Natalia — Страница 3 — Брест моей памяти

Музыкальная школа

Posted on 31.05.2021by Natalia

После войны в Бресте на многих зданиях можно было увидеть надпись “Хозяйство генерала Прусса”. Хозяйство представляло собой войсковую часть, которая занималась строительными и восстановительными работами не только в Бресте, но и в других местах огромного советского пространства. Генерал Прусс был известным, множество раз награжденным орденами, уважаемым военным начальником и талантливым инженером. Он родился в Барановичах. Почти вся его семья, включая родителей, погибла в гетто в местечке Талька Пуховического района. Там сейчас находится небольшой мемориал памяти жертв Холокоста. Одним из инициаторов создания памятника жертвам геноцида евреев в Тальке был Илья Ефимович Прусс. С 45-го года штаб военной части генерала Прусса находился в Бресте в здании, которое сейчас нам известно, как музыкальная школа #1. Что было в этом большом красивом доме до войны и во время войны? Когда и кем оно было построено? В связи с моими очень ограниченными возможностями поиска я этих сведений нигде не смогла найти.

Генерал-майор инженерных войск Илья Ефимович Прусс (1903-1972)

Благодаря статье Юрия Макарчука «Дом доктора Милевича. История здания по ул. Карбышева 30» я узнала, кто проживал в этом здании, когда там находился штаб войсковой части 34480. Жильцов было не много: сам генерал Прусс, личный шофер генерала, главный бухгалтер части Коровина Лидия Дмитриевна и ее дочь Татьяна (в замужестве Ключерева). Семья Коровиных приехала в Брест в 1939 году. Отец Татьяны был одним из заместителей командира 6-ой стрелковой дивизии, которая участвовала в сентябрьской операции Красной Армии в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа. До 22 июня 1941 года часть дивизии дислоцировалась в крепости, другие ее соединения располагались в Бресте и окрестностях. Когда началась война, майор Коровин не смог пробиться к окруженному в крепости гарнизону и с оставшимися бойцами с боями ушел на восток. Татьяна с матерью остались в Бресте, пережив под оккупацией все тяготы и мытарства “восточниц”, да еще и жены и дочери командира Красной Армии. Судьба майора Коровина долго оставалась неизвестной. Семья получила извещение с короткой фразой “пропал без вести”. Но после долгих поисков Татьяна Дмитриевна нашла могилу своего отца. Он умер от ран, полученных в бою при выходе из окружения, и был похоронен в братской могиле в районе Смоленска вместе с погибшими с ним его солдатами, с которыми он с боями отступал от Бреста. Ежегодно Татьяна Дмитриевна ездила в небольшой городок в Смоленской области, куда её привозили со станции работники местного военкомата, чтобы потом отвезти на перекрёсток полевых дорог к одинокому, заросшему травой кургану, обнесённому деревянным штакетником, с небольшим памятником в центре — братской могиле, в которой покоился майор Дмитрий Коровин. Несмотря на то, что были выяснены и обстоятельства гибели, и место захоронения майора Коровина, он до сих пор официально числится, как без вести пропавший. По крайней мере так его статус обозначен в Брестской книге “Память”. Звучит ужасно, но советской власти не выгодно было искать тех, кто пропал, так как семьи фронтовиков, получившие извещение с формулировкой “пропал без вести”, были лишены какого-либо вспомоществования со стороны государства.
Поисковики-одиночки, группы, целые отряды разыскивали на местах боёв останки наших павших солдат, действовали на голом энтузиазме, возвращая имена пропавших без вести. Число возвращённых из небытия погибших фронтовиков росло, к благородному делу подключились военные подразделения. Это радовало всех, но вызывало беспокойство финансовых органов, озабоченных растущей суммой выплат накопившейся задолженности семьям погибших. Было принято решение прекратить выплаты по найденным в результате поисков документам и личным знакам. Действует ли это решение до сих пор, я не знаю, но майор Коровин продолжает числиться “без вести пропавшим”. За многомиллионными цифрами погибших стоят реальные судьбы и имена. Все они жертвы адской агрессии. Еще один жуткий штрих к проблеме памяти о тех, чьи имена стали безликой статистикой: в конце июня 41 года мальчишки, школьные друзья моего отца, решили пойти на рыбалку на Буг. В предвоенное время Буг был не только рыболовным угодьем, но и местом загородного отдыха, купаний. Когда мальчишки добрались до реки, то, не задерживаясь, повернули обратно прочь от её берегов, потрясённые увиденным. По реке плыли трупы красноармейцев. Некоторых из них течением прибило к берегу. Они оставаясь на отмелях, застревая в прибрежных зарослях кустов ивняка. Это был жуткий сплав человекоповала. Сколько безымянных могил защитников Брестской крепости было разбросано по берегам Буга, Нарева, Вислы, сколько останков бесследно растворилось в их водах … Они действительно «канули в Лету», которой стали для них эти реки.

Но возвратимся к зданию музыкальной школы. Меня отправили учиться играть на фортепьяно, когда я еще ходила в детский сад. Я не помню, чтобы я горела желанием играть вообще на каком-либо музыкальном инструменте, но мне нравилось, что два раза в неделю, когда в детском саду всех укладывали в кровати на ненавистный “тихий час”, за мной приходила бабушка и вела меня на занятия в музыкальную школу. Еще одной приманкой для поддержания моего желания посещать уроки фортепьяно было то, что бабушка по дороге в школу туда и обратно должна была рассказывать мне интересные истории. Это было моим условием. Поэтому бабушка тщательно готовилась к нашим походам. Иногда она могла выбрать “свободную тему”, но часто я заранее давала ей конкретное задание, и бабушке приходилось покопаться в дедовой большой библиотеке, чтобы найти нужную информацию для любознательной внучки. Кроме этого в музыкальной школе была балетная студия, которую на общественных началах вела один раз в неделю педагог музыкальной школы Преображенская. Я не знаю, что послужило ее желанию учить нас стоять в разных позициях, делать плие и многочисленные виды батманов: то ли любовь к балету, то ли любовь к детям. Группа у нас была небольшая: 6-7- летние девочки и один мальчик такого же приблизительно возраста. Всего человек 15. Брали всех желающих, не глядя на телосложение, гибкость и осанку. Группа просуществовала недолго, но основы занятия у станка мы освоили очень хорошо. Для отчетного концерта нам всем сшили балетные пачки. Самые красивые были у тех девочек, чьи мамы “достали по блату” атлас и капрон. Мне пачку сшила бабушка. Кусок белого атласа она раздобыла, а вот с капроном вышла осечка, поэтому моя пачка состояла из нескольких слоев цементно накрахмаленной марли, которую, кстати, тоже было не так просто купить в условиях тотального дефицита. Мы исполнили полонез Огинского и еще что-то на музыку Чайковского. На этом мои занятия балетом благополучно завершились. Но фотография осталась.

В школе всегда было очень чисто и пахло масляной краской. Родители ждали своих детей, сидя на деревянных откидных стульях, которые стояли напротив входа в актовый зал рядом с маленькой раздевалкой. На первом этаже сразу при входе в школу слева был узкий коридор, где находилась бухгалтерия, кабинет директора школы Манучарова и классы, где занимались скрипачи и виолончелисты. Там же была и маленькая дверь, которая вела в актовый зал. Во время экзаменов, академических концертов и технических зачетов около этой двери толпились ученики в ожидании своего выхода на сцену, где стоял величественный черный рояль. На второй этаж вела широкая каменная лестница в два длинных пролета. Второй этаж был относительно тихим. Там находился кабинет завуча, библиотека, классы, где проходили занятия по сольфеджио и музлитертуре. Поднимаясь на третий этаж, сразу же понимал, что тут находится епархия фортепьянного отделения. Пока, уже не помню в каком году, двери классов не оббили дермантином, звуки гамм, этюдов, арпеджио, аккордов и прочих музыкальных пьес превращались в какофонию, которая прекращалась только на короткие промежутки перемен между звонками на урок. В школе было только два рояля. Один стоял в актовом зале, а второй царил в большом классе заведующей фортепьянным отделением Тамары Николаевны Галицкой. В остальных классах стояли не очень хорошего качества пианино, что совсем не мешало многим талантливым ученикам с помощью многих великолепных педагогов овладевать техникой и исполнением сложнейших музыкальных произведений.

Четвертый этаж очень отличался от второго и третьего. Скорее всего когда-то это были чердачные помещения. На четвертом этаже были очень низкие потолки, малюсенькие классы, которые располагались вдоль узкого коридора. Там “сидели народники”. Их в школе было мало видно и совсем не слышно. Точно также не было видно и слышно “духовиков”. Их классы располагались в глубоком подвале. Лестница в подвал находилась сразу же за входом в актовый зал. Она же вела и в мрачный туалет, кстати, единственный на всю школу.

Стены во всей школе были покрашены масляной краской. Пол был разный: где-то был паркет, где-то линолеум, где-то каменная плитка, а где-то просто крашеные доски

Сейчас школа выглядит совершенно по-другому. Благородный серый фасад выкрасили в раздражающе розовый оттенок, исчез дикий виноград, который обвивал часть стены и красиво смотрелся особенно весной и осенью. Нет больше огромной плакучей ивы. Она росла справа от входа в школу и была как бы неотъемлемой частью здания. Между школой и соседним домом были бетонные ступени, которые спускались во двор. Через двор можно было пройти к парку Иконникова, чтобы обязательно полюбоваться огромным серебристым тополем, который возвышался великаном в его центре. Ступеньки замуровали. Прохода больше нет.

Тополь в сквере Иконникова. Рисунок В.Губенко

После многочисленных ремонтов изменился и внутренний антураж школы. Облик школы моей памяти, как бы лучше выразиться, был “взрослым”: темные тона, никаких украшений, никакой “наглядной агитации” кроме портретов композиторов и огромной картины Эдуарда Куфко, на которой был изображен тоже какой-то композитор. Сейчас у школы другая цветовая гамма. Остался ли дух? Осталось ли то, что делало школу источником культурного воспитания, интеллигентного общения, понимания и любви к музыке. Надеюсь, что да. Школу моей памяти делали не стены, а педагоги. О них, ушедших, но оставивших о себе навсегда добрую память и бесконечную благодарность, нужен отдельный рассказ.

Продолжение следует.

Natalia Levine

9 МАЯ

Posted on 04.05.2021by Natalia

9 мая 1945 года. В Вене праздновали победу, вальсируя под музыку Штрауса

Было, ну ведь было такое время, когда 9 Мая воспринимался, как день памяти об окончании войны, о возвращении к миру. Но постепенно эмоциональный и живой праздник превратился в день лозунгов и символов. Культурная память о Великой Отечественной войне стала идеологическим ресурсом. Однако режимы меняются, а история когда-нибудь все расставит на свои места. Сегодняшних споров о том, кто кого больше или меньше, кто освободитель, а кто поработитель, кто лучше, а кто хуже, не унять. Споры полезны. В них рождается истина. Но главная истина должна оставаться незыблемой: мы пришли в этот мир, потому что в тот день закончилась война.

Письмо, которое 9 мая 1945 года отправил своим родным гвардии старший лейтенант Анатолий Пикуль, дедушка моего друга детства Андрея Пикуля. Анатолий Пикуль воевал в разведке гаубичного артиллерийского полка.

Дядя моего мужа ушел на фронт, когда ему было 19 лет. Он был командиром саперного взвода. То, что он встретил победу в 45м году в Праге живым и невредимым, можно считать чудом. Самой большой его гордостью были не многочисленные ордена и медали, которыми его наградили за героизм и отвагу, проявленную при выполнении опаснейших боевых заданиях, а то, что ни один из солдат его взвода не погиб. Когда в конце 80х годов он эмигрировал в Америку, ему, как и всем ветеранам, решившим уехать из СССР, не позволили взять с собой награды. Заслуженные по праву и очень высокой ценой ордена и медали вдруг переходили в разряд “запрещенных к вывозу драгметаллов”. В Америке дяде сразу назначили пенсию с существенной надбавкой за участие в войне. Он прожил долгую жизнь, до последнего часа сохраняя светлый ум. Войну вспоминал часто. Рассказы были разные: страшные, горькие, иногда комичные. Но главное, они были из разряда “о чем не говорят и не проходят в школе”. Отец моего первого мужа был танкистом. Закончил войну в Вене. Мой второй свекр 18-летним лейтенантом-артиллеристом ушел на фронт и воевал до победы. День Победы в семье отмечали, как день памяти и веры в то, что этот ужас никогда не повторится.

Георгий Левитэн. Командир саперного взвода. Солдаты просились в его взвод, так как на фронте ходило поверье, что Левитэна оберегает Бог, потому что при разминировании полей и дорог никто саперов, бывших под его командованием, не погиб.

Лев Левин. В 19 лет уже был командиром огневого взвода батареи “катюш”. Весной 1945 года участвовал в Кенигсбергской операции. Очень гордился медалью «За взятие Кёнигсберга», которая является единственной медалью СССР, учреждённой в награду за взятие города-крепости, а не в связи со взятием или освобождением столицы.

Анатолий Орлов. Прошел всю войну. Был танкистом. Про войну ничего не рассказывал. Вспоминал Австрию, Вену, но не бои и сражения, в которых участвовал, а красоту альпийской республики и ее столицы. После войны остался служить в армии.

В Европе и США победу над нацизмом празднуют в разные дни и с разной атрибутикой. Но объединяет их идея памяти и примирения, посвященная погибшим во Второй мировой войне. А к живым ветеранам, кроме особых почестей и внимания в этот день, всесторонняя забота проявляется на государственном уровне постоянно не на словах, а на деле.

В СССР помпезное празднование Дня Победы началось только с середины 60х годов. При этом сотни тысяч погибших оставались не захороненными. Инвалиды и калеки, изувеченные в боях, после сталинской зачистки городов были оперативно и по-тихому погружены в вагоны и вывезены в дома-интернаты закрытого типа с особым режимом, дабы не оскорблять своим видом и не напоминать о долге перед ними тем, кого они защищали. Многие ютились в непригодном жилье, еле сводя концы с концами на мизерную пенсию. Помощь и забота часто заканчивались на бумаге или были малоэффективны. Привилегия исключительно советской природы в виде обслуживания без очереди, льготы, которыми по большей части сами ветераны не могли воспользоваться в силу состояния здоровья и возраста, наборы продуктов к празднику ( гречка/тушенка/сгущенка), дежурные бравурные поздравления от пионеров раз в году, строго «отцензурированные» публичные рассказы проверенных на благонадежность участников войны, много книг, много фильмов, много картин и скульптур, из которых только единицы отражают правду великого народного горя.

Сразу после войны на улицах Бреста часто можно было встретить искалеченных ветеранов. Рис. В. Губенко

Ветеранов остались единицы. Младшим из них сегодня уже за 90. Совсем скоро уйдут и они. Некому будет больше предоставлять льготы и раздавать продовольственные пайки, некого будет сажать на почетные места в актовых залах и некому будет поклониться. Что останется? Грохочущие парады? Мишура, не имеющая ничего общего с человеческой трагедией? Причесанная конъюнктурная история, которая только героизирует, но не учит: это не должно повториться.

Вторая мировая война принесла победу над гитлеровской Германией, но не уничтожила фашизм, который сейчас имеет другие маски, однако по сути остается все тем же страшным и опасным явлением в нашем мире. Разве презрение к базовым, природным правам и свободам человека, обожествление государства не является неизменной частью фашизма?

Именно в память о всех погибших и внесших вклад в борьбу с фашизмом мы должны сделать все возможное, чтобы принесенные ими жертвы и страдания стали уроком для нас и тех, кто будет жить после нас: война — это смерть и горе, а не что-то красивое и зрелищное с карнавальным переодеванием детей в военную форму и декорированием детских колясок под военную технику. Парадигма “можем повторить” является кощунственной по отношению к миллионам погибших. Память о них говорит нам: НИКОГДА БОЛЬШЕ. Но такие чувства и мысли возникают, когда есть возможность проанализировать события, произошедшие за 76 лет со дня окончания войны. А в далеком мае 1945 года люди действительно испытывали безусловную и безграничную “радость со слезами на глазах”. Они праздновали переход от войны к миру.

Студенты и преподаватели железнодорожного техникума на торжественном митинге по случаю объявления полной и окончательной Победы. 9 мая 1945 г. Брест

Вот как это ликование происходило в Бресте:

“ В полночь 2 мая 1945-го город проснулся от грохота стрельбы. Ночь осветилась гирляндами ракет. Особенно яркое зарево было над крепостью, как в трагические дни героической ее обороны в 1941-м. Но на этот раз стрельба была праздничным салютом: Берлин капитулировал! Первый салют Победы одновременно стал салютом памяти павшим защитникам крепости, останки которых хранили ее руины, ее земля.

День 2 мая стал увертюрой к 9 мая, который поднял на ноги весь город еще более продолжительным, более громогласным салютом, превратившим ночь в день. Салютовали все, у кого было оружие. Уже утром 9 мая 1945 года привычное проверочное построение студенческих групп во дворе техникума превратилось в торжественно-радостный митинг, сразу же после которого колонны студентов техникума во главе со своими преподавателями направились в центр города. В рядах колонны шагали бывшие партизаны, бывшие фронтовики, внесшие свой вклад в общую победу: А.М. Бандык, помощник начальника штаба, начальник строевого отдела штаба Брестского партизанского соединения, И.М. Терешенков, военрук, начальник штаба партизанского отряда имени Чернака Брестского партизанского соединения, затем – комиссар этого отряда. В рядах студентов – Н.В. Голуб, секретарь комсомольской организации партизанского отряда имени Димитрова Брестского партизанского соединения, В.А. Войтович – секретарь подпольной комсомольской организации в деревне Грушево Антопольского района, отважные партизаны Н.И. Белобровик, Н.И. Андреюк.

Все население города вышло на улицы. Люди устремились на общегородской митинг. К перекрестку Пушкинской и 17 Сентября (ныне площадь Ленина), где проходил митинг, трудно было пробраться из-за огромного количества людей. Я впервые увидел стихийно организовавшуюся массу, которую вывела на улицы общая радость – Победа.

Парадов не было. Военные смешались с ликующими гражданами, но были в центре внимания: им жали руки, обнимали, их даже подбрасывали в воздух. И так было везде. 9 мая, обычный до этого момента день календаря, стал на все века Днем Победы”.
(из воспоминаний В.Губенко).

Natalia Levine

1 Мая

Posted on 01.05.2021by Natalia

В первый год моего проживания в Вене я оказалась свидетелем первомайской манифестации. Центр города был перекрыт. Вместо автомобилей, трамваев и карет с лошадьми по проезжей части шли разношерстные колонны людей. Гремели барабаны, пронзительно гудели какие-то дудки. Все выкрикивали непонятные, но очень громкие лозунги. Большая часть транспарантов выглядела так, как будто их нарисовали на скорую руку. На портретах красовались до боли знакомые изображения Че Гевары, Карла Маркса, Мао Цзедуна, Ленина и Троцкого. Их было в большом количестве. Лозунги призывали к солидарности и борьбе. Доминирующим цветом всего шествия был красный: красные воздушные шары, красные транспаранты, многие были одеты в красные футболки или на головах красовались красные повязки. Колонн было 23 (по количеству районов Вены). Самыми многочисленными в колоннах были представители малочисленной коммунистической партии Австрии, а также социалисты и профсоюзы непонятных объединений. Непонятных, потому что кроме аббревиатур ничто больше не указывало на их профессиональную принадлежность. Ни тебе газовой плиты на колесах, ни огромных матрешек на грузовике, ни гигантских ковров, стоящих (!!!) на тележках, как было в Бресте. Сразу все понятно: вот идет Газоаппарат, вот Фабрика сувениров, а следом Ковровый комбинат. А тут никаких тебе прохождений мимо трибун, ни акробатических этюдов спортсменов, ни танцующих пионерок, ни “ура” по команде крикнуть. Но зато возможность продемонстрировать свое стремление к улучшению положения трудящихся и высказать требования — это пожалуйста.,

1 Мая. Брест. 1982 г0д

Я участвовала в первомайской демонстрации только один раз, когда училась в 10 классе. Помню только, что было очень весело. Особенно после. Но эти чувства совсем не были связаны с солидарностью с трудящимися всего мира. В нашей семье самым активным участником первомайских шествий был мой дед Николай Губенко. В течение почти 25 лет он ежегодно шел во главе колонны Брестского железнодорожного техникума. Когда вышел на пенсию, продолжал ходить, но уже в качестве или почетного гостя, или просто зрителя.

1 Мая. Брест, 1946г. Во главе колонны железнодорожного техникума шагает его директор — Николай Губенко (фото из архива В. Губенко)

Студенты и преподаватели железнодорожного техникума на демонстрации 1 Мая 1947 г. (Фото из архива В.Губенко)

Первомайская колонна железнодорожного техникума с макетом поезда и моста. Брест, 1952 г. (фото из архива В.Губенко)

Память и памятники

Posted on 12.01.2021by Natalia

Разрушить памятник можно легко, быстро и “за дешево”. Сохранить или поставить гораздо сложнее и накладнее, тем более при отсутствии внутреннего ощущения уважения к историческому наследию. В городском пространстве Бреста зияют дыры, незаполненные стертыми знаковыми событиями и забытыми именами. В сложных условиях, но очень успешно ведут просветительскую работу музеи и библиотеки, многочисленные краеведы и энтузиасты изучения истории города собирают уникальные материалы. Иногда они становятся достоянием широкой общественности. Это лишний раз подтверждает, что интерес к прошлому растет. Люди сами хотят опереться на исторический фундамент, не растерять духовные ориентиры, отсутствие которых чревато разрушением будущего.

На протяжении всего своего существования человечество разными средствами сохраняет, уничтожает или манипулирует тем, что составляет историческую память.

Это относится как духовному наследию, так и к его материальному воплощению. Человечество возводило стены, но потом само же регулярно эти стены разрушало. Время тоже прилагало к этому процессу свою суровую руку, однако чаще исчезновение произведений зодчества мы связываем с “человеческим фактором” (войны, пожары, корыстные интересы и т.п.). За примерами далеко ходить не надо: в 19 веке целенаправленно был разрушен до основания весь старый Брест, в 20 веке раскопали древнее Берестье, которое всеми силами пытаются сохранить для потомков. Об исчезнувших и сохраненных архитектурных памятниках написаны миллионы страниц.

12 августа 1915 г. Пожары в Бресте.

К материальному воплощению исторической памяти относятся и памятники истории и культуры. Наверное их надо разделить на скульптуры и монументы, целью установки которых было или есть украшение, декоративность, экспрессия, символика, отражение художественных вкусов и направлений, преобразование городского пространства средствами искусства, и на памятники, которые создавались и создаются для увековечивания события, личности или носят идейно/тематический характер. Такие памятники становятся символами прошедшей эпохи, памятными знаками об идеалах прошлого. Как показывают давние и совсем недавние события, именно эти памятники больше всего страдают от проявления человеческих чувств, которые выражаются либо в почитании, либо в осквернении, либо в равнодушии. Являясь способом утверждения какой/то идеи, сам по себе беззащитный памятник становится объектом борьбы с частью истории.

Когда это касается памятников, установленных однозначно одиозным личностям, запятнавшим себя преступлениями против человечества, или памятников, возведенных во славу тоталитарных режимов или оккупационных сил, тут вступают в силу даже международные законы, позволяющие избавляться от позорных страниц истории. Такая практика уничтожения памяти существовала еще в Римской республике, а потом и в Римской империи. Damnatio memoriae (лат. проклятие памяти) — особая форма посмертного наказания, применявшаяся в древнем Риме к государственным преступникам — узурпаторам власти, участникам заговоров, к запятнавшим себя императорам. Любые материальные свидетельства о существовании преступника — имена улиц, форумов и амфитеатров, храмы, статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях — подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем (Википедия). Если отношение общества или последующего императора менялось в противоположную сторону, то памятники восстанавливались.

Разрушенный памятник Ленину. Брест, 1941 г.

Такое происходило повсеместно и в последующие исторические эпохи. Происходит и сейчас. Разрушение памятников становится нормой, а их сохранение, напротив, редким исключением. Вандализм является не единственной причиной исчезновения материального культурного наследия. Очень часто памятники исчезают в результате бездействия человека. Почему мы забываем о нравственной ответственности перед людьми прошлого и перед людьми будущего, которым прошлое будет не менее важно, чем нам, а может быть, даже и важнее.

В Бресте есть памятник освобождению Бреста, памятник 1000-летию города, памятник “Стражи границ”, памятник основанию города, памятник Брестской Библии, памятник Ленину, есть памятник святому, памятник генералу и т.д. Бюстами писателей, поэтов и даже головой Менахема Бегина наш город тоже не обделен, не говоря уже о многочисленных знаках, чугунных изваяний и прочих подчас очень спорных по своей художественной ценности произведений современных мастеров. Но только единицы из всего этого перечня действительно являются яркой иллюстрацией прошлого, инструментом, способствующим повышению мотивации к изучению истории родного города, страны.

Если бы вместо сапога-фетиша поставили скульптуру мальчишки-чистльщика сапог, такой памятник, как собирательный образ, рассказал бы нам о жизни и трагической судьбе еврейских детей Бреста. Болезненная тема полного уничтожения большой еврейской общины города пока отражена только в камне, стоящем в укромном месте, и в памятной доске на кинотеатре “Беларусь”. Надо отдать должное, городские власти на всех уровнях поддержали идею установки памятного знака “Брестской гетто”. Было выделено место, были оказаны искренняя поддержка и содействие в продвижении проекта и его реализации. Объективные причины пока не дают возможность воплотить этот проект в жизнь, но это не означает, что о нем забыли. Хочется верить, что в конце концов наступят благоприятные времена, и памятный знак “Брестской гетто” будет установлен.

Один из вариантов проекта мемориального знака «Брестское гетто».

На территории крепости есть памятник, который часто попадает в категорию “заброшенных”. Это полуразрушенный памятник харцерам. На различных брестскиих порталах то и дело встречаются его фотографии с комментариями и размышлениями “что бы это значило?”

Надпись на установленной возле скульптуры табличке: «Сквер ДНС 125 СП. Трудно было тем матерям, которые в момент обстрела домов потеряли в этом аду детей. У Л.М. Крупиной пропала дочь Лира. Старшая дочь Фаина была ранена. Ф.П.Горевая потеряла пятилетнего Володю, а с двухлетней Оксаной укрылась в форту. Д.Д.Прохоренко с тремя маленькими детьми (Алёша – 5 лет, Маша – 2 года и Юля 11 месяцев). Юленька не выжила… По книге А.А.Гребёнкиной «Живая боль»». Для справки: Сквер ДНС 125 СП — сквер домов начсостава 125-го стрелкового полка. У подножия постамента:«Нет прощения фашизму!. … В предвоенную ночь в крепости оставалось… около 300 семей комсостава – более 600 человек… Кто успел — укрылись в подвалах, под лестничными клетками, в казематах, на электростанции, в 3-й ПК 17 КПО, в мех.мастерской, штабе и клубе 98-го ОПАД в ДНС, на Кобринском, северо-восточных валах, на территории Госпиталя, Восточного и Западного фортов…»

На постамент этой скульптуры ставили таблички, посвященные погибшим в крепости женщинам и детям, возлагали цветы и оставляли игрушки. В крепости вроде установили памятник, посвященный погибшим женщинам и детям семей пограничников, помогавшим защитникам крепости. Почему-то прототипами образов этого памятника сделали жену и детей Кижеватова, которые были расстреляны в Великорите в 1942 году. В тех редких случаях, когда администрация крепости позволяла вести раскопки, поисковики не раз находили останки женщин и детей разного возраста, которые потом были захоронены в пантеоне Славы Брестской крепости.

Справа и слева по дороге от Цитадели к Северным воротам, находились дома комсостава и их семей.

Семьи комсостава стали первыми жертвами войны среди мирного населения. Из известных шестилетний Алик и пятилетняя Нина Почерниковы. Во время артобстрела они были заживо погребены под обломками дома. Их родители тоже погибли, как и многие другие, до последнего патрона оборонявшиеся в домах комсостава. Трагическая история. Но нет 9 домов комсостава, нет даже маленькой таблички, которая бы обозначила это место. Поэтому люди идут к харцерам?

П.М. Почерников с женой Александрой Васильевной и детьми Аликом и Ниной

В. Губенко в своих воспоминаниях пишет: “Аллея Ю. Пилсудского пересеклась с Аллеей 3-го Мая, которая шла от Штабных(Трёхарочных) ворот к Брестским (Северным) воротам. На их пересечении стояло небольшое здание почты, разрушенное немцами осенью 1939 года. Здание рухнуло, но его бетонная крыша со следами битумного покрытия пролежала ещё несколько десятилетний, не мешая никому и ни у кого не вызывая вопросов.

Недалеко от давно не существующего перекрёстка сохранились остатки одного памятника. Во времена моего послевоенного детства еще можно было рассмотреть фигуры трёх мальчишек в униформе польских харцеров. Фигуры, как будто в движении, были обращены на восток. Судя по положению рук одного из них, возможно они держали флаг. Памятник уцелел скорее всего потому, что у него был невысокий постамент, а разросшийся густой кустарник скрыл его на многие десятилетия. Когда территорию очистили, памятник обнажился, но его не тронули, очевидно не зная его идеологической принадлежности.

Туристы, посещавшие Брестскую крепость, не оставили без внимания бетонные останки и начали завязывать на них пионерские галстуки, складывать к подножию венки, цветы. Самодеятельную лавочку прикрыли, оставив памятник неизвестным в покое и одиночестве.

Предположительно, это памятник 3-м погибшим брестским ребятам (Саскому, Мостицкому и Козловскому) из польской национальной скаутской организации.

© BINKL.by

Единственная разрушенная бетонная скульптура — вот и всё, что осталось от крепости «польских часов». Скульптура была поставлена здесь, как символ патриотизма подрастающего молодого поколения поляков в возрожденном после 123-х летнего небытия государства. Харцеры принимали самое активное участие и в борьбе с гитлеровскими оккупантами, сражались в подполье, гибли на улицах и баррикадах восставшей Варшавы, вызывая восхищение и глубокое уважение своих старших боевых товарищей. Об этом надо было бы знать, возлагая цветы к немым обломкам памятника.

А память о всех детях, которые погибли в домах комсостава, детям военкома батареи 333- го стрелкового полка И.М. Почерникова должна сохраниться в обелиске, поставленном на месте их гибели, на месте давно исчезнувших домов комсостава. Тогда весь пафос слов: «Ничто не забыто, никто не забыт!» найдёт, наконец, свой точный адрес. Отпадёт необходимость приспосабливать чужие памятники, поставленные другим и с другой целью.»

Natalia Levine

«Колечко, колечко…»

Posted on 06.01.2021by Natalia

Наш двор был большой и очень зеленый. Два дома, стоящие буквой “Г”, огораживали его со стороны бульвара Космонавтов и делали проходным на улицу Кирова. Вся social life проходила во дворе. Около каждого подъезда стояли скамейки. Как правило, справа и слева по две большие и по две маленьких перед дверью в подъезд под козырьком. Вдоль домов росли кусты, деревья и цветы. Такие же заросшие палисадники были и посередине двора. Траву никто не косил, кусты не стриг. У нас не было никакой оборудованной детской площадки. В центре двора стояла деревянная беседка, да еще кто-то соорудил песочницу, в которой никто не играл, потому что там никогда не было песка. Однако во дворе никогда не было скучно. Используя имеющиеся возможности, мы играли в самые разнообразные игры: штандер, стрелки, ножички, классики, бэрик, прятки.

Около подъездов на лавочках с утра до вечера сидели старушки. Были подъезды с “добрыми” старушками, а были со “зловредными”. Мы их обходили стороной. Около моего подъезда почему-то старушки никогда не сидели, поэтому чаще всего именно там мы играли в “сидячие “игры: испорченный телефон, садовник, “я знаю пять имен….”. Была еще одна игра, в которую мы все любили играть. Она называлась “колечко”. Ведущий незаметно должен был положить в сложенные лодочкой ладошки одного из сидящих игроков камушек, а потом произнести “Колечко, колечко, выйди на крылечко!”. Тот, у кого оказалось “колечко” вскакивал и бежал к ведущему, а задача остальных игроков была угадать, у кого “колечко” и попытаться его задержать. Но если обладатель “колечка” все же прорывался к ведущему, то тут начинался следующий этап игры. Эти двое удалялись на приличное расстояние от сидящей на скамейке группы игроков и загадывали …. название фильма. Потом возвращались и говорили первую букву названия или несколько первых букв, если название состояло из нескольких слов. Мы практически не смотрели телевизор, потому что у многих телевизора попросту не было. Во двор иногда приезжал киноавтобус “Малютка”. Его салон был примитивно переоборудован в “кинозал”. Там за 5 копеек с носа демонстрировали мультфильмы. А еще мы ходили в кино. Судя по количеству названий фильмов, которые мы знали, в кино мы ходили часто.

Фото с сайта retro.ru

Совсем в глубоком детстве обязанность водить меня в кино была возложена на дедушку. Мы ходили с ним в “Зорьку”, малюсенький детский кинотеатр, который находился в центральном парке. Снаружи “Зорька” выглядела довольно привлекательно, но внутри даже тогда пугала теснотой, темнотой и совсем не праздничной атмосферой от предвкушения от просмотра фильма. Единственной радостью было то, что дедушка разрешал мне самой покупать себе билет. Подавая в кассу целых 5 копеек, я чувствовала себя очень важной и взрослой. Кроме “Зорьки” мы с дедом ходили на утренние сеансы во “взрослый” кинотеатр “Мир”. Там дедушка уже сам покупал билеты: детский стоил 10 копеек, а взрослый аж 20!

Фото из архива Геннадия Слизова.

С родителями я в кино не ходила никогда. Начиная с 8-9 лет, меня стали отпускать в кино с подружками. Чаще всего мы ходили в “Смену”, который считался детско-юношеским, но очень часто там “крутили” абсолютно “взрослое кино”. Верхом пилотажа было попасть на “иностранный” фильм, куда детей не пускали. Для таких походов мы готовились, как артисты перед выходом на сцену. Нужно было создать “взрослый” образ. Подбиралась одежда, распускались косички, кто-то даже умудрялся подкрасить губы. Иногда это срабатывало, и мы вкушали запретный плод в виде индийских, мексиканских или ГДРовских фильмов. Некоторые из этих фильмов смотрели по несколько раз. Самыми интересными фильмами были польские. “Марыся и Наполеон”, “Пан Володыевский”, “Анатомия любви”. Порой попадались совсем “иностранные”: все серии о Фантомасе с Луи де Фюнесом и об Анжелике с Мишель Мерсье, “Маленький купальщик”, “Дамы и господа” и многие другие. Почему-то именно в “Смене” показывали самые “козЫрные” киноленты. В других кинотеатрах города репертуар состоял в основном из фильмом советских киностудий.

Кинотеатр «Беларусь» на почтовой открытке 1979 года

Когда после долголетнего ремонта открылся кинотеатр “Беларусь”, не могу сказать, что все ринулись в его залы. Причиной была, как мне кажется, стоимость билетов: заплатить за поход в кино 70 копеек было далеко не всем по карману. Я была в “Беларуси” один единственный раз в жизни в 1979 году. Мы с моим бывшим одноклассником сидели в пустом зале и в гордом одиночестве смотрели “Сталкера” Тарковского. На протяжении двух с половиной часов нас мучала дилемма досмотреть до конца или встать и уйти. Но мысль о том, что мы заплатили “бешеные деньги” за билеты, плюс комфортные кресла нового современнейшего зала заставили остаться. Это было мое предпоследнее посещение кинотеатра в Бресте.

Последнее произошло в 1988 году, когда в прокат вышел скандальный фильм “Маленькая Вера”. Фильм демонстрировали очень короткое время в кинотеатре “1 Мая”. Билетов было не достать. В кино я пошла с папой, что было большой моей ошибкой. Для отца это был первый за многие десятилетия “не хождения” поход в кинотеатр. Причем мы пошли в кинотеатр, который он помнил еще из своего довоенного брестского детства. Ему было, с чем сравнить. Обветшалый интерьер, почти поломанные кресла, теснота переполненного зала, плохая видимость и слышимость были цветочками по сравнению с его реакцией на фильм, где впервые без прикрас затронули запрещенные в СССР до перестройки темы преступности, проституции, бытового насилия. “Вишенкой на торте” стала откровенная интимная сцена, а проще говоря половой акт, который просто оскорбил эстетические и этические нормы восприятия искусства кино моего отца. Испытав культурный шок, мой отец точно больше в кино в Бресте не ходил, но зато написал о том, как выглядели кинотеатры Бреста в довоенные годы и сразу после войны.

N.Levine

Последняя из рода Э.И.Тотлебена

Posted on 18.12.2020by Natalia5 комментариев

По стечению обстоятельств последние года два я оказалась вовлечена в различные проекты, связанные с историей моего родного города. Должна признаться, да простят меня краеведы, историки, архитекторы и все, кто трепетно относится к изучению и сохранению свидетельств славной летописи Бреста, но некоторые факты стали для меня в буквальном смысле открытием. Например, перенос старого города и строительство на его месте крепости. Являясь стопроцентным продуктом советской образовательной системы, я даже не задумывалась откуда «взялась» Брестская крепость. Самая «глубокая» история крепости ассоциировалась с именем генерала Карбышева, погибшего в концентрационном лагере Маутхаузен в Австрии. Героическая оборона крепости изучалась подробно, высокопарно и безусловно. Могла ли я представить, что судьба подарит мне встречу и дружбу с удивительной женщиной, прадед которой является неотъемлемой частью истории и автором возведения фортификаций этого известного всему миру сооружения.

Почти 30 лет назад я переехала жить в Вену. Звучит красиво и счастливо, но на самом деле было невероятно сложно, непонятно, непривычно, незнакомо. Друзей нет, знакомых тоже нет, знание немецкого языка на уровне реплик из советских художественных фильмов на военную тематику. Муж, видя мою растерянность, приближающуюся к панике, вспомнил, что на одной из конференций он познакомился с чудесной пожилой дамой «с русскими корнями», которая с радостью согласилась взять меня под свою опеку. Так в мою жизнь вошла фрау Марина, а если уж совсем развёрнуто, то фрау Марина Кратохвилл, в девичестве Яроши. Одна фамилия очень чешская, другая — одна из самых распространённых венгерских, что было вполне естественно на территории бывшей империи Габсбургов.

Говорила фрау Марина на чистейшем русском языке, литературно правильно, несколько старомодно, но завораживающе красиво. Во всем ее облике и в манерах поведения чувствовалась аристократическая порода в лучших ее проявлениях: простота, сдержанность, скромность. Наше знакомство довольно быстро перешло в тесное общение, а потом и в настоящую многолетнюю дружбу. Ее календарь был расписан по минутам. Мы всегда заранее планировали наши встречи. В свои 78 лет фрау Марина просто заряжала и заражала меня своей кипучей энергией, желанием увидеть, узнать, сделать. Она по мере сил и возможностей помогала всем, кто к ней обращался. После известных событий в Венгрии в 1956 году она приютила у себя сбежавшую от политических репрессий семью. В конце 80х годов в ее маленькой квартире частыми гостями были выходцы из бывшего СССР, которых она кормила, поила, помогала оформлять нужные документы, искала для них возможности трудоустройства, хлопотала о выделении социального жилья и т.п. Фрау Марина познакомила меня со своими подругами, такими же пожилыми ухоженными дамами, которые традиционно встречались каждую среду в первой половине дня в одном из венских кафе. Одна из них приходила на эти встречи со своим домашним питомцем. Этим питомцем был милый ласковый сурок.

Именно благодаря фрау Марине я узнала и полюбила Вену, научилась понимать, принимать, уважать правила, традиции, культуру и особенности ее жителей. Фрау Марина была скупа на выражение ярких эмоций, но это не в коей мере не умаляло степень ее отзывчивости, дружелюбия и теплоты по отношению к тем, кто был с ней знаком.

Единственный день недели, который фрау Марина не заполняла никакими мероприятиями или рандеву, был вторник. В течение десятилетий каждый вторник фрау Марина с утра отправлялась, как она сама говорила, «чистить пёрышки»: парикмахерская, маникюрный салон, массажный кабинет. Пропустить заветный вторник она могла только в случае отъезда из Вены. Фрау Марина не красила волосы, имела всегда идеальную укладку, напоминающую по стилю прическу нынешней английской королевы. Правда, в отличие от Елизаветы Второй, терпеть не могла шляпы, а также шапки, платки и т.п. и в любую погоду ходила с непокрытой головой. Брюки тоже не входили в ее гардероб. Она предпочитала носить юбки с разными блузками и жакетами, иногда надевала платья. Ещё она никогда не носила сапоги, ботинки и босоножки. Только темного цвета туфли на широком устойчивом каблуке. Зимний вариант туфель отличался от летнего наличием подкладки из натурального меха. Единственным украшением, которое она всегда носила, было маленькое фамильное кольцо на мизинце левой руки. Мы много гуляли по Вене пешком, но иногда она заезжала за мной на своём стареньком чистеньком серо-голубом «форде», который она ласково называла «голубчик». Ездила фрау Марина не спеша, поэтому ей хватало времени затормозить на светофоре, когда я говорила ей : « Фрау Марина, красный свет!» «Что Вы говорите? Действительно красный.», — отвечала невозмутимо моя 78-летняя подружка и плавно тормозила.

Первый раз я услышала из уст Марины фамилию Тотлебен, когда она пригласила нас к себе в гости. Дом фрау Марины находился на улице Am Modenapark недалеко от Городского парка ( Stadspark ) в самом центре Вены. Квартира была небольшой, но очень уютной. Жила фрау Марина одна. Ее муж давно умер, детей у неё не было. Квартира фрау Марины чем-то напоминала советский вариант квартиры “улучшенной планировки”: длинный коридор, по левой стороне которого были три двери в ванную с туалетом, на кухню и в небольшую комнату. Коридор упирался в уютную гостиную, из которой можно было попасть в спальню. Спальня служила одновременно рабочим кабинетом. Там стоял огромный письменный стол, который своими размерами затмевал приткнувшуюся к стенке деревянную кровать. Мебель везде была не современная, но и не антикварная. Все просто и очень функционально. Большая часть стен в спальне и в гостиной от пола до потолка была закрыта сделанными на заказ книжными стеллажами. В углу в гостиной около окна стояла огромная клетка с двумя очень беспокойными волнистыми попугайчиками. Периодически попугайчики умирали. Фрау Марина тут же заводила новых, но имена оставляла прежними. Готовить фрау Марина не умела вообще. Раз или два в неделю к ней приходила женщина, которая занималась домашним хозяйством, убирала, стирала, готовила разнообразную еду, которую раскладывала в контейнеры и ставила в морозильник. Фрау Марине оставалось только выбрать контейнер и разогреть.

В первый наш визит зашёл разговор о литературе, о книгах, и фрау Марина вдруг сказала, что у неё не доходят руки разобрать архив прадеда, где есть в том числе и его переписка с Фёдором Достоевским, и если мне интересно, она может мне эти письма показать. Оглушенная прозвучавшими именами, я только смогла спросить: «Фрау Марина, а кто был Ваш прадедушка?» — «Граф Эдуард Тотлебен». В моей голове сразу возник ассоциативный ряд: Крымская война, оборона Севастополя, Плевна, Болгария, турки. Словом, всё, что учила по программе истории в школе. Брестская крепость в этом ряду отсутствовала. Но тогда меня взволновало другое: я держала в руках личные письма классиков, адресованные генералу Тотлебену, написанные неразборчивым почерком на старой, но очень хорошо сохранившейся бумаге. По мере нашего дальнейшего общения, я стала погружаться в историю семьи моей венской подруги.

Тотлебена называли самым замечательным инженером 19го века, а Фридрих Энгельс назвал построенную Тотлебеном систему фортификационных укреплений единственной в мире по своим стратегическим возможностям. У главного военного инженера России Эдуарда Тотлебена было много дочерей (сама фрау Марина путалась в цифрах: то ли 8, то ли 12) и один сын. Три дочери были фрейлинами последней русской императрицы Александры Фёдоровны, а одна была фрейлиной Марии Фёдоровны, жены Императора Александра III. Звали ее графиня Мария Эдуардовна Тотлебен. Она удачно вышла замуж за русского аристократа Константина фон Вротновского. В 1891 году в семье фон Вротновских в литовском имении графов Тотлебен Кедайняй (прародина Радзивиллов) родилась дочь, которую назвали Натальей. Когда Наталье исполнилось 14 лет, неожиданно умирает ее мать. Через год скончался отец. Девочку опекали тетушки-фрейлины, она была представлена ко двору. Но к моменту, когда надо было уже подыскивать жениха, чинная биография благородной девицы дала трещину. «Пришла пора, она влюбилась…» Избранником молодой графини Натальи фон Вротновской стал подданный Австро-Венгрии весьма сомнительного происхождения по имени Фредерик Яроши. Он в буквальном смысле соблазнил Наталью. Они познакомились в 1912 году в Давосе, а уже в 1913 году в Мюнхене состоялось их бракосочетание. Молодожены стали жить в подмосковном большом имении Натальи, которое перешло ей по наследству от родителей. Судя по срокам, как раз перед началом Первой Мировой войны, Наталья забеременела, и в марте 1915 года на свет появилась девочка, которую назвали Марина.

К моменту рождения дочери Фредерик Яроши был арестован и сидел в тюрьме, так являлся гражданином враждебного государства. Его статус был определён, как военнопленный. В таком же статусе военнопленной была зарегистрирована в метрике новорожденная правнучка славного русского генерала Тотлебена. Наталья предприняла все возможные шаги для освобождения мужа. В ход пошли взятки, связи, просьбы влиятельных особ. В этом процессе участвовал даже Станиславский. Фредерик был отпущен на волю и вернулся в семью. В 1917 году у Натальи и Фредерика родился второй ребенок, сын Андреа.

Революция, разруха, Гражданская война, страх за жизнь близких заставили весь род Тотлебенов покинуть Россию. Наталья и Фредерик решили сначала переправить детей с няней в безопасное место. Таким образом Марина, Андреа и их няня-эстонка оказались в Юрмале. Несколько месяцев они жили одни в маленькой квартирке. Потом приехали родители, и семья в полном составе переехала в Берлин.

До приезда в Берлин Фредерик Яроши находился в охваченной послереволюционным хаосом Москве. Почему он остался в Москве, почему с увлечением погрузился в театральную жизнь? Cherchez la femme: на этот раз Фредерик Яроши магическим взглядом своих чёрных очей покорил сердце тогда еще мало кому известной, но невероятно красивой, Ольги Чеховой. Роман был бурный. В биографии актрисы о нем упоминают вскользь или вовсе исключают из жизнеописания, хотя некоторые современники были уверены, что Яроши являлся мужем Ольги Чеховой, а Марина и Андреа — это их общие дети. Такие слухи частично распространил и сам Фредерик. Уже в 30е годы, когда он жил в Варшаве, к нему в гости заглянула близкая знакомая. Она увидела у него на письменном столе две фотографии: одна фография детей, вторая — портрет Ольги Чеховой. Приятельница вежливо выразила восхищение “прелестными снимками”, на что Фредерик ответил: “ Это мои дети и моя бывшая жена, но я с ней не поддерживаю никаких отношений с момента, когда увидел на ее ночном столике портрет Гитлера”. Но несомненно одно: именно благодаря Фредерику Яроши Ольга Чехова сумела покинуть Советскую Россию. Фредерик, пользуясь своим иностранным гражданством, вывез любимую женщину из Москвы в Берлин, который в то время становится столицей культурного авангарда. Поначалу они вместе играли в знаменитом русском театре-кабаре “Синяя птица”. Фредерик Яроши, будучи членом художественного совета театра , не только занимался продвижением возлюбленной на театральных подмостках, но и обучал Ольгу немецкому языку, на котором будущий «секс символ» Третьего рейха говорить не умелa.

Мать фрау Марины знала о романе мужа. Мало того, пытаясь удержать супруга, Наталья вначале даже согласилась на совместное проживание под одной крышей с Ольгой Чеховой. Надо сказать, что будущую звезду немецкого кинематографа совсем не смущали такие отношения. Она была искренне привязана к детям своего возлюбленного, проводила с ними много времени, даже предлагала роли для маленькой Марины в своих фильмах. В какой-то момент терпению законной жены настал конец, произошла ссора и полный разрыв. Наталья с детьми переехала в Италию. Ольга Чехова стала звездой германского синематографа, Фредерик Яроши тоже прославил свое имя, но на Варшавской сцене. После Ольги Чеховой у отца фрау Марины было бесчисленное множество романов, интрижек и связей, однако до самой свой смерти мать фрау Марины болезненно вспоминала только Ольгу Чехову.

Фредерик Яроши оставил Берлин и в 1924 году переехал в Варшаву, где создал свой театр-кабаре: «Qui Pro Quo ». Автором текстов всех выступлений был Julian Tuwim. В театре блистали Eugeniusz Bodo, Hanka Ordonówna, Mieczysław Fogg, Mira Zimińska, Zula. Это был звездный час Яроши. Фредерика обожала вся Варшава. Он за короткое время очень хорошо выучил польский язык, правда, говорил с акцентом. Но неправильное произношение лишь добавляло шарма его выступлениям. Перед самой войной польское правительство наградило Яроши званием Почетного гражданина Польши. Будучи настоящим гражданином Европы, Фредерик выбрал Польшу своей духовной родиной.

После начала нацистской оккупации Фредерик не уехал из Варшавы. Во-первых, он не мог бросить свою новую родину, своих друзей в трагическое для страны времена, а во-вторых, он наивно полагал, что его кабаре будет и дальше радовать зрителей. Но немцы посчитали театр Фредерика Яроши и его выступления идеологически враждебными. Фредерика арестовало гестапо. Ему также было предъявлено обвинение в Rassenschande. Эта статья в нацистских законах предусматривала строжайшие наказания за сожительство с “не арийцами”. Фредерик каким-то чудом убежал из-под ареста, изменил документы, занимался подпольной деятельностью и даже скрывался от преследованной нацистов … в Варшавском гетто. После разгрома Варшавского восстания Яроши попал в концентрационный лагерь Бухенвальд. Бухенвальд был освобождён американскими войсками в апреле 1945 года. Многие узники лагеря спаслись потому, что перед самым приходом американцев в лагере вспыхнуло восстание, и эсэсовцы не смогли уничтожить всех заключённых. Фредерик не вернулся в Польшу. Поскитавшись по Европе, он решил обосноваться в Лондоне. Фредерик сделал несколько попыток создать свой театр, подрабатывал на ВВС, жил очень бедно в маленькой квартире со своей подругой еще по варшавскому подполью Яниной Войцеховской.. Ударом для него стало известие о решении правительства Польской народной республики лишить Фредерика Яроши звания Почетного гражданина Польши.

Фрау Марина, несмотря на то, что отец по сути никогда не жил с ними, относилась к нему с большой теплотой. После войны отец и дочь несколько раз встречались, когда Фредерик приезжал из Лондона в Швейцарию. Мать и брат фрау Марины продолжали жить в Италии. Наталья Яроши, внучка Эдуарда Тотлебена, зарабатывала на жизнь переводами, так как в совершенстве владела немецким, французским и итальянским. В конце 50х годов Фредерик Яроши получил большую денежную компенсацию от правительства Германии за “ущерб, нанесенный в годы войны”. Он решил, что часть суммы по праву должна принадлежать его единственной законной супруге Наталье. Летом 1960 года он приехал в Вьяреджо, чтобы лично передать деньги Нае (так он всю жизнь называл свою жену). Они встретились. Что произошло во время этой встречи, и о чем был разговор, никто не знает. Но вернувшись после свидания с женой в гостиницу, Фредерик Яроши почувствовал себя плохо и умер. Внучка генерала Эдуарда Тотлебена Наталия пережила мужа на 10 лет.

Брат фрау Марины прожил долгую, но очень несчастливую жизнь: образование толком не получил, семьей не обзавелся, существовал за счет помощи матери, отца и сестры. Всегда плохо видел, а к концу жизни и вовсе ослеп. Последние годы жизни провел в доме престарелых в Германии. Фрау Марина регулярно разговаривала с ним по телефону. Говорили они между собой по-русски. Иногда фрау Марина ездила его навещать. О смерти брата Марина сообщила нам летом 1999 года. Всех своих близких Марина похоронила в Вене на маленьком старом кладбище.

После окончания Второй Мировой войны территория Австрии была поделена союзниками на четыре оккупационные зоны: американскую, британскую, советскую и французскую. По такому же принципу на четыре сектора державы-победительницы разделили Вену. Один сектор, центральный 1-й район, находился под совместным управлением. Передвижение между секторами было свободным. Представителям оккупационных властей часто приходилось встречаться друг с другом для обсуждения самых разных вопросов. Для координации действий и принятия совместных решений был создан Союзнический совет из четырёх главнокомандующих. Фрау Марину пригласили на работу в качестве переводчика в американское отделение Совета. Фрау Марина стала для этой организации сущей находкой: она в совершенстве владела немецким, русским, французским и английскими языками. С американцами Марина проработала до момента провозглашения Декларации независимости Австрии в 1955 году. Она принимала непосредственное участие в переговорах союзников о судьбе Австрии, в подготовке Декларации независимости Австрии, в переговорах между американскими и советскими представителями, куда ни один австриец не был допущен. После того, как союзные войска покинули территорию страны, фрау Марина работала в Посольстве США, но уже не переводчиком, а на высокой должности начальника протокольного отдела. Выйдя на пенсию, она вернулась к переводческой деятельности и стала одним из самых востребованных переводчиков-синхронистов.

Я точно знаю, что никто из представителей Посольства СССР, а потом и России, никогда не обращался к фрау Марине с вопросами о ее прадеде, который бесспорно является знаковой фигурой в истории России. Фрау Марина по сути оставалась единственным прямым потомком фамилии Тотлебен. Болгары активно пользовались этим фактом, приглашая фрау Марину на всевозможные торжества, которые они устраивали в честь графа Тотлебена. Фрау Марина ездила в Софию, Плевну, даже в село, которое болгары назвали Тотлебен, увековечив имя генерала, сделавшего так много для обретения Болгарией независимости.

Фрау Марина умерла в 2009 году. Последние годы перед ее уходом мы общались исключительно по телефону. Из дома фрау Марина уже не выходила, к себе никого не приглашала, так как не хотела, чтобы ее видели “слабой и беспомощной”. С ней постоянно находилась сиделка. О смерти фрау Марины я узнала в один из моих приездов в Вену. Пришлось сильно напрячься, чтобы выяснить, где ее похоронили. Я не знаю, кто провожал ее в последний путь. Коллеги написали красивый некролог. Родственников у фрау Марины не было. Род Эдуарда ИвановичаТотлебена прекратил свое существование.

Я думала, что память о фрау Марине так и останется в наших семейных анналах. Однако факт прямой связи графа Тотлебена с историей возведения Брестской крепости сподвиг меня на поиски архива фрау Марины. Я уверена, что в этом архиве найдется немало интересного и исторически ценного. Часть своего архива еще при жизни фрау Марина отдала замечательной польской писательнице Анне Мешковской. Но эта часть касалась только документов, фотографий, писем и воспоминаний Фредерика Яроши. Анна Мешковска, используя подаренный фрау Мариной материал, написала прекрасную книгу о необыкновенной жизни и творчестве звезды польской сцены межвоенного периода. Кстати, Фредерик Яроши, как и многие польские исполнители и исполнительницы, часто выезжал на гастроли в города, которые потом перестали быть польскими. Вполне вероятно, что Фредерик Яроши мог выступать в Бресте. Я задала Анне Мешковской этот вопрос. Прямого подтверждения концертов или выступлений в Бресте Фредерика Яроши она не нашла, но сказала, что если таковой факт имелся, то город непременно его бы зафиксировал. Есть вероятность отыскать следы отца последней из рода Эдуарда Ивановича Тотлебена в Брестском архиве.

Что касается исчезнувшей части архива фрау Марины, я очень надеюсь, что она не пропала, и что мне удастся найти информацию, которая не только даст нам больше сведений о личности Эдуарда Тотлебена, но и расскажет о том, что и как происходило с гением фортификации в период его пребывания в Брест-Литовске.

Natalia Levine

Vienna, Austria

December 2020

P.S. В 30е годы склеп Тотлебена был вскрыт, а точнее осквернен. Останки генерала покоились в цинковом гробу. Вот этот цинковый гроб и был «конфискован для нужд индустриализации». «Содержимое» просто выбросили за ненадобностью. Однако нашлись совестливые люди, собравшие поруганный прах национального героя России и Болгарии и предавшие его земле рядом со склепом. Останки генерала Тотлебена вернулись в склеп в июне 1943 года. Торжественную церемонию перезахоронения праха выдающегося русского инженера организовали и провели представители германского оккупационного командования.

*Фотографии из семейного архива Марины Яроши опубликованы с любезного позволения Anna Mieszkowska, автора книги Mistrzowie kabaretu – Marian Hemar i Fryderyk Jarosy

Пушкинская 55

Posted on 30.11.2020by Natalia

В один из моих приездов в Брест мне посчастливилось попасть на особенную экскурсию, которую проводили волонтеры проекта «Брестский конструктивизм». Мои знания об архитектурных стилях всегда были очень поверхностными, но словосочетание «брестский конструктивизм в контексте модернизма» звучало очень интригующе. Многое из того, что я узнала об истории брестских домов, стало для меня культурным шоком, но самым большим открытием было то, что мои детские годы прошли в доме, построенном по проекту корифея брестского конструктивизма: архитектора Юзефа Бараньского.

Дом стоит до сих пор на территории железнодорожного техникума по адресу Пушкинская 55. Снаружи он сохранился почти в первозданном виде. Дом был построен в конце 30-х годов архитектором Бараньским для директора Школы Техничной пана Чапкевича, который жил там вплоть до своего ареста в ноябре 1939 года. После смены режима в сентябре 1939 года учебный процесс в Школе Техничной не прерывался. Студенты продолжали ходить на занятия, «старый» преподавательский состав практически оставался прежним, даже не прекратились работы по строительству учебных мастерских и возведению нового корпуса, а пан Чапкевич жил в своем доме. Трагедия произошла после 7го ноября 1939 года. В этот день всех учащихся и преподавателей школы специальным приказом, разосланным по всему городу, обязали принять участие в демонстрации, посвященной празднованию годовщины Октябрьской революции (“День 7го ноября — красный день календаря”). Школа Технична выполнила “указание сверху” и многочисленной колонной прошла мимо трибуны, которая была установлена на нынешней площади Ленина. Все шли молча, без лозунгов, флагов и транспарантов, а поравнявшись с трибуной все, как по команде, отвернулись от нее, то есть сделали “равнение наоборот”. Пройдя еще несколько метров вперед, вся колонна Школы Техничной свернула влево и дружно направилась в костел. Наказание за такое демонстративное неприятие новой власти последовало незамедлительно. Начались аресты, расстрелы, суды. Тюрьма Бригитки была переполнена. Попал под эту расправу и пан Чапкевич. Он был арестован с полной конфискацией имущества и сослан в Гулаг. Он выжил, после войны вернулся в Польшу, но в Брест больше никогда не приезжал.

В его доме поселились “новые хозяева”. Это были “благонадежные преподаватели”, присланные “с востока” для налаживания учебного процесса и набора новых студентов. Среди них был и мой дед. Его назначили сначала завучем, а потом директором железнодорожного техникума (так стала называться Школа Технична).

Дом встретил новых жильцов пустыми стенами. При конфискации все имущество пана Чапкевича было изъято. О прежнем хозяине напоминали только два, сиротливо стоящих на террасе, деревянных шезлонга.

В доме жило несколько семей. Кто-то занимал одну комнату, кто-то две. Деду, как начальнику, отдали весь верхний этаж. Кухня была общей. В доме было два туалета и одна ванная. В ванной комнате посередине стояла белоснежная ванная, был умывальник с двумя разными кранами для рук и для лица. Кроме этого в полу была встроена отдельная маленькая ванночка для мытья ног. Было еще одно совсем непривычное для советского человека приспособление: биде.

Архитектор Бараньски сделал все, чтобы в доме было комфортно. В каждой комнате были встроенные шкафы ( сохранились до сих пор). Гостиную и столовую разделяла раздвижная стенка. Была своя котельная, но почему-то не было водопровода. Каждый вечер воду надо было качать из колодца специальным насосом. Отопление было водяным, ,горячая вода нагревалась и подавалась через кухонную плиту, которую топили дровами. На кухне стоял большой белый шкаф, который при Чапкевиче служил холодильником. Корпус шкафа был деревянным. Внутри он был оббит оцинкованными пластинами с карманами, куда загружался лед. Но пользоваться по назначению этим чудом новые хозяева не могли, потому что неоткуда было достать лед. При Польше заготовка льда для нужд населения и производства была поставлена на промышленном уровне. Зимой специальные бригады кололи лед на реке, грузили на баржи или складывали в специальных хранилищах. Лед можно было приобрести, то бишь заказать и купить, в любое время года. С приходом новой власти и лед исчез тоже.

В доме были светлые и темные паркетные полы из дуба и клена. До войны их сначала мыли скипидаром, потом натирали мастикой. После войны скипидар исчез, поэтому стали мыть водой, а потом уже покрывали мастикой. В начале 60х годов мы переехали в новое жилище. После нас в доме никто не жил. Он долго пустовал, потом там была библиотека техникума, какое-то время в доме размещался филиал Гомельского института инженеров железнодорожного транспорта, но после закрытия филиала дирекция техникума долго не знала, как использовать освободившееся строение, пока не нашлись желающие взять его в аренду. За домом никто не ухаживал, паркет замазали толстым слоем масляной краски. Но, как ни странно, именно это спасло паркетную доску от порчи. Если снять краску, отциклевать и отшлифовать полы, вашему взгляду откроется прекрасного качество паркет.В доме сохранилась дубовая лестница (она тоже покрыта масляной краской). До войны в каждую ступеньку были вмонтированы латунные держатели для крепления ковровой дорожки. После оккупации они исчезли.

Сад вокруг дома заслуживает отдельного описания. Он проектировался вместе с домом, создавая единый архитектурный ансамбль. С улицы и со стороны железнодорожных путей дом практически был невидим, так как его окружал забор, плотно увитый диким виноградом. В саду росли сортовые яблони, груши, малина, клубника и прочие ягоды. Вдоль дорожек были высажены розы и декоративный лук. Была даже маленькая теплица. Во время оккупации в доме жили немцы. Они посадили грецкий орех и настоящий виноград. Все прижилось и плодоносило вплоть до нашего отъезда.

Год назад я с отцом была в доме. Внутренняя планировка изменилась, так как арендаторы меняли ее в зависимости от своих потребностей. Но многое сохранилось в первозданном виде: двери, дверные косяки, оконные рамы, встроенные шкафы, лестница на чердак….Для отца это была встреча с детством, юностью и молодостью. Когда мы бродили по пустым заброшенным комнатам, дом словно ожил, напомнив о тех, кого уже нет с нами, о радостных и драматических событиях, которые происходили с нами в его стенах на протяжении не одного десятилетия.

ЗАПИСКИ БРЕСТСКОГО НЕКРОПОЛИСТА

Posted on 29.11.2020by Natalia

В Бресте вышла книга Ивана Чайчица “Записки Брестского некрополиста”. Низкий поклон автору, который долго и кропотливо по крупицам собирал сведения об этой незаслуженно забытой странице истории города.

У человека есть определенные места, которые он почитает — это его родной дом, малая родина, это в том числе и кладбище.

Надо честно признать, что советское государство никогда не заботилось о сохранении старых кладбищ. Вандализм в местах, где имелись людские захоронения не признавался преступным, мало того, очень часто вандалом выступало само государство.

Состояние кладбища отражает характер поколения, его способность оглянуться в прошлое, быть терпимым и благодарным. Мемориализация забытых и разрушенных некрополей может стать одним из источников формирования нашей исторической памяти, которая деформировалась или просто стиралась на протяжении десятков лет.

Разрушенных кладбищ уже не вернуть. То малое, что сохранилось, находится в плачевном состоянии. В данном контексте издание книги Ивана Чайчица является знаковым событием, которое должно привлечь широкое общественное внимание к этой актуальной сфере краеведения.

Фото: Олег Полищук