясь в строго обязательный санпропускник- entlausungsanstalt (по-местному – одвшальня), где они после бани и дезинфекции получали справку о прохождении санитарного контроля, без которого не могли пересечь границу Буга, и посылку – большую картонную коробку с продуктами. Иногда во главе солдатской колонны шагал военный оркестр, от звука бравурных маршей которого дрожали стёкла окон.
Продолжение следует…
Из воспоминаний В. Губенко