Доверяй, но проверяй.

Posted on by Natalia

Эта фотография с известным ракурсом железнодорожного техникума часто встречается в интернете. Вызывает вопросы подпись, которая стоит под фотографией. В подписи 4 предложения. «Во время войны 1941-1943 г. в здании техникума были созданы украинской оккупационной властью « Рейхскомиссариат Украины» технические курсы. Курсы были ориентированы на подготовку строителей бараков, но изучали математику и физику. В 1941 г. на курсах работали Лешуков, Фурсов и Дмитриева. Занятия велись на украинском языке». 

Автор подписи не только явно не отягощен знаниями, он еще и распространил заведомо ложную информацию. Начнем с того, что оккупационная власть была не украинской, а немецкой.  Рейхскомиссариат Украины существовал с 1941 по 1944 год и находился в ведении немецкой администрации. Брест был выбран в качестве столицы генерального округа Волынь-Подолия. В этом статусе он пробыл один год. В июне 1942 года столица округа была перенесена в Луцк. 

В различные задачи гражданского управления оккупированными территориями  входила и организация школьного образования. Одна из служебных записок, отправленных оккупационными властями в Берлин, сообщает:

«Поскольку трудовая повинность наступает только с 14-летнего возраста, молодые люди в городах в возрасте 12-14 лет практически предоставлены самими себе, бездельничают, спекулируют и убивают время другими способами. Такое состояние является совершенно недопустимым. Оно позволяет русским говорить о разрушительной системе немцев в области культуры, что способно создать угрозу общественному порядку».

Получать высшее образование на оккупированных территориях местному населению было запрещено, но потребность в квалифицированной рабочей силе была велика, поэтому германское командование кроме организации школ начало создавать систему профессиональных учебных заведений. 

В Бресте было решено открыть 3-летнюю Техническую и 2-летнюю Ремесленную школы. Они находились в помещениях старого здания Школы техничной. В новом здании расположилась администрация Gebietskomissariat(а). 

Работавшая во времена оккупации Техническая школа имела электрико-механическое и дорожно-строительное отделения, а Ремесленная – кузнечно-слесарное отделение для парней и курсы кройки, шитья и трикотажа для девушек. Изучение математики и физики было необходимо для получения специальностей. Бараки сколачивала другая рабочая сила. 

Единственным правильным из четырех предложений подписи к фотографии является лишь то, что преподавание действительно велось на украинском языке, так как в национальном составе населения  Рейхскомиссариата Украины преобладали украинцы ( 3,5 млн. человек).  Поляков было 400 тыс., белорусов – 280 тыс., русских – 330 тыс. , евреев всех убили. 

В подписи к фотографии упомянуты три фамилии преподавателей, которые якобы работали «на курсах» во время оккупации. Это неправда. 

В.Губенко очень хорошо знал и Фурсова, и Дмитриеву, и Лешукова. Они все работали в железнодорожном техникуме. Вот, что мы находим в его воспоминаниях об этих преподавателях железнодорожного техникума: 

« Фурсов Николай Степанович —завуч техникума до войны и два года после войны.  Преподавал строительство железнодорожных дорог и мостов. Это был веселый, приветливый, очень порядочный человек с высоким уровнем профессиональных знаний, судя по отзывам о нем студентов и преподавателей. В 1947 году его сняли с работы с подачи парторгов и НКГБ. Причина: нахождение на территории, временно оккупированной врагом. Это был один из пунктов анкеты личного дела, которую должен был в обязательном порядке заполнить каждый, поступающий на работу или учебу. Вопросы анкеты звучали, как обвинения: почему остался? а если остался, почему не сражался в рядах подполья? партизанском отряде?   остался и еще работал?  значит сотрудничал с оккупантами. Значит враг. Ссылка на то, что не мог догнать бегущую Красную Армию воспринималась, как злостная клевета. Немцы уже  в первые дни оккупации Бреста отдали приказ об обязательной явке на работу всех специалистов, особенно инженерно-технических работников. За невыполнение приказа виновников отдал незамедлительный расстрел. Всю оккупацию Николай Степанович жил под этой угрозой, содержал семью, зарабатывая на жизнь ремеслом сапожника. Каждую минуту его могли вызвать, донести на него, но к счастью среди тех, кто был с ним знаком, доносчиков не оказалось»

«Дмитриева Любовь Михайловна — в ту пору молодая красивая женщина с тяжелой военной судьбой. Накануне войны она приехала в Брест с мужем, майором Красной Армии, и маленьким сыном. Муж служил в одной из частей гарнизона крепости. Разбуженный первыми залпами немецкой артиллерии на рассвете 22 июня 1941 года, он побежал в крепость и исчез навсегда. Как и где он сложил голову, неизвестно. После войны Любовь Михайловна искала мужа, но все запросы в военкомат, в военные архивы остались без ответа: пропал без вести. Любовь Михайловна преподавала в техникуме математику. Замуж больше не вышла. Жила вдвоем с сыном. В начале 50х годов ее постигло новое несчастье: ее сын, ученик 9го класса февральским днем вышел из дома в магазин за хлебом и не вернулся. Его тело, связанное проволокой, обнаружили в Мухавце возле электростанции только в апреле. Загадка его гибели так и осталась загадкой. Рано ушла из жизни и Любовь Михайловна. Земля ей пухом.»

       ( из воспоминаний В.Губенко)

Николай Константинович Лешуков преподавал геодезию. Работал в техникуме до войны и после войны. Жил на улице Менжинского. Это, к великому сожалению, всё, что удалось выяснить. Наверняка человек с интересной судьбой. Одни, кто мог бы о нем рассказать, уже не с нами, другие – не хотят делиться воспоминаниями.  Есть еще третьи, которые и рады были бы помочь, но ничего не знают. 

Фурсов, Лешуков и Дмитриева находились во время войны «на оккупированных территориях». Это правда. Но, во-первых, ни один из них не володів українською мовою, во-вторых, если бы было хотя бы малейшее подозрение на коллаборационизм, то они наверняка не избежали бы наказания. Увольнение Фурсова было связано только с обвинением в нахождении в оккупации. Лешуков и Дмитриева никаким преследованиям со стороны органов безопасности не подвергались. Плюс, если мы вспомним массовые расстрелы жён и детей «восточников» в Жабинке, трудно себе представить, что жену красного командира немцы взяли бы на работу. Те, кому посчастливилось избежать гибели, ради спасения себя и детей жили тихо и скрытно 

Весна 1945 года. Брестский железнодорожный техникум. Группа преподавателей и учащихся первого еще военного набора осени 1944 года. Многие еще не успели сменить военную форму.

На этой старой и очень плохого качества фотографии запечатлены студенты и преподаватели железнодорожного техникума в 1945 году. 

Второй ряд:

четвертая слева Дмитриева Л.М. , преподаватель математики, вдова командира Красной Армии, погибшего при обороне Брестской крепости.

Далее :

Фурсов Н.С. —завуч техникума до войны и два года после войны

Маневский — преподаватель черчения

Стоят слева: 

Терешенков И.М. — военрук, после техникума работал инспектором Брестской таможни 

Боденкова Е.К.    — преподаватель русского языка

Зотов И.С. —преподаватель физики

Лешуков Н.К. — инженер, преподаватель геодезии

NN

Фурсова — преподаватель немецкого языка

Андреюк Н.Ф. — заведующий учебными мастерскими

Мороз Р. К. — зам.начальника техникума по административно-хозяйственной части, из местных, слесарь-сантехник

Заяц И.Е. — преподаватель беларускай  мовы

Продолжение следует. 

 

Семья Елиных.

Posted on by Natalia

Фамилия Елин знакома тем, кто читал историю обороны Брестского железнодорожного вокзала в первые дни войны. На вокзале висит мемориальная доска, на которой первым среди перечисленных защитников вокзала  стоит имя Льва Давидовича Елина. Несмотря на то, что эпизод его гибели растиражирован во многих средствах массовой информации, то и дело встречаются “разночтения” в его имени: то он Леонид, то он Давыдович. Только фамилия всегда пишется правильно: Елин.

Мемориальная доска на Брестском железнодорожном вокзале.

Все публикации, заметки и статьи, где говорится о Елине рассказывают одно и то же: был направлен в Брест в сентябре 1939 года на должность начальника Брестского отделения службы движения. 22 июня 1941 года был смертельно ранен, защищая вокзал, умер в тот же день в больнице, был похоронен в братской могиле во дворе больнице, а в 1972 году перезахоронен на кладбище Плоска

Брест. Могила Льва Елина на кладбище Плоска. 11й кавртал.

Но никто нигде ни разу не упомянул тот факт, что предки Льва Елина были родом из Брест-Литовска. Правда, фамилия у них была другая: Эльберт. Прадед Льва Елина, чтобы уберечь своего сына от службы в армии, записал его под фамилией своих родственников Елиных, у которых он по официальным записям числился единственным, а значит освобождался от солдатчины. Так появился первый Елин, дедушка Льва Давидовича по имени Марк.

Марк Елин (Эльберт), уроженец Брест-Литовска. Дед Льва Елина.

 Семья Елиных из Брест-Литовска переехала сначала в Люблин, а потом в Одессу. Все четверо детей первого Елина получили высшее образование. Отец Льва Елина, Давид, был по описаниям статным красавцем, прекрасно танцевал, приятно пел. Он закончил медицинский факультет Тартусского университета, женился на милой еврейской девушке Фене,  получил пост земского врача в Саратове, участвовал в русско-японской войне.  Ранен не был, но заболел туберкулезом, от которого долго мучился и от которого умер в начале 20х гг. Когда началась Гражданская война Давид, его жена Феня и их трое детей переехали из Саратова в соседний город Аткарск (там, кстати, сейчас мэр Виктор Елин, потомок?). 

Давид Елин, врач. Отец Льва Елина.

У Давида и Фени было трое детей: Яков, Люся и Лев. Старший сын Яков увлекся романтикой революции и ушел из дома. К кому он пошел, к красным или к белым, неизвестно. Известно только, что он ни до кого не дошел. По дороге Яшу убили казаки не как красного и не как белого, а как еврея.

Яша Елин, старший брат Льва Елина. Убит казаками в 1918 г.

Остался сын Лев и дочь Люся. Лев учиться не захотел. Начал работать обычным контролером на железной дороге. Очень расстроил отца своей женитьбой, потому что взял в жены не правильную еврейскую девушку, а Катю Реш, которая происходила из католической семьи поволжских немцев. Отец Кати до революции владел типографией, все его семеро дочерей закончили гимназию. Катя была белокурой, сероглазой, обаятельной, образованной. Единственный недостаток — не еврейка. Лев Елин скрыл от отца еще и тот факт, что семья его невесты условием женитьбы поставила обряд крещения, которое абсолютно нерелигиозный Лев выполнил легко, видя в этом пустую формальность.Точно также легко Лев Елин, получая в 1932 году паспорт, записал себя русским. У его жены Кати в пятой графе основного документа была указана национальность ” немка”.  Лев уверенно поднимался по служебной лестнице. Хотя он нигде не учился, но прекрасно разбирался в тонкостях работы железнодорожного транспорта. Начальство его ценило. Товарищи любили. Он, как и его отец, был очень музыкальным: не зная нот, играл на гитаре, на рояле, аккомпанировал всем желающим попеть на семейных и дружеских посиделках. Внешне тоже был хорош: высокий, стройный, с прямыми темными волосами, темными глазами. К 1939 году Лев Елин уже занимал в управлении железной дороги высокую должность, вступил в  партию и был направлен в Москву на учебу в железнодорожную академию. Лев Елин проучился в академии всего 2 недели. Его сняли с учебы, и уже в конце сентября 1939 года он прибыл в Брест для работы на новой ответственной должности. Жена Катя, 12-летний сын Генрих и маленькая дочь Наташа приехали в Брест из Саратова почти сразу следом за ним.  После первого знакомства с городом жена Катя сказала: “ Город сытых людей. Я видела только одну очередь, да и ту за билетами в кино”. 

Лев Давидович Елин (1902 -1941)

 Генрих Елин, сын Льва Елина, был одноклассником Евгения Губенко ( старший брат Владимира Губенко). У них были общие друзья из восточников, многие из которых не дожили до 1944 года. «Последний раз всех друзей Жени я видел в конце мая 1941 года. Эта встреча настолько запомнилась мне, что стала сюжетом одного из моих рисунков. В доме-усадьбе с обширным садом в 1939-1941 гг. жила семья начальника Брестского отделения Брест-Литовской железной дороги Л.Д.Елина. Я был знаком с его сыном Генрихом Елиным. Друзья звали его Гена. Я не раз бывал в саду у Елиных. Фасад дома Елиных выходил на здание пивоваренного завода. Пивоваренный завод немцы зачем-то взорвали при отступлении в 1944 году. 

В тот майский день 1941 года друзья собрались на лужайке перед домом Елиных, чтобы поиграть в волейбол. Учебный год заканчивался, впереди —летние каникулы. Под веселый смех мяч высоко взлетал над поляной, иногда выше крыши дома Елиных. Возгласы одобрения или огорчения сопровождали игру подростков. Ловкие руки встречали летящие иногда по замысловатой траектории подачи. Прыжки, падения  на зелень травы. Это были прекрасные мгновения, которые хотелось бы пережить вновь. Но завтра была война, и ее дороги определили каждому свою судьбу.» (из воспоминаний В.Губенко)

Улица Пивоварная. Конец мая 1941 г. Мой старший брат Женя, закончивший 6й класс СШ #15, вместе с друзьями Валентином Левиным, Жорой Перевертайло и Борей Галушко играют в волейбол на лужайке перед домом начальника отделения Брестской железной дороги Л.Д.Елина. За ними на рисунке пивной завод, который будет взорван немцами в июле 1944 г. (Рис. В.Губенко)

Утром 22 июня 1941 года Лев Елин был смертельно ранен автоматной очередью во время  обстрела вокзала и умер почти сразу после операции в железнодорожной больнице, куда его принесли две работницы вокзала. К этому времени и больница, и вокзал, и весь город уже были под контролем вермахта. 

Иногда пишут, что Елин, организовал  отправку  эшелона с женщинами и детьми. Звучит, конечно, более героически, чем просто быть убитым. Но это не есть правда.  «Для того, чтобы «вагончик тронулся», ему нужно подготовить маршрут среди рельсового лабиринта, а это работа десятков людей службы движения — от диспетчеров до стрелочников. Если их не было на местах, то сколь долго не  сигналь паровоз, стрелки по маршруту не станут в нужное положение. Никого из службы обеспечения на станции 22 июня не было. Единственное транспортное средство, покинувшее Брест по железной дороге утром 22 июня, это была дрезина, на которой смог выбраться из Бреста начальник топливного склада Петров и несколько его сотрудников». ( Из воспоминаний В.Губенко). Те брестские машинисты, которые хотели покинуть город, уходили пешком.  Зачем приукрашивать? Елина можно назвать отважным и решительным уже за то, что он, при первых же раскатах взрывов, ринулся на свое место службы, пытался организовать сопротивление, пытался вывезти людей, пытался наладить связь. Но ничего из этого сделать не успел. Сестра Льва Левина на момент начала войны жила в Смоленске. Она покончила с собой через несколько дней после того, как немцы вошли в Смоленск, избежав мучений, выпавших на долю тех евреев, которые не смогли уйти из города. 

Люся Елина, старшая сестра Льва Елина. Покончила с собой в июле 1941 г. в Смоленске

Екатерине Елиной практически сразу сообщили о местонахождении смертельно раненого мужа, но когда она прибежала в больницу, было уже поздно. Льва Елина безуспешно пытался спасти друг семьи, врач железнодорожной больницы Григорьев. Пока Катя бегала домой за одеждой, чтобы переодеть покойного, Елина похоронили в братской могиле прямо во дворе больницы. Жена не успела проводить в последний путь своего мужа. 

Жена, сын и дочь очень быстро покинули город и провели все годы оккупации в деревне Ратайчицы в 50 километрах от Бреста. 

Генрих Елин до переезда в Брест.

В 2001 году в Саратове вышло в свет автобиографическое произведение Генриха Львовича Елина «О времени и о себе».  В книге Генрих Елин не очень подробно, но все же описал свою жизнь в период оккупации. Большая часть его воспоминаний посвящена периоду 1944-1946 гг., когда он учился в железнодорожном техникуме. На поступлении в техникум настояла его мать Катя. Она пошла на прием к начальнику железнодорожного техникума Н.В.Губенко, которого знала еще с довоенного времени, переговорила с ним и подала заявление с просьбой о приеме Генриха Елина на подготовительное отделение.  Начальник техникума попросил, чтобы Генрих приехал как можно скорее, потому что не хватает рук для подготовки техникума к учебному году. Уже в середине августа 1944 года Генрих на перекладных добрался до Бреста. Он пришел на прием к начальнику техникума. Н.В. Губенко встретил его тепло ( насколько вообще это слово можно применить касательно суровых свойств характера Н.В.Губенко.), велел идти оформлять документы, распорядился выдать талоны на еду.  Воспоминания Генриха Елина написаны в легком журналистом стиле. Он очень живо описывает учебу, друзей, преподавателей, передавая характерные особенности их речи.

Первые послевоенные студенты железнодорожного техниĸума. Остались
ли еще те, ĸто на этом снимĸе сможет узнать Генриха Елина и его друзей.
Нам известно тольĸо то, что улыбающаяся девушĸа справа не стала железнодорожницей, вышла замуж Щуровского. Они оба преподавали беларускую мову в СШ#6 в Бресте.

 “Первым, кого я встретил во дворе техникума на разгрузке водопроводных труб, был Валька Левин. Как выяснилось, всю войну он прожил с матерью, сестрой и братишкой в деревне под Жабинкой. Валька возник передо мною в солдатских галифе и кирзовых сапогах, в какой-то видавшей виды куртке. На широком веснушчатом лице его сияла радостная улыбка.

– Здорово! – воскликнул Валька, как будто мы расстались только вчера. – Я тоже подал заявление. А ты приписное оформил? Я-то хотел на фронт, а мать прямо вцепилась! «Убьют, – говорит, – тебя, а мне с Галькой и Вовкой оставаться?!»

Всё это Валентин выпалил одним духом, слегка запинаясь и проглатывая слова. Оказалось, что мы с ним зачислены в одну подготовительную группу. Нам предстояло пройти программу за 7-й класс, и только по прошествии года всех «подготовишек» переведут на первый курс техникума. А пока с утра до вечера, разбившись на бригады, мы таскали доски, мешки с цементом, ржавую канализационную фасонину и прочие стройматериалы для ремонта нашей «альма-матер».

Своеобразной отдушиной для нас были часы военной подготовки, которой мы занимались ежедневно. Мы штудировали не только «Устав воинской службы», но и недавно утвержденный «Устав железнодорожного транспорта». По выражению нашего военрука гвардии младшего лейтенанта – белокурого офицерика с голубыми глазами и при этом отчаянного матерщинника, – мы должны были вызубрить один из главных параграфов этого «катехизиса» «до коечного разбуживания», да так, чтобы «от зубов отскакивало!». Параграф гласил: «Приказ начальника – закон для подчиненного. Он должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок!»

Военрук ( скорее всего это был Терешенков, прим.ред.) выстраивал нас на плацу в две шеренги и, прежде чем скомандовать «ШАГОМ МАРШ!», требовал, чтобы мы дружно, а главное, бодро отвечали на его приветствие. Молодцевато, едва уловимым пружинистым движением вскидывал он слегка вывернутую ладонь к сдвинутой набекрень пилотке и, напуская строгость, ломающимся баском выкрикивал:

– Здравствуйте, товарищи студенты!

И тут же в ответ гремело:

– Здравия желаем, товарищ гвардии младший лейтенант!

Затем по его команде под строевую песню «Гремя огнём, сверкая блеском стали» мы шагали через пути Бреста-Полесского мимо католического кладбища на пустырь, скрытый от ветра кронами скорбного парка. Здесь военрук командовал «ВОЛЬНО!» и устраивал «перекур с дремотой», забавляя нас солёными анекдотами из армейской жизни.

В конце сентября начались, наконец, регулярные занятия. Все мы получили отсрочки от призыва, чтобы зубрить азы алгебры, геометрии, правила по русскому языку и «беларуской мове». Химичка Сара Израилевна на одном из своих уроков подробно рассказывала об «использовывании» алюминия в советской промышленности. Физик Борис Павлович уверял нас в том, что лет эдак через пятьдесят можно будет смотреть кинофильмы прямо у себя дома, что такое устройство называется телевидением и основано оно на радиоволнах”.( Г.Елин “О времени и о себе”)

 “По утрам, прежде чем расходиться по аудиториям, все группы выстраивались на плацу. Старосты рапортовали военруку о наличии отсутствующих. Капитан Бандык, чётко отбивая шаг и беря руку под козырек, подходил к вытянувшемуся по стойке смирно директору Губенко и докладывал:

– Товарищ директор железнодорожного техникума НКПС! Вверенный Вам личный состав учащихся построен! Нарушителей железнодорожного устава нет! Докладывает гвардии капитан Бандык!

Губенко поворачивался лицом к строю и совсем не по-военному приветствовал нас:

– Здравствуйте, так-с именно, товарищи студенты!

– Здрассс! – отвечали мы в едином порыве” ( Г.Елин “О времени и о себе”)

Выражение-паразит «так-с именно» из-за его постоянного употребления в речи и ставшее неотъемлемой чертой личности начальника техникума В.Н.Губенко, очень быстро превратилось в его прозвище как среди студентов, так и среди преподавателей.  

В 1944 году 17-летний Генрих Елин был высоким и очень красивым юношей. Об этом говорили все, кто был с ним знаком. Его младшая сестра Наташа погибла. Это случилось в декабре 1944 года. Мама Генриха наконец решила переехать в Брест из Ратайчиц. Грузовик, на котором они ехали попал в аварию. Маленькая Наташа сидела в кабине водителя. Во время аварии её выбросило из кабины, и она попала под колеса продолжавшего движение грузовика.  Девочку похоронили на польском кладбище в Бресте. Такая нелепая, трагическая смерть. Этот удар судьбы мать Генриха восприняла гораздо болезненнее, чем гибель мужа. Елины получили комнату в квартире  на улице Менжинского. Генрих успешно учился, мама устроилась на работу бухгалтером в железнодорожной столовой. Казалось, что жизнь налаживается. Но мама Катя чувствовала себя одинокой и чужой среди многочисленных брестских знакомых и друзей. Она приняла решение уехать из Бреста на свою родину в Саратов, хотя почти вся ее саратовская родня была сослана или арестована. Ее саму несколько раз вызывали «на беседу» в дом на Ленина, но после многочисленных проверок, оставили в покое. 

День Победы Елины встретили в Бресте. Генриха Елина, как самого красивого, назначили идти впереди колонны учащихся и преподавателей техникума  после спонтанного митинга во дворе техникума. Вот, как он  описал это событие в своих воспоминаниях: «На плацу уже гремел голос Бандыка:

– Даю на подготовку, – посмотрел он на часы, – сорок минут. Через сорок минут – построение. Выходим колонной на городской митинг! Всем ясно?

И тут в моей голове засветилась идея: забежать домой, переодеться в белую рубашку, в папины брюки из белой рогожки, переобуться в недавно купленные по какому-то невероятному блату белые парусиновые полуботинки и в таком виде предстать – я это уже предвкушал – перед изумленным студенческим строем.

Когда я появился на плацу техникума «весь в белом», веселый студенческий гул стих. Валька с Жоркой одобрительно переглянулись, а Бандык, с кем-то беседовавший, глянул на меня в упор и скомандовал:

– Елин, пойдёшь впереди колонны! – потом, правда, добавил: – После директора и преподавателей…» (Г.Елин «О времени и о себе»)

Утро 9 мая 1945 гола. Коллеĸтив железнодорожного техниĸума во дворе
техниĸума на импровизированном митинге. По его оĸончании
организованная ĸолонна учащихся и преподавателей отправилась на
общегородсĸой праздничный митинг.

В 1947 году мать и сын Елины переехали в Саратов. Генрих с рекомендательным письмом от Н.В. Губенко легко перевелся в Саратовский железнодорожный техникум. Закончил его, но решил поменять специальность и поступил в Саратовский юридический институт. Потом были еще Всесоюзные заочные курсы журналистики и фоторепортажа. Стал журналистом и довольно заметной фигурой в жизни города Саратова. В Брест  приезжал в начале 90х. Умер в  Саратове в 2003 году. 

P.S. Друг Генриха Елина, Валентин Левин, переживший оккупацию где-то в районе Жабинки,  после окончания брестского железнодорожного техникума до пенсии работал в Бресте машинистом. Много лет он был нашим соседом в доме на бульваре Космонавтов. Я дружила с его дочерью Аллой. Она часто приглашала меня к себе в гости «посмотреть цветный телевизор». На маленький экран черно-белого «Темпа» её папа Валентин Левин приклеил полупрозрачную пленку радужной расцветки. Изображение было, мягко говоря, странным, но в 60е годы нам казалось, что именно так должен выглядеть цветной телевизор. 

 

Елин Генрих Львович (1927-2003)

Почему убили майора Ларина?

Posted on by Viktor

 

Глубокоуважаемый Василий Сарычев готовит к изданию новую книгу, которая продолжит серию летописи «В поисках утраченного времени». В одном из уже опубликованных отрывков книги рассказывается о лагерях немецких военнопленных, находившихся на территории Бреста. От этих лагерей не осталось ни одного следа, хотя их существование сыграло огромную роль в первые послевоенные годы жизни города. Немецкие военнопленные находились в Бресте до 1950 года. Их было много. В течение 1944-1948 годов через лагерь № 284 прошло около 166 тысяч военнопленных и гражданских интернированных лиц немецкой национальности. В разное время на территории лагеря размещалось от 3 до 10 тысяч человек. Сразу же после освобождения Бреста в 1944 году в обезлюдевшем наполовину городе немецкие военнопленные составляли основную рабочую силу, занимаясь разборами завалов, строительными и погрузочными-разгрузочными работами, и даже были задействованы в сфере оказания бытовых услуг населению. То есть, по сути, восстанавливали Брест из руин после разрушительных бомбардировок советской авиации, случившихся во время наступления Красной армии. 

 Зима 1945-1946 гг. Разборка руин немецкими военнопленными. Дом доктора Лондона, погибшего в гетто. Улица Пушкинская, квартал между бульваром Космонавтов у улицей Карбышева. Дом был разрушен бомбардировкой в июне 1944 г. На месте снесенных домов и пепелищ была построена первая “хрущевка”. (Рис. В. Губенко)

Лето 1946 г. Пленные немцы трудились в сфере бытового обслуживания. В небольшой сапожной мастерской, расположенной в полуподвальной комнатке в здании лекеро-водочного завода, работали два сапожника. Они исправно и добротно чинили обувь, благодаря чему у мастреской не было недостатка в клиентах. (Рис. В. Губенко)

Многих военнопленных жители города знали в лицо и даже по именам, к их присутствию привыкли. Нет ни одного зарегистрированного случая враждебного отношения или проявления агрессии по отношению к плененным врагам со стороны местного населения. Да и немцы, даже при относительно свободном перемещении по городу, не нарушали установленных правил поведения, мечтая об одном : вернуться домой . А для этого надо было дожить. И не просто дожить, а выжить.

Лето 1947 г. Денщик заместителя начальника лагеря военнопленных майора Кравченко судетский немец по имени Герхард свободно перемещался по лагерю и за его пределами. Будучи хорошим футболистом, Герхард показывал местным мальчишкам приемы обраборки, ведения и удержания мяча, различные удары. Его другом был военнопленный по имени Франц, служивший личным шофером у того же  замначальника лагеря. Герхард играл за лагерную футбольную команду, которая состязалась с командами других лагерей. Матчи  проходили  эмоционально и шумно на небольшом лагерном стадионе. Команда также выезжала на игры в другие лагеря. Во время одной из таких поездок в Гродно Герхард сбежал. Судьба его неизвестна. Вероятнее всего, он погиб. (Рис. В. Губенко )

В 1947-1948 гг. в городе можно было встретить двух безконвойных военнопленных. Один из немцев носил морской бушлат и фуражку черного цвета, резко выделяясь в толпе товарищей, одетых в уже порядком износившуюся серо-зеленую форму ( фельдграу ). Наверное, он был единственным матросом среди заключенных. Эта пара работала автомеханиками. В лагере военнопленных существовала большая авторемонтная мастерская. Матроса и его напарника, как самых авторитетных мастеров, приглашали в различные автохозяйстава  для ремонта трофейной техники. (Рис. В. Губенко )

1947 г. Эпизод лагерной жизни

Когда в лагерь прибыла новая партия военнопленных, один  из них сразу же бросился на колючую проволоку, совершив попытку самоубийства. Часовой выстрелил, но не убил, а ранил военнопленного. (Рис. В. Губенко )

 

А смертность в лагере зашкаливала. Пленные умирали от болезней и истощения, хотя лагерный паек на бумаге выглядел совсем не скудно. Как вспоминал  В. Губенко, «я не раз видел, идя в школу, как из лагеря пленных вывозили умерших. Голые трупы лежали навалом на обычной телеге или автоприцепе, десятка два пленных тащили их к месту захоронения. Оно было нам известно. Сейчас это улица Герцена. Нынешняя северная сторона в то время не была застроена, и заболоченный луг простирался до самой дороги на Х форт. Напротив жилых домов была выкопана большая яма, куда и сбрасывали тела пленных, пока она не заполнялась. После чего яму засыпали, сравнивали с землёй, но насыпали ряды холмиков, имитирующих надгробные. На них поставили фонарные таблички с дробными номерами, вроде 15/17, захоронения окружили штакетником и в таком виде оно простояло до середины 50-х. Размером оно было метров 70 х 20».

Зима 1945 года. Похоронная команда лагеря немецких военнопленных за работой. (Рис. В Губенко)

50е годы ХХ века. Улица Герцена. Кладбище немецких военнопленных и схема его расположения. (Рис.В. Губенко )

  

Летом 1946 года высшему руководству был послан рапорт о значительном улучшении санитарной обстановки и снижении смертности среди пленных. Цена вопроса ? Да сущий пустяк: по приказу начальника лагеря майора Ларина сами же военнопленные массово и оперативно сняли надгробные плиты с еврейского кладбища и вымостили ими территорию лагеря. Стало чистенько. Такое определение, как “надругательство”, никто этому действу не дал. Муки совести тоже никого не терзали. То, что не удалось сделать оккупантам даже с помощью приказа, сделало руководство лагеря не без согласия на то городского начальства. Огромный и очень важный пласт истории города был в одночасье уничтожен,  Главное, цель была достигнута. Лагерное начальство было очень заинтересовано в том, чтобы военнопленные не умирали. Из гуманных соображений? Отнюдь. 

Плиты ц еврейского кладбища были снаты осенью 1945 года немецкими военнопленными по приказу начальника лагеря майора Ларина. Руководил работами его заместитель по адмимистративно-хозяйственной части майор Кравченко. Отмостка мацевами (надгробными плитами ) проводилась с целью улучшения санитарно-гигиеничиского состояния лагеря. (Рис. В.Губенко)

Из воспоминаний В. Губенко: “Зимой 1945-1946 гг. я подружился с Олегом Кравченко. Олег был сыном зам. начальника лагеря немецких военнопленных майора Кравченко. Он жил в доме на улице Минской (Пушкинская). Дом находился на территории лагеря за колючей проволокой. 

Дом #102 по улице Пушкинской ( ул.Минская). В нем в 1944-1949 гг. жил заместитель начальника лагеря военнопленных майор Кравченко с женой и сыном Олегом. Дом входил в лагерную зону и располагался за колючей проволокой. В 1944-1946 гг. в этом же доме жил начальник лагеря майор Ларин, убитый в мае 1946 года. ( Рис. В. Губенко )

Олег был старше меня на год и учился в 3-й железнодорожной школе на Пожарке ( довоенная ж/д НСШ №35 ). Это был крепко сбитый, ладно скроенный, очень сильный паренек. Олег был лидером всей нашей киевской компании. Он часто зазывал меня к себе в гости. Хотя в доме было множество книг, но Олег их почти не читал. Учился он плохо, можно сказать, просто посещал школу. Гораздо большее удовольствие ему доставляли “игры” с  разнообразным оружием, которого в его доме тоже было предостаточно: развешенные на стенах сабли и кинжалы, немецкая снайперская винтовка с оптическим прицелом, охотничья трехстволка (два ствола 16-го калибра и нижний — 7,92 мм). Если отца не было дома, Олег брал его пистолет ТТ и развлекался стрельбой по воробьям. 

Брест, 1946 год. В. Губенко (слева) и его друг, сын заместителя начальника лагеря немецких военнопленных, Олег Кравченко. (Фото из архива В. Губенко)

Война убила и покалечила миллионы физически. Еще большее число ее жертв вышли из войны с изломанной психикой и ранеными душами. Володя Губенко однажды взял и закопал в прямом смысле этого слова весь собранный им после войны арсенал, осознав, что самое действенное оружие – это знание. А кто-то, как Олег Кравченко, стал жертвой послевоенного синдрома, погибнув в расцвете сил от случайной пули. (Фото из архива В.Губенко)

Соседом семьи Кравченко по дому ( дом сохранился, №102 по улице Пушкинской) был начальник лагеря майор Ларин.  Высокий, молодой, как говорят, интересный мужчина, жил там вместе с миловидной, приветливой женой и сыном лет 4-х. Майоры Кравченко и Ларин не ходили к друг другу в гости, но их жёны, обе домохозяйки, общались между собой.

Однажды, это была середина 1946 года, когда я пришел к Олегу, он сказал, что майор Ларин убит. По словам Олега, накануне майор Ларин получил приказ немедленно явиться в Минск, и вечером того же дня он выехал из Бреста, пытаясь добраться до Минска в пустом вагоне товарного поезда. Это было загадкой: почему такая срочность отъезда? почему товарняком? Ведь билет на поезд майору МВД был гарантирован. Но майор Ларин выбрал странный для его статуса способ добраться до цели. Его изуродованный многочисленными ножевыми ударами труп нашли в пустом вагоне на станции Береза. Преступление списали на уголовников, которых так никогда и не нашли, и, собственно, и не искали. Майора Ларина без подобающих ему по званию и должности почестей тихо похоронили на Тришинском кладбище недалеко от входа. Красная железная пирамидка зарастала травой, а потом и вовсе исчезла. Семья Ларина через несколько дней после похорон покинула квартиру. Жилье убитого Ларина перешло во временное пользование нового начальника лагеря майора Носова. В 1949 году  исчез из моей жизни Олег Кравченко. Семья Кравченко внезапно уехала из Бреста. Много позже я узнал, что Олег бросил школу, а в 1950 году погиб от случайного выстрела.

Улица Пивоварная. До, в котором жил майор Носов, занявший пост начальника лагеря военнопленных после убийста маора Ларина. (Рис. В. Губенко)

Майор Носов занимал свою должность до момента полного окончания репатриации немецких военнопленных, которая, кстати, осуществлялась именно через Брестский, ставший транзитно-перевалочным, лагерь #284. Немецкие военнопленные вернулись домой, оставшись полноправными гражданами своей страны. В отличие от советских военнопленных, которые прямиком из страшного немецкого плена пападали  в ад ГУЛАГа с несмываемым пятном предателя родины.

Я хорошо знал дочь майора Носова, Ларису, поэтому когда ее отец получил новое назначение в Могилев, меня пригласили к ним в дом на торжественные проводы. Прощальное застолье плавно перетекло в дом заместителя майора Носова по фамилии Мусатов. Как оказалось, капитан Мусатов жил в бывшей квартире убитого майора Ларина. Я не был в этой квартире с момента внезапного отъезда семьи Олега Кравченко. 

Брест 1948-1949 гг. Начало улицы Менжинского возле разрушенного в сентябре 1939 года путепровода Погрузка немецких военнопленных в вагоны для отправки на родину. ( Рис. В. Губенко ) 

Сидя за столом с подвыпившим капитаном Мусатовым, я упомянул имя майора Ларина и вспомнил рассказ о его его трагической гибели от рук уголовников. Реакция капитана Мусатова была совершенно неожиданной для меня. Он злобно выкрикнул: «Слишком много знал, поэтому его и убрали!» Мне было не понятно, что мог такого знать начальник лагеря немецких военнопленных, чтобы свои его же и убили. Правда, перед этим Мусатов очень нелицеприятно отозвался и о майоре Кравченко, назвав его вором и жуликом. 

Лет десять тому назад мне попала в руки изданная в Минске книга А.В. Шаркова «Архипелаг ГУПВИ на территории Беларуси 1944-1951 гг.» о лагерях немецких военнопленных на территории БССР. Среди разных сведений автор упоминает несколько судебных процессов, имевших место в 1945-1946 гг. над служащими лагерей, обвиненных в хищении продовольствия, различного материального имущества из лагерных складов. Причина убийства стала ясна. Немецкие военнопленные по разнарядке горсовета массово работали по всему городу. За выполненные, а иногда и перевыполненные работы им полагалась установленная по закону заработная плата. Заработанные деньги, а это по тем временам были очень большие деньги,  перечислялись в лагерные кассы, якобы для улучшения быта военнопленных. Плюс на нужды военнопленных выделялись продовольствие, одежда, медикаменты. Словом, в ситуации тотального отсутствия всего выше перечисленного в свободном доступе, трудно представить размах воровства и жульничества, в которое наверняка было вовлечено не только лагерное начальство. Что происходило с заработанными деньгами, к чьим рукам они прилипали, куда исчезало “добро” со складов? Об этом, очевидно, хорошо знал майор Ларин, которого посчитали слабым звеном и убрали. Чисто советское убийство. “(Из воспоминаний В. Губенко, 2013 г.)

Natalia Levine, December 2023

Once upon a time…

Posted on by Natalia

Once upon a time, «ранним серым зимним утром три ржавых одноэтажных автобуса выехали из Варшавы. Как след советской эпохи, они тянули за собой черный дым и вонючие дизельные пары, направляясь на восток. В первом автобусе ехали Почетный судья Высокого суда Великобритании, два Королевских адвоката и их младший советник, а также судебные стенографистки и несколько должностных лиц лондонского Центрального уголовного суда Англии и Уэльса, более известного как Олд-Бейли. В следующем автобусе находились присяжные – восемь мужчин и четыре женщины,- а также шесть чиновников суда и два офицера отдела защиты присяжных Metropolitan Policе, чтобы гарантировать отсутствие любых контактов присяжных с представителями британской прессы, которые ехали в третьем автобусе. Все они следовали не только в страну, которую никто из них не знал, они путешествовали в прошлое, чтобы оказаться на месте преступлений, совершенных 57 лет назад. Предполагаемый преступник, который к этому моменту уже более 50 лет проживал в Великобритании никем не опознанным и вне всяких подозрений, остался в Лондоне. Судебный процесс над ним был отложен из-за беспрецедентного визита британских присяжных за границу» (The Ticket Collector from Belarus, стр.1)

Олд-Бейли(Центральный уголовный суд). Разбирает уголовные дела по тяжким и другим преступлениям, которые вызывают широкий общественный резонанс. Лондон.

Once upon a time. Такими словами обычно начинаются английские сказки. События, произошедшие в Бресте в феврале 1999 года, не были сказкой, но для многих воспринимались, как фантастика. В первую очередь самими гражданами Соединенного Королевства. Их приезд в Беларусь был связан с судебным процессом над Андреем Савонюком. Савонюк был первым и единственным преступником, осужденным на территории Великобритании по Закону о военных преступлениях. Об этом беспрецедентном процессе британского правосудия много писали и в зарубежной, и в отечественной прессе. В 2022 году Майк Андерсон и Нил Хансон опубликовали книгу под названием «Билетный контролер из Беларуси»( The Ticket Collector from Belarus ) После международного успеха первого издания, в январе 2023 года в Лондоне вышел второй тираж этой книги. О том, кто такой Савонюк, какие преступления он совершил, как его отыскали спустя полвека после окончания войны можно прочитать на очень интересном сайте domachevo.com ( Полицай Андрей Савонюк ) и на https://rubon-belarus.com/repressii/on-byl-zverem.html.

С юридической точки зрения дело Савонюка было уникальным еще и потому, что впервые за всю историю британского правосудия суд присяжных выехал за границу, чтобы осмотреть место преступления. Савонюка защищал один из лучших королевских адвокатов Уильям Клэгг. Он был уверен, что выбрал правильную и надежную линию защиты своего подопечного, утверждая, что суд присяжных не может вынести справедливый приговор, так как не видел место преступления, а попасть «на край света» в Домачево, даже если он, как адвокат, будет об этом ходатайствовать, его просьбу не удовлетворят, поскольку ни один британский присяжный никогда не выезжал заграницу. Однако принятый еще в 1991 году Закон о военных преступлениях, позволивший выдвигать обвинения за преступления, совершенные иностранцами против иностранцев на чужой территории, дал право главному судье Сэру Хамфри Поттсу принять единоличное решение о поездке жюри присяжных в Беларусь. Уильям Клэгг никак не ожидал такого поворота событий. По сути именно его слова спровоцировали судью дать распоряжение об организации этого сложнейшего визита.

Кроме бюрократических проблем, для соблюдения всех степеней законности, надо было принять соответствующие меры и внутри делегации. Чтобы суд был беспристрастным, в составе присяжных не было ни одного еврея, плюс по просьбе и защиты, и обвинения, все присяжные должны были подтвердить, что среди их родственников нет пострадавших от Холокоста.

На предварительном судебном заседании 21 декабря 1998 г. Судья Поттс удовлетворил  просьбу адвоката о том, чтобы присяжные посетили Домачево на территории нынешней Беларуси. Ответчик не посещает Беларусь. Запланированный маршрут посещения жюри присяжных. (Фото из книги “The Ticket Collector from Belarus)

Многочисленным представителям британской прессы категорически запрещалось не только разговаривать с присяжными, но и находиться рядом с ними ближе, чем на 40 шагов. Для соблюдения этого правила  присяжных всюду  сопровождали судебные приставы, одетые  в отпугивающие ярко- желтыe жилеты.

До вынесения окончательного приговора британские журналисты не имели права печатать и распространять любую информацию, относящуюся к расследованию.

Поездка была тяжелой морально и физически, начиная с пересечения границы: «Заснеженная местность, по которой они ехали, была плоской и болотистой, прерываемая лишь березовыми рощами и маленькими обедневшими деревнями. Путешествие длиной в 100 миль заняло четыре часа, и часто оно замедлялось до минимума из-за внезапных снежных заносов, вызванных резким восточным ветром. Подъехав к границе с Беларусью, где угрюмые пограничники обычно часами или даже днями проверяли документы проезжающих, они увидели очередь, растянувшуюся на несколько километров. Какой-то предприимчивый продавец установил придорожный ларек, где продавал горячий суп, стоящим в очереди водителям. Можно было увидеть, как несколько столь же предприимчивых проституток, одетых, несмотря на сильный мороз, в мини-юбки и топы с глубоким вырезом, забирались в кабины некоторых грузовиков. Все знали, что они подкупали пограничников, чтобы они как можно дольше задерживали проверку документов,  дабы проституткам хватило времени обслужить скучающих водителей.

Благодаря начальнику местной полиции, который выступал в роли «посредника»,  колонна автобусов пронеслась мимо очереди и встала прямо в ее начало. Начальник полиции раздавал пачки западных сигарет охранникам и таможенникам. Проверять и ставить штампы приходилось на каждом этапе процесса. К тому времени, когда автобусы преодолели последнее препятствие, на бланках стояла уже дюжина отметок. После всего лишь 65-минутной задержки колонна пересекла границу. Несмотря на это, один из репортеров всё же цинично заметил, что им потребовалось больше времени, чтобы пересечь границу, чем немецкой армии в 1941 году.»( The Ticket Collector from Belarus, p. 2)

A дальше было расквартирование в “Интуристе” — лучшем отеле Бреста.

«Накануне вечером британская делегация останавливалась в относительно роскошном четырехзвездочном отеле в Варшаве, но в первую ночь в Беларуси им пришлось довольствоваться гораздо менее комфортным отелем «Интурист» в Брест-Литовске. Как написала о нем The Times:  «хостел, излучающий такое же очарование, как налоговая служба». Ходили слухи, что перед прибытием англичан в отеле был проведен срочный ремонт, но в спартанском и холодном интерьере гостиницы его признаки не были заметны. В некоторых номерах были разбиты окна, нигде в умывальниках не было пробок*, а если  у постояльцев заканчивалась туалетная бумага, они должны были принести пустой картонный тюбик на стойку регистрации, и только после этого им выдавался новый рулон.

(*  англичане привыкли умываться, экономя воду, набрав её в раковину и заткнув сливное отверстие пробкой )

Гостиница “Интурист”, Брест, 90е гг. (Фото из архива И.Чайчица)

Детективы отдела по расследованию военных преступлений Скотланд-Ярда уже несколько раз ездили в Беларусь для допроса потенциальных свидетелей и наловчились брать с собой еду, обогреватели и даже клейкую ленту, чтобы заклеивать щели в окнах, но присяжные и судебные чиновники не были предупреждены об этом заранее, и им не оставалось ничего другого, как терпеть холод и другие невзгоды.

Как и в советские времена, на каждом этаже гостиницы председательствовала пожилая женщина, сидящая на стуле напротив лязгающего лифта и следящая за приходами и уходами гостей. Телефоны в номерах издавали странные гудки и треск, наводя на мысль о прослушке. Проститутки патрулировали коридоры отеля, стучались в двери комнат, предлагали свои услуги гостям в баре, который, к слову, представители британской прессы быстро опустошили досуха. Меню в ресторане отеля обещало множество изысканных блюд, но каждая попытка заказать что-либо сопровождалась возгласом официанта «Нет!» «Нет!» «Нет!» Оказалось, что ничего нет, кроме вареной курицы.

Холл гостиницы “Интурист”, 90е гг. Брест. (Фото из архива Ивана Чайчица)

Один из британцев смирился с  неизбежным и заказал вареную курицу.

«И мне то же самое», — сказал его спутник.

«Нет! — официант указал на того, кто первым сделал заказ, — Это уже его курица».

К счастью, неподалеку оказался карри-хаус ( ресторан «Индия» прим. переводчика). Когда владельца ресторана спросили, как он очутился в таком необычном месте, он ответил, что купил заведение «не глядя» перед отъездом из Индии, пребывая в полной уверенности, что приобретает ресторан в городе Бресте, который находится во Франции. Индус обнаружил свою ошибку только тогда, когда по почте пришли документы, подтверждающие продажу. Не имея возможности вернуть свои деньги, он вынужден был приехать в Брест-Литовск и с тех пор управляет одним из немногих индийских ресторанов в Беларуси.

Еда была хорошей, а цены настолько низкими, что за ужин, к большому неудовольствию британских журналистов, невозможно было потратить больше 2–3 фунтов. Когда им предъявили счета, старший группы сказал: «Нет, нет, нет! Это вообще никуда не годится». Затем он попросил у владельца ресторана блокнот с квитанциями и написал себе и своим коллегам гораздо более приемлемый счёт для компенсации служебных расходов.» (The Ticket Collector from Belarus, p. 2-3)

Ресторан “Индия”, 90е гг. (сейчас “Жюль Верн”) Фото из архива Н. Александрова

Британцы посетили ресторан «Индия» и по возвращению из Домачево. На этот раз их поход в карри-хаус был связан с желанием отблагодарить местного начальника милиции за его помощь «в преодолении препятствий». Представители британской Фемиды заказали пару бутылок вина, чем повергли своего гостя в глубокое уныние. Только когда адвокат Клэгг спросил, не предпочитает ли гость водку, лицо милицейского начальника засветилось от счастья. Гость выпил всю бутылку с большим удовольствием, а потом сел за руль и на своей машине довез британцев до гостиницы.

Но это будет потом. А пока им предстояло провести ночь в «Интуристе», чтобы на следующий день ехать на место преступлений Андрея Савонюка, ожидающего вердикта под домашним арестом в своей лондонской квартире.

«На следующий день, в десять утра, после почти несъедобного бесплатного завтрака, кроме кофе, который надо было заказывать отдельно за дополнительную плату, колонна отправилась дальше, чтобы преодолеть последний трудный и ухабистый участок пути. Полицейский эскорт на ржавых темно-синих «Ладах» шел впереди с мигающими огнями и ревущими сиренами, в то время как остальное движение было остановлено большим количеством полицейских, которые приветствовали проезжавшую колонну».

(The Ticket Collector from Belarus, p. 4)

Поездка в Домачево бесспорно произвела тяжелое впечатление на присяжных и дала свои результаты.  Судья Хэмфри Поттс, возглавлявший команду представителей правосудия, сделал все возможное, чтобы пройти по тем местам, где 57 лет назад оставил свой кровавый след Андрей Савонюк. После увиденного и услышанного сомнений в виновности «мясника из Домачево» ни у кого не осталось. Британцы пробыли в Домачево почти до вечера, а потом вернулись в Брест.

Сэр Хамфри Поттс (1931 2012). Главный судья на процессе по делу Савонюка.

На следующее утро перед отъездом в Варшаву присяжные попросили дать им возможность  зайти в ГУМ. ГУМ выглядел плохо освещенным и не ухоженным помещением, хотя они все же нашли там милые и оригинальные сувениры. В отделе электротоваров присяжные увидели лишь одиноко стоящий , по их словам, “антикварный тостер” и такого же одинокого продавца, который смотрел футбольный матч на экране маленького телевизора и старательно пытался не встретиться взглядом с любым потенциальным покупателем.

ГУМ, Брест 80е годы. Британцам, как поклонникам чаепития, в 90е уже не посчастливилось увидеть такое изобилие чайников на прилавках главного Брестского супермаркета.

Потом британцы сели в автобусы и тронулись в обратный путь.

Суд состоялся в марте 1999 года. Во время процесса Савонюк на своей своеобразной смеси кокни и польского настаивал на том, что ни в кого не стрелял и ни в чем не виноват. Свидетельские показания,  найденные документы и поездка в Домачево сделали возможным для Британского суда присяжных вынести единственно правильный вердикт: виновен. Савонюк был осужден на два пожизненных заключения. В 2000 году он хотел получить разрешение на аппеляцию, но Палата лордов вынесла категоричную резолюцию: отказать. Савонюк умер в тюрьме Норвич естественной смертью в возрасте 84 лет.     

Once upon a time…

Немного фильтра Брестскому базару.

Posted on by Natalia

    Базар – это особое место на карте любого города. Власть никогда не любила базар, но вынуждена была разрешать его существование, потому что базар был средством выживания населения, особенно в тяжелые времена, потому что на базаре можно было купить все то, что в эпоху тотального дефицита отсутствовало на магазинных прилавках. Можно было и продать. Можно было и обменять. Словом, базар всегда был точкой притяжения горожан всех сословий и любого уровня достатка. Сейчас базары превратились в рынки. Это уже не свободное скопление людей с целью торговли, а место организованной продажи с регулируемыми ценами и определенными товарами. «Пошла муха на базар и купила самовар» осталось в далеком прошлом, хотя если побродить вокруг базара, можно наткнуться на «коробейников», предлагающих совершенно неожиданные товары. Но это теперь относится к разряду незаконной торговли. 

Стихийная торговля с земли, с ведра, с разбитого ящика. Не санкционировано, но эффективно. Брест, 2014 год.

Мясные ряды. Центральный рынок. Брест, 2014 год.

В Бресте базар всегда был популярным местом для покупок, даже когда он несколько передвинулся и , накрывшись куполом, изменил свое название сначала на Колхозный рынок, а потом просто стал Центральным. Хотя центральным он был всегда. И при Польше, и при Советах, и в оккупацию, и после освобождения рынок оставался в центре города, лишь к 60-м гг. незначительно поменяв геолокацию . Я первый раз попала на брестский базар, когда училась в школе. Мы бегали туда покупать «семачки» или «семки», как их называли. Еще, если повезет, отхватывали у цыганок петушки на палочке. Петушки были красные и желтые. Никаких оберток на них не было. Где и в каких условиях их отливали и чем красили, нас не волновало вообще. Семечки лежали горками. Сначала надо было обойти всех торговок, попробовать, а потом уже покупать. Семечки продавались маленькими и большими гранеными стаканчиками «с верхом». Постепенно граненые стаканы сменились на гладкие, зауженные ко дну, соответственно значительно уменьшив насыпной объем. При этом цены выросли с 10 копеек до 30.  У нас в семье регулярно на базар ходил только дедушка. Одним из самых ужасных моих детских воспоминаний были его покупки на базаре живых куриц или петухов. Я никогда не видела, как он рубил им головы, как бабушка ощипывала убитых птиц, но страх и мысли «птичку жалко» охватывают меня до сих пор. После того, как рынок загнали под крышу, я была там два раза, поэтому не в праве давать оценку качеству продукции, ценам и культуре обслуживания. Единственное, что я знаю точно, так это то, что подобные «точки»  в том виде, в котором они организованы и функционируют, – это чисто советское изобретение, сохранившееся и востребованное только на постсоветских территориях.

Не центральный вход на  центральный рынок.  Брест, 2014 г.

  Во время оккупации и после освобождения базар находился на площади, на которой в 1963 году построили автовокзал.

Жители города, сохранившие в памяти довоенный Брест, называли рынок Малый базар. После введения в строй нового автовокзала в мае 2019 года эта площадь снова освободилась для полета фантазии городских властей. Как, кто и чем торговал на базаре w czasach polskich и во время оккупации – это отдельная тема. Периодически появляются на различных аукционах или у коллекционеров фотографии Бреста периода оккупационных лет. На некоторых из них в кадр попадал Брестский базар. 

Оккупационные будни. Польская подпольщица, повешенная оккупантами на балконе дома около Малого базара напротив рыбного магазина. Часть домов сгорела во время бомбежек в июле 1944 года, другие были снесены при строительстве автовокзала. ( Рис. В. Губенко )

Малый базар. Брест, лето 1941 г. (Фото из архива N. Levine)

Малый базар. Брест, зима 1942 г. (Фото из архива N. Levine)

Малый базар. Брест, зима 1942 г. (Фото из архива N. Levine)

  Зарисовку базарных будней в 1944-1945 гг. сделал словами и карандашом В. Губенко. Базар находился в непосредственной близости от школы №5, где он учился. Сбегать на базар во время перемены было обычным делом. Некоторые, особенно те, кто прошел школу выживания во время немецкой оккупации, умудрялись еще успеть провернуть там какой-никакой «гешефт».

«На базаре я бывал ежедневно, шагая на занятия, на переменах, возвращаясь домой. Пройти мимо него было невозможно, потому что он располагался совсем рядом с моей школой #5, где я учился до 1947 г. С раннего утра до вечера там толпился народ. Базар занимал площадь от улицы Куйбышева до Карбышева вдоль улицы Мицкевича. Сейчас это площадь автовокзала. Сохранилась единственная память тех лет – рыбный магазин, да перестроенная до неузнаваемости пекарня на углу улиц Мицкевича и Карбышева. Водонапорная башня была построена в 50-е годы на месте большой деревянной башни с водонапорной колонкой. Воду продавал сиделец. От покупателей не было отбоя». 

1945 год. Деревянная башня с водонапорной колонкой, где за деньги продавалась вода всем желающим. Была снесена и заменена в 50е гг. на бетонную, возвышающуюся и поныне на площади, теперь уже бывшего, автовокзала. (Рис. В.Губенко)

Бывшая базарная, бывшая автовокзальная площадь с водонапорной башней. Не Пиза. Брест, 2018 г.

      В дальней части рынка, позади рыбного магазина, стояли распряженные крестьянские возы. На них выкладывали картофель, свёклу, морковь, капусту, яблоки, аккуратные вязанки дров. На площади были смонтированы несколько рядов деревянных столов, на которых продавали давно забытые мною за время голодной эвакуации продукты: молоко, сметана, масло, творог, сухой, твердый, как камень, но очень вкусный творожный клинковый сыр, куры и утки, битые и живые, свинина, баранина, свиное соленое сало, пересыпанное тмином, мука, яйца, мёд – липовый, цветочный – жидкий, твердый, в сотах. Торговали горячими пызами, сахарной ватой, грушами-гнилками. На разостланных клеенках продавали всяческие метизы для дома, инструмент, немецкие иллюстрированные журналы. 

Панорама школьного двора и городского рынка. Улица Куйбышева, осень 1944 года. ( Рис. В. Губенко )

   

Почти треть базара занимала толкучка. В 50е годы ее перенесли на пустырь от выгоревшего еще в 1944 году . квартала. Место обнесли высоким забором. Толкучка служила горожанам как бы промтоварным отделом базарного супермаркета. До переноса продавцы и покупатели всяких вещей толпились на перекрестке улиц Мицкевича и Куйбышева, часто полностью его перекрывая. На толкучку можно было прийти голым, а выйти одетым с ног до головы во все новое или поношенное. Это уже зависело только от толщины пачки купюр, зажатых в руке покупателя. Прилавки единственного универмага города и немногочисленных промтоварных магазинов не могли конкурировать с толкучкой ни по ценам, ни по ассортименту товаров. Всё это непрерывно шевелилось, как живая иллюстрация броуновского движения, переполняясь так, что расползалось по соседним улицам и дворам. Процветали азартные игры: в три карты ( три листика), зазывали легким выигрышем  напёрсточники, весь инвентарь которых состоял из куска фанеры, положенного на землю. На нем и осуществлялось действо по отъёму денег. Была даже переносная рулетка в фибровом чемодане и ещё много разных игр для соблазнения любителей легкой наживы. Этакий маленький Лас-Вегас. Были примитивные аттракционы с набрасыванием колец и заманчивыми призами. Играющих было много. Выигравших – никого. В толпе вертелись карманники, жульё, воры. 

Патрули и милиция оставляли игроков без внимания. Их основной задачей была поимка торговцев самогоном. Этот вид торговли процветал, но поймать самогонщиков было чрезвычайно трудно, так как схватить их можно было только в момент продажи, а подобные сделки осуществлялись за пределами базара. Отъём товара иногда сопровождался стрельбой, так как продавцы, в основном деревенские женщины, не хотели расставаться со своим добром.

Преследование торговцев самогоном было продиктовано резким увеличением пьяных военнослужащих на улицах города и, как следствие, рост хулиганства и мордобоя, порой очень жестокого, между представителями разных родов войск, особенно с невесть откуда взявшимися в Бресте моряками, которые с большим презрением относились к сухопутным военным.

Так выглядел Малый базар в начале 50х годов прошлого века. Еще стояли почти всегда закрытые торговые ряды, окаймляя угол улицы Куйбышева и Школьного переулка. На пустырь от выгоревшего квартала была перенесена городская толкучка. (рис. В. Губенко)

Некоторую угрозу для базарного мира составляли, как бы это ни показалось странным, раненые бойцы из располагавшегося по соседству с рынком военного госпиталя. Госпиталь находился в здании бывшей русской гимназии имени Траугутта. Мы несколько раз бывали в палатах  госпиталя с шефскими концертами. В госпитале было много тяжело раненых, многие с ампутированными конечностями. Выздоравливающие бойцы в хорошую погоду толпились на тротуарах перед госпиталем, сидели на кирпичной ограде. Я был свидетелем того, как однажды большая толпа раненых, размахивая костылями и палками,  набросилась на торговые ряды, разгоняя продавцов и покупателей, круша всё налево и направо. Люди в панике разбегались. Оставленное добро становилось добычей пациентов госпиталя. В основном это были продукты: масло, сало, яйца, молоко и т.п.  Вместе с продавцами и покупателями разбегались и военные патрули, и милиция. Никто не осмеливался идти на открытый конфликт с разбушевавшимися инвалидами. После налёта нагруженные продовольствием бойцы возвращались в госпиталь. Некоторые усаживались под оградой, делили добычу, отдыхали в тени каштанов, а между тем рынок постепенно успокаивался и снова заполнялся торгующими и покупающими. Пока госпиталь не перевели в другое место, таких налетов было несколько. 

Набег на рынок раненых бойцов, находящихся на лечении в близлежащем военном госпитале. (Рис. В. Губенко)

Словом, базар был шумным, интересным, прелюбопытнейшим и незнакомым для меня миром торговли, который я наблюдал ежедневно. 

Но главное было не это. Я был поражен изобилием продуктов на рынке. После эвакуационной голодовки это выглядело фантастикой. Ведь в газетах я читал, что оккупанты ограбили население, что оно не просто страдает, но и вымирает от голода, что все продукты вывезли в Германию. Я задавал себе вопрос: откуда взялось это изобилие? Местные ребята были упитанные, хорошо одетые, а по нашему худосочному виду и заношенной одежонке сразу определяли, что мы восточники. Селяне на базаре, привозившие свою продукцию, не были ни оборванными, ни тощими. Их лошади с добротной ременной сбруей  выглядели здоровыми и сильными, телеги крепкими и надежными. А ведь три года они часть урожая сдавали оккупантам, как обязательные военные поставки. Их хлебом и маслом кормились и партизаны, и полицейские, все вооруженные люди разной окраски, которые попросту отбирали для своих нужд у крестьян продовольствие, скотину, лошадей, не платя ничего за них. Часто за это отбирали и их жизни. Так в чём же дело? 

Наверное, здесь много обстоятельств. Но главное – крестьянское хозяйство еще оставалось единоличным. После присоединения Западной Беларуси к СССР советская власть  частично приступила к коллективизации, но процесс был прерван войной. В первые послевоенные годы советская власть не чувствовала себя еще достаточно сильной, чтобы насильно загнать крестьян в колхозы. Но к 1949 году рука государства окрепла настолько, что уже через два года массовая принудительная коллективизация крестьянских хозяйств на землях Западной Беларуси была приведена к исполнению. Но до этого события оставалось еще почти 5 лет, и поэтому  на рынке в Бресте царило изобилие, тогда как послевоенная политика продразверстки, примененная к уже существовавшим колхозам и совхозам, обрекла на массовый голод жителей деревень в 1946-1947 гг.” ( из воспоминаний В.Губенко)

Пепелище после июльских налетов 1944 года. Сейчас на нем от улицы Куйбышева с фасадом, выходящим на улицу Пушкинская, расположен Центральный рынок Бреста. (Рис. В. Губенко)

Многократно перестраиваясь, брестский базар, в конце концов, принял тот вид, к которому привыкли новые поколения брестчан. Некоторые называют рынок “колхозкой”, хотя прилагательное “колхозный” давно исчезло с вывески над входом, как и сами колхозники за торговыми прилавками. Теперь это вотчина фермеров, кооператоров, перекупщиков, нанятых продавцов, ну и , конечно, сезонных собирателей грибов и ягод. Базар точно превратился в рынок. Все чинно, упорядочено, ценники расставлены. Встретить того, кто продает самим выращенные помидоры или хрустящие и сладкие огурцы в пупырышках, собранные вот только что, даже листья с не опавшими желтыми бутонами не успели привять, такое действительно стало редкостью. В основном за прилавками с одинаковым набором овощей или фруктов стоят городского вида девицы в возрасте от 20 до 60, сбывающие товар, который централизовано подвозится и распределяется между продавцами.   Покупай и уходи. Но островки “базара” еще сохраняются. Многие ходят исключительно к “своим” продавцам, с которыми складываются многолетние доверительные взаимовыгодные отношения. За свежим творожком к опрятной Валентине, за парной телятинкой к надежному Гене, колбаска с сальтисоном только у Раисы, абрикосы баба Вера сказала сегодня у нее не брать: кислые, через два дня сладкие привезет. А еще это место случайных, но обязательных при каждом посещении, причем независимо от дня недели и времени года, встреч со знакомыми, с которыми можно перекинуться парой-тройкой слов, можно и на час “зацепиться”, а можно пройти мимо и вид сделать, что не заметил, но факт встречи это все равно не отменяет. Так что, без базара нам никуда. Базар вечен и необходим. Только надо уметь его фильтровать.   

Жилой дом напротив здания бывшего автовокзала. Брест, 2018 г. 

Наш, мой, твой парк.

Posted on by Natalia

     Парки культуры и отдыха – это чисто советское изобретение, которое частично позаимствовали страны социалистического лагеря. В Европе, в Великобритании и даже в США существует четкое разделение между парками для отдыха и парками для развлечений. Культурно отдыхать – это значит гулять, дышать свежим воздухом, любоваться прелестями ландшафтного дизайна, посидеть на скамейке, покормить уточек. В некоторых парках можно еще послушать музыку или расслабиться за чашкой кофе с пирожным/мороженым.

     В Вене, например, в каждом районе города есть свой парк. Где -то больший, где- то то меньший. Единственное, что может потревожить тишину этих зеленых оазисов, так это наличие детских площадок. Но их, как правило, стараются расположить так, чтобы все посетители парка чувствовали себя комфортно. Есть знаменитый Фольксгартен, куда приходят только для того, чтобы полюбоваться тысячами многоликих кустов роз и вдохнуть их аромат. Есть Штадспарк. Там можно долго гулять по дорожкам, посидеть на скамейке и, если повезет, послушать звуки вальсов Штрауса, доносящиеся из Курсалона. Есть парки Шенбрунна. Это австрийский Версаль, образец имперского ландшафтного дизайна. Развлекаться народ ходит в другие парки, которые называются парки аттракционов. В Вене – Пратер, самый старый парк аттракционов в мире. Отдыха и тишины там нет никогда. Там царят гвалт и шум толпы, запахи еды, какофония карусельной музыки, игровых площадок и пестрота торговых точек.

Volksgarten (Народный Парк) – одно из культовых мест в столице Австрии. Парку исполнилось 200 лет. Он знаменит своим розарием, где растет 400 сортов роз. Около каждого куста, а их 3300, установлена поясняющая табличка. Есть витиеватые аллеи, клумбы, газоны, памятники и фонтаны, а также уединенные лавочки для спокойного и умиротворенного времяпровождения.

       Что в моем детстве включало в себя словосочетание “пошли в парк”? Если с папой, значит просто гулять. Если с мамой, значит еще будут другие веселые и нарядные тети, и мы будем фотографироваться. Если с дедушкой, тогда это означало, что дедушка возьмет меня за руку и поведет смотреть мультфильмы в “Зорьку” или кататься на каруселях, а на обратном пути мы задержимся, чтобы посмотреть, как много умных дяденек играют в шахматы.      

Прогулка в парк была “выходом в свет”. Гуляющая публика всегда была красиво одета. Женщины делали прически и красили губы, мужчины брили лица и чистили ботинки. Детей  наряжали, как на праздник. Брест, Парк им. 1 Мая. Весна 1961 года (Фото из домашнего архива В.Губенко)

        Каруселей было мало: пара медленно крутящихся для совсем маленьких и две серьезных с вращающимися сиденьями – одна на цепочных подвесках с одиночными креслами, другая на неподвижных металлических с двойными. Я предпочитала цепочные, потому что до запуска карусели можно было успеть занять место и до максимума закрутиться вокруг своей оси. Тогда при вращении карусели ты не только летишь над землей, но еще и быстро раскручиваешься так, что все вокруг сливается в одну мутную картинку. Те, у кого с вестибулярным аппаратом проблем не было, придумывали еще всякие другие уловки, чтобы повысить адреналин при катании на “цепочках”. Было еще колесо обозрения и “лодочки”. Потом появился самолет. Это был первый аттракцион “только для взрослых”. Около самолета, который “летал” вверх, вниз и по кругу, всегда толпился народ. Этот аттракцион казался очень-очень страшным.

Я с дедушкой Колей и двоюродным братом на карусели в парке им.1 Мая. Я улыбаюсь и готова ко второму кругу. Брату не до смеха. Брест, лето 1963 года.

В мое время этот аттракцион с самолетом считался самым экстремальным. Только самые отчаянные решались проверить себя на прочность и еще и получить удовольствие. Брест, 60-70e гг. Фото из архива Геннадия Слизова.

                  Постепенно аттракционов прибавлялось. Появление автодрома стало событием для всего города. Все рвались “покататься на машинках”. Аттракционы работали очень плохо, часто ломались и стояли закрытые. Иногда было так, что единственное, что оставалось в рабочем состоянии, были “лодочки”, и то не все.

      Зимой, если был мороз, мы ходили на каток. Это было ужасно. Пруд замерзал естественным образом. Лед никто не чистил, ровных участков практически не было. Катание превращалось в опасное и утомительное преодоление препятствий в виде замерзших снежных глыб, ям и трещин. К тому же, никаких условий, чтобы сесть, переодеться, никаких горячих и тем более горячительных напитков вокруг не продавали. Несли с собой и очень не культурно согревались. Был пункт проката коньков. Там выдавали ржавые “дутыши” или “канадки”, ботинки которых разваливались от взгляда, а шнурки были такие короткие и ветхие, что их невозможно было завязать ни узлом, ни бантиком.

Открытый только летом кинотеатр “Летний”. Его легкая конструкция простояла довольно долго.Там иногда показывали фильмы с маркировкой “дети до 16 лет не допускаются”. Мы пробирались на эти сеансы всеми правдами и неправдами. Билетерши смотрели на девочек сквозь пальцы и паспорт не требовали, а вот мальчиков проверяли с пристрастием.   50е гг. (Рис. В.Губенко)

      Днем парк выглядел очень культурно. Но вечером он заполнялся другой публикой, которая требовала сопровождения членами народной дружины, а в некоторых случаях и нарядами милиции.

      Недалеко от пруда находилась танцплощадка. Мне кажется, что она работала даже зимой. Никто танцплощадкой ее не называл. Это был “плац”. На плац ходил определенный контингент. В городе все хулиганские группы распределялись по районам: киевские, граевские, центровые…Нарушил “вражескую” территорию – жди разборок. Но на плацу собирались все вместе. Плац был, как место водопоя из “Книги джунглей” Киплинга: там царило “водяное перемирие”. Но только на плацу. За пределами танцплощадки часто происходили довольно жестокие драки. Интеллигентные девочки и мальчики на плац не ходили.

      В мое время танцевать было негде. Школьных вечеров с танцами не проводилось, кроме разве что, выпускных. Понятие “дискотека” отсутствовало. Мы даже слова такого не знали. Когда мне было лет 15, я отважилась пойти на плац. Круглая площадка была огорожена высокой деревянной оградой. Внутри было какое -то броуновское движение. Музыка звучала сама по себе, находящиеся в круге двигались сами по себе. На медленные танцы меня приглашали танцевать те, с кем танцевать совсем не хотелось, а с кем хотелось, не обращали на меня никакого внимания. Никто из танцующих танцевать не умел. То есть, топтаться в ритме заунывных песен еще кое-как могли, а вот движения под быструю музыку напоминали пляску святого Витта. Но мы думали, что мы танцуем шейк. Все парни были или явно пьяные, или “выпимши”. Создавалось такое впечатление, что явиться на танцы трезвым было просто неприлично. Первое посещение плаца избавило меня от желания сходить еще раз.

      А вот по воспоминаниям родителей и их друзей в 50е годы с наступлением теплой погоды танцплощадка в парке собирала всю Брестскую молодежь без исключения. Первая танцплощадка, которую построили в послевоенное время, находилась там, где сейчас большая клумба на центральной аллее. Когда парк начали расширять, танцплощадку перенесли на новое место, а уже третьим местом стало то, где она находится по сей день.

      Зимой брестские юноши и девушки ходили на танцы в областной театр, причем большинство из них умело прилично танцевать вальс, танго, фокстрот, чарльстон, твист. Их дети этим умением остались обделенными.

 

Танцплощадка в Парке им.1 Мая. 50-e гг. (Рис. В. Губенко)

      Если я правильно помню, павильон на пруду называли “стекляшкой”, и он как-то странно работал, а потом совсем закрылся. Посередине пруда летом зеленел круглый островок. В центре островка стояла большая скульптура оленя. На островок посетители парка шли по деревянному мостику, в котором не хватало много досок, а перила присутствовали весьма условно. Было три варианта прохода по мосту: провалиться вниз, упасть вбок или дойти до оленя, избежав купания в грязной болотистой воде. Мост потом все таки разобрали. И пруд почистили. И оленя вынесли. Теперь там новый крепкий мост, а в кустах на острове вместо оленя сидит какая-то женщина.
      Аттракционов, рассчитанных на любой возраст, вкус и состояние здоровья, стало гораздо больше. Появились развлекательные и игровые центры, кафе, даже теннисные корты. Затрапезный павильон на пруду носит название “У озера” и превратился в один из самых посещаемых и респектабельных ресторанов города.

Огромный олень простоял на острове среди зарослей плакучих ив не один десяток лет.  (Рис. В. Губенко)

      Я снова стала ходить в парк, когда родилась моя дочь. Инициатором прогулок был мой папа, ставший дедушкой. Конечно, мне было бы проще посидеть на скамейке с книжкой, пока младенец спит и “дышит свежим воздухом”, но новоявленный дедушка был непреклонен, убеждая меня в том, что “сидя, это не прогулка”.

      На дворе стоял холодный март. В парке не было ни души. Ничего не работало. Деревья стояли голые, а из земли еще не выбилась ни одна травинка. По парку ходили только мы и два лебедя. Почему они ходили по дорожкам, а не плавали в пруду, я не знаю. Я сначала даже не поняла, что это лебеди, которых мы привыкли видеть скользящим по воде воплощением грации и изящества. А тут передо мной грузно переваливались две косолапые, злобно шипящие, птицы. Но сам факт наличия лебедей в парке радовал.

      Летом по парку ходить было веселее. Кроме уже привычных развлечений в парке появились ряженые в героев диснеевских мультфильмов персонажи, с которыми не только дети, но и взрослые с удовольствием фотографировались. Вдоль аллей поставили занятные деревянные скульптуры. От памятника дедушки Ленина в окружении детей не осталось ни следа. Дорожки, газоны, клумбы- все соответствовало “культуре и отдыху”.

     

Деда Вова с внучкой на прогулке в парке им. 1 Мая. Март 1989 года (Фото из домашнего архива В.Губенко)

           В моем детстве вход и выход в парк был один, со стороны улицы Ленина. Чтобы дойти до аттракционов, нужно было пересечь весь парк. В 70е годы появилась возможность свободно входить в парк с “заднего крыльца”, то есть с улицы Леваневского. Мне нравился этот путь: начать с шумной части, а потом спокойно двигаться к главному входу на выход.

      Последний раз я была в парке вместе с родителями, детьми и внуком летом 2018 года. Я подумала, какое это счастье, что сохранилось на земле место, где могут пройтись представители четырех поколений, и у каждого из нас в памяти парк оставил свой след, связанный с детством, юностью, молодостью, длиною почти в 80 лет, потому что первым в нашей семье парк увидел мой папа в далеком 1940 году.

     

Рассказы бывалого.  Брест, Парк им. 1 Мая (Фото из домашнего архива В.Губенко)

      Городу не достались в наследство дворцы, замки, монастыри, соборы. Даже того малого, что чудом уцелело, мы лишились не только по чужой, но и по своей вине или воле. Парки, являясь созданием рук человеческих, тоже имеют свою судьбу. Почивший в Бозе Городской сад пришлось возрождать ценой неимоверных усилий. Будет ли клон достоин своего оригинала? При постоянно растущем дефиците зелени, наличие в центре города парка является огромной привилегией Бреста. И привилегию эту он получил от тех, кого уже давно нет, но кто позаботился не только о красоте городского пейзажа, но и о здоровье людей. Парк многое повидал, многое пережил и многое нам простил. По возрасту парк можно уже награждать эпитетами “старинный”, “вековой”. В парке наверняка можно найти деревья, которые пережили не одну войну. К парку надо относиться, как к уникальной достопримечательности города, холить и лелеять, не унижать его достоинство пошлыми атрибутами псевдокультуры. Пусть и дальше на долгие времена он будет связующим звеном между многими поколениями брестчан.

Четыре поколения гуляют по аллеям парка, в котором много что и ухудшалось, и улучшалось, но суть его осталась неизменной. Брест. Июль 2018 г. (Фото из домашнего архива В.Губенко)