После войны в Бресте на многих зданиях можно было увидеть надпись “Хозяйство генерала Прусса”. Хозяйство представляло собой войсковую часть, которая занималась строительными и восстановительными работами не только в Бресте, но и в других местах огромного советского пространства. Генерал Прусс был известным, множество раз награжденным орденами, уважаемым военным начальником и талантливым инженером. Он родился в Барановичах. Почти вся его семья, включая родителей, погибла в гетто в местечке Талька Пуховического района. Там сейчас находится небольшой мемориал памяти жертв Холокоста. Одним из инициаторов создания памятника жертвам геноцида евреев в Тальке был Илья Ефимович Прусс. С 45-го года штаб военной части генерала Прусса находился в Бресте в здании, которое сейчас нам известно, как музыкальная школа #1. Что было в этом большом красивом доме до войны и во время войны? Когда и кем оно было построено? В связи с моими очень ограниченными возможностями поиска я этих сведений нигде не смогла найти.
Генерал-майор инженерных войск Илья Ефимович Прусс (1903-1972)
Благодаря статье Юрия Макарчука “Дом доктора Милевича. История здания по ул. Карбышева 30” я узнала, кто проживал в этом здании, когда там находился штаб войсковой части 34480. Жильцов было не много: сам генерал Прусс, личный шофер генерала, главный бухгалтер части Коровина Лидия Дмитриевна и ее дочь Татьяна (в замужестве Ключерева). Семья Коровиных приехала в Брест в 1939 году. Отец Татьяны был одним из заместителей командира 6-ой стрелковой дивизии, которая участвовала в сентябрьской операции Красной Армии в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа. До 22 июня 1941 года часть дивизии дислоцировалась в крепости, другие ее соединения располагались в Бресте и окрестностях. Когда началась война, майор Коровин не смог пробиться к окруженному в крепости гарнизону и с оставшимися бойцами с боями ушел на восток. Татьяна с матерью остались в Бресте, пережив под оккупацией все тяготы и мытарства “восточниц”, да еще и жены и дочери командира Красной Армии. Судьба майора Коровина долго оставалась неизвестной. Семья получила извещение с короткой фразой “пропал без вести”. Но после долгих поисков Татьяна Дмитриевна нашла могилу своего отца. Он умер от ран, полученных в бою при выходе из окружения, и был похоронен в братской могиле в районе Смоленска вместе с погибшими с ним его солдатами, с которыми он с боями отступал от Бреста. Ежегодно Татьяна Дмитриевна ездила в небольшой городок в Смоленской области, куда её привозили со станции работники местного военкомата, чтобы потом отвезти на перекрёсток полевых дорог к одинокому, заросшему травой кургану, обнесённому деревянным штакетником, с небольшим памятником в центре – братской могиле, в которой покоился майор Дмитрий Коровин. Несмотря на то, что были выяснены и обстоятельства гибели, и место захоронения майора Коровина, он до сих пор официально числится, как без вести пропавший. По крайней мере так его статус обозначен в Брестской книге “Память”. Звучит ужасно, но советской власти не выгодно было искать тех, кто пропал, так как семьи фронтовиков, получившие извещение с формулировкой “пропал без вести”, были лишены какого-либо вспомоществования со стороны государства.
Поисковики-одиночки, группы, целые отряды разыскивали на местах боёв останки наших павших солдат, действовали на голом энтузиазме, возвращая имена пропавших без вести. Число возвращённых из небытия погибших фронтовиков росло, к благородному делу подключились военные подразделения. Это радовало всех, но вызывало беспокойство финансовых органов, озабоченных растущей суммой выплат накопившейся задолженности семьям погибших. Было принято решение прекратить выплаты по найденным в результате поисков документам и личным знакам. Действует ли это решение до сих пор, я не знаю, но майор Коровин продолжает числиться “без вести пропавшим”. За многомиллионными цифрами погибших стоят реальные судьбы и имена. Все они жертвы адской агрессии. Еще один жуткий штрих к проблеме памяти о тех, чьи имена стали безликой статистикой: в конце июня 41 года мальчишки, школьные друзья моего отца, решили пойти на рыбалку на Буг. В предвоенное время Буг был не только рыболовным угодьем, но и местом загородного отдыха, купаний. Когда мальчишки добрались до реки, то, не задерживаясь, повернули обратно прочь от её берегов, потрясённые увиденным. По реке плыли трупы красноармейцев. Некоторых из них течением прибило к берегу. Они оставаясь на отмелях, застревая в прибрежных зарослях кустов ивняка. Это был жуткий сплав человекоповала. Сколько безымянных могил защитников Брестской крепости было разбросано по берегам Буга, Нарева, Вислы, сколько останков бесследно растворилось в их водах … Они действительно «канули в Лету», которой стали для них эти реки.
Но возвратимся к зданию музыкальной школы. Меня отправили учиться играть на фортепьяно, когда я еще ходила в детский сад. Я не помню, чтобы я горела желанием играть вообще на каком-либо музыкальном инструменте, но мне нравилось, что два раза в неделю, когда в детском саду всех укладывали в кровати на ненавистный “тихий час”, за мной приходила бабушка и вела меня на занятия в музыкальную школу. Еще одной приманкой для поддержания моего желания посещать уроки фортепьяно было то, что бабушка по дороге в школу туда и обратно должна была рассказывать мне интересные истории. Это было моим условием. Поэтому бабушка тщательно готовилась к нашим походам. Иногда она могла выбрать “свободную тему”, но часто я заранее давала ей конкретное задание, и бабушке приходилось покопаться в дедовой большой библиотеке, чтобы найти нужную информацию для любознательной внучки. Кроме этого в музыкальной школе была балетная студия, которую на общественных началах вела один раз в неделю педагог музыкальной школы Преображенская. Я не знаю, что послужило ее желанию учить нас стоять в разных позициях, делать плие и многочисленные виды батманов: то ли любовь к балету, то ли любовь к детям. Группа у нас была небольшая: 6-7- летние девочки и один мальчик такого же приблизительно возраста. Всего человек 15. Брали всех желающих, не глядя на телосложение, гибкость и осанку. Группа просуществовала недолго, но основы занятия у станка мы освоили очень хорошо. Для отчетного концерта нам всем сшили балетные пачки. Самые красивые были у тех девочек, чьи мамы “достали по блату” атлас и капрон. Мне пачку сшила бабушка. Кусок белого атласа она раздобыла, а вот с капроном вышла осечка, поэтому моя пачка состояла из нескольких слоев цементно накрахмаленной марли, которую, кстати, тоже было не так просто купить в условиях тотального дефицита. Мы исполнили полонез Огинского и еще что-то на музыку Чайковского. На этом мои занятия балетом благополучно завершились. Но фотография осталась.
В школе всегда было очень чисто и пахло масляной краской. Родители ждали своих детей, сидя на деревянных откидных стульях, которые стояли напротив входа в актовый зал рядом с маленькой раздевалкой. На первом этаже сразу при входе в школу слева был узкий коридор, где находилась бухгалтерия, кабинет директора школы Манучарова и классы, где занимались скрипачи и виолончелисты. Там же была и маленькая дверь, которая вела в актовый зал. Во время экзаменов, академических концертов и технических зачетов около этой двери толпились ученики в ожидании своего выхода на сцену, где стоял величественный черный рояль. На второй этаж вела широкая каменная лестница в два длинных пролета. Второй этаж был относительно тихим. Там находился кабинет завуча, библиотека, классы, где проходили занятия по сольфеджио и музлитертуре. Поднимаясь на третий этаж, сразу же понимал, что тут находится епархия фортепьянного отделения. Пока, уже не помню в каком году, двери классов не оббили дермантином, звуки гамм, этюдов, арпеджио, аккордов и прочих музыкальных пьес превращались в какофонию, которая прекращалась только на короткие промежутки перемен между звонками на урок. В школе было только два рояля. Один стоял в актовом зале, а второй царил в большом классе заведующей фортепьянным отделением Тамары Николаевны Галицкой. В остальных классах стояли не очень хорошего качества пианино, что совсем не мешало многим талантливым ученикам с помощью многих великолепных педагогов овладевать техникой и исполнением сложнейших музыкальных произведений.
Четвертый этаж очень отличался от второго и третьего. Скорее всего когда-то это были чердачные помещения. На четвертом этаже были очень низкие потолки, малюсенькие классы, которые располагались вдоль узкого коридора. Там “сидели народники”. Их в школе было мало видно и совсем не слышно. Точно также не было видно и слышно “духовиков”. Их классы располагались в глубоком подвале. Лестница в подвал находилась сразу же за входом в актовый зал. Она же вела и в мрачный туалет, кстати, единственный на всю школу.
Стены во всей школе были покрашены масляной краской. Пол был разный: где-то был паркет, где-то линолеум, где-то каменная плитка, а где-то просто крашеные доски
Сейчас школа выглядит совершенно по-другому. Благородный серый фасад выкрасили в раздражающе розовый оттенок, исчез дикий виноград, который обвивал часть стены и красиво смотрелся особенно весной и осенью. Нет больше огромной плакучей ивы. Она росла справа от входа в школу и была как бы неотъемлемой частью здания. Между школой и соседним домом были бетонные ступени, которые спускались во двор. Через двор можно было пройти к парку Иконникова, чтобы обязательно полюбоваться огромным серебристым тополем, который возвышался великаном в его центре. Ступеньки замуровали. Прохода больше нет.
Тополь в сквере Иконникова. Рисунок В.Губенко
После многочисленных ремонтов изменился и внутренний антураж школы. Облик школы моей памяти, как бы лучше выразиться, был “взрослым”: темные тона, никаких украшений, никакой “наглядной агитации” кроме портретов композиторов и огромной картины Эдуарда Куфко, на которой был изображен тоже какой-то композитор. Сейчас у школы другая цветовая гамма. Остался ли дух? Осталось ли то, что делало школу источником культурного воспитания, интеллигентного общения, понимания и любви к музыке. Надеюсь, что да. Школу моей памяти делали не стены, а педагоги. О них, ушедших, но оставивших о себе навсегда добрую память и бесконечную благодарность, нужен отдельный рассказ.
Продолжение следует.
Natalia Levine