Мой друг Алик Садовский оказался в Бресте в июне 1941 года. Его мама Людмила Владимировна родилась в Бресте, но уехала в Москву еще до бурных событий 1918-1920х годов. Юная красавица, обладающая к тому же высоким культурным уровнем, она быстро нашла свое место среди образованного и интеллигентного московского общества. Ее красотой восхищались известные художники. Алик показывал мне один из ее портретов, написанным каким-то очень маститым автором. Она вышла замуж за московского профессора. Родила сына. Увидеть снова свою мать она смогла только после событий осени 1939 года. В 1940 году, оставив в Москве мужа-профессора, она с сыном приехала в Брест. Впереди были только радужные планы. Война сломала все.
22 июня 1941 года. Перекресток ул.Московской и ул.Пионерской. исход. (рис. В. Губенко)
Ранним утром 22 июня 1941 года Алик с мамой вместе с толпой беженцев, переполнившей Московское шоссе, уходили на восток под грохот далёкой и близкой канонады. Это был опасный путь. Нестройную колонну бредущих людей, не обращая на них внимания, обгоняли «полуторки». В кузовах грузовиков сидели семьи командиров Красной Армии, ответственных и потомственных совпартработников. Они имели возможность организовать транспорт для своих родственников. Однако большинство беженцев шли пешком. Среди них было много восточников. В основной массе это были женщины и дети, но попадались и мужчины, среди которых большинство составляли военные. Всех этих людей объединяло единое желание добраться до мест, суливших им безопасность. Они были уверены, что поход будет коротким, и они снова вернутся в Брест. Многие их земляки остались в городе, спрятавшись в подвалах домов или просто в квартирах, в ожидании благополучного скорого окончания «немецкой провокации», о которой их ещё недавно предупреждали.
Рассвет 22 июня 1941 года. Беженцы из Бреста уходят вдоль железной дороги на Жабинку, чтобы там дважды попасть под жесточайшую бомбежку двойного налета в 10-11 часов утра. (Рис. В. Губенко)
Алик с мамой добрались до Жабинки, которая становилась местом скопления брестских беженцев. Уже на второй день войны Жабинка стала глубоким тылом стремительно наступавшего вермахта. Путь на восток для беженцев был отрезан удаляющейся от них линией фронта. Надо было постигать науку выживания на оккупированной территории, не представляя сколько лет может продлиться оккупация и что их ожидает. Брестские беженцы начали обустраиваться в Жабинке, снимая комнаты, углы у её жителей. За гостеприимство они платили подённой работой в домах или на сельхозугодьях хозяев. Осенью 1942 года немцы, пытаясь в зародыше подавить возникающее партизанское движение и подозревая в связи с ним беженцев–восточников, организовали кровавую экзекуцию, убив практически всех женщин и детей. Это преступление оккупантов известно, как «Жабинковский расстрел». Алик с мамой чудом избежали гибели. Хозяйка дома, где они жили, предупредила их о готовящейся акции. Многие жители Жабинки знали о расстреле, так как полицаи из местных принимали непосредственное участие в этой расправе. Садовские вернулись в Брест и вновь поселились в доме бабушки на улице Крашевского, на Киевке. Долгие поиски работы Людмилой Владимировной закончились тем, что она нашла её на немецкой лесопилке в качестве разнорабочей. Алик, который до войны закончил два класса, тоже начал работать, освоив специальность чистильщика обуви. До создания гетто этот бизнес был в монополии у еврейских мальчишек. Теперь они были огорожены от внешнего мира колючей проволокой, а их места заняли «не евреи».
Чистильщики обуви – одна из самых распространенных специальностей детей и подростков довоенного Бреста. В большинстве этим занимались дети из бедных еврейских семей. После возникновения гетто, а затем и убийства всего еврейского населения Бреста, место чистильщиков заняли дети поляков, русских, белорусов. (Рис. В.Губенко)
Алик обзавелся нужным инвентарём и стал одним из многочисленных брестских подростков, оглашавших улицы города призывным перестуком сапожных щёток о деревянный ящик. Ящик служил для хранилища инвентаря и одновременно являлся подставкой для обутой ноги клиента. По всему городу раздавались рекламные вопли брестских мальчишек: «Stiffel putzen!!» Основными клиентами были немцы, которые, казалось, чистили свою обувь после нескольких шагов, сделанным ими по уличным тротуарам. До блеска начищенные сапоги были предметом их постоянной заботы. Алик работал на центральном вокзале в компании таких же, как он подростков, объединённых общей профессией и монополизировавших это хлебное место. За приобретённый их обувью блеск немцы щедро платили деньгами, разнообразными консервами, шоколадом. Всё заработанное было солидным приваром к скудному домашнему рациону Алика.
Брест. Оккупация. Чистильщики всегда и везде могли найти желающих привести свою обувь в надлежащий вид. 1942 г.
Почти все брестские подростки с возраста, когда они начинали осознавать и ценить свою самостоятельность, занимались избранным по своему характеру, уму и физическим возможностям делом. Физически крепкие, выносливые, здоровые ребята работали «трагашами» (от немецкого tragen – нести).Но они не были заурядными носильщиками. Почти у каждого из них была тележка, на которой они перевозили груз наёмщика. Основная масса трагашей ждала на вокзале прибытия с фронта отпускников. Трагаши сопровождали их до санитарно- пропускного пункта (Entlausungs-Anstalt), расположенного в Северном городке. Пройти эту процедуру обязан был каждый отпускник. Трагаши ждали своих клиентов, а потом сопровождали солдат обратно на вокзал. Королём трагашей считался мой одноклассник Витя Нечаев, «Чайка». Кстати, он, как и Алик, тоже был из восточников.
Вокзал ст. Брест-Центральный. Период оккупации. Немецкие отпускники направляются в пункт дезинсекции для санитарной обработки. Подростки с тележками “трагаши” (нем.tragen /нести) заменяли носильщиков. (Рис. В. Губенко)
Указатель на пункт обработки одежды и/или людей от вшей. ” Выход в город только для прошедших дезинсекцию в Бресте”. Брест, зима 1942 г.
Ещё одну группу малолетних бизнесменов составляли вездесущие «хандляже», торговцы – продавцы, а на языке советского уголовного кодекса – мелкие спекулянты: покупали оптом, продавали в розницу, получая хорошую маржу. Особенно на сигаретах. У немецких солдат покупали блоки сигарет, затем шла торговля в розницу. Важно было как можно дешевле выторговать сигареты у немцев, которые отчаянно и упорно торговались с подростками. Это хорошо умел делать мой одноклассник, ставший в последствие моим многолетним приятелем, Женя Летун , он же «Лётка», «Ружичка». Среди этих незаурядных талантов попадались совершенные уникумы. Неприметный карликовой внешности Цезарь Короленко «Цезарусь» мог сбыть, «впарить» любому обратившемуся к нему клиенту совершенно ненужную тому вещь, да ещё и по драконовской цене. После освобождения Бреста такими «акулами» бизнеса были переполнены классы не только нашей семилетки, но и все школы.
Брест. Оккупация. Король розничной торговли Гинио-“Розочка” (Женя Летун) в процессе покупки популярных сигарет “Juno”, которыми торговали немецкие солдаты. (Рис. В. Губенко)
Моя «деловая» практика была кратковременной, жалкой и убыточной, как финансово, так и морально. Летом 1943 года на Саратовском базаре я попытался продать скопившиеся дома газеты, полученные по обязательной подписке родителей. Газеты пользовались спросом на базаре в качестве курительная бумаги. Госцена газеты составляла 10-15 копеек. На базаре ее можно было продать за 5 рублей. Торговля, казалось, сулила огромный барыш, но он был мизерным по сравнению с ценами на продукты. Одна буханка хлеба стоила несколько сот рублей, стакан семечек – 15 рублей. Я не успел продать и пары газет, как был задержан милиционером и доставлен в участок. Газеты, как предмет спекуляции, были конфискованы. Жалкая выручка от их продажи, обнаруженная при мне при обыске, тоже. Из милиции меня вытащила мама. Во время оккупации продажей газет и журналов в Бресте занималось много ребят. Они были вездесущи – в залах ожидания на вокзале, в вагонах среди немецких солдат, пассажиров, в немецких учреждениях, столовых, на улицах города. Службы охраны и безопасности относились к ним лояльно, ведь мальчишки распространяли продукцию немецкой пропаганды. Этим пользовались подпольщики, как польские, так и советские.
Оккупационные будни. Торговые ряды рынка. Брест, лето 1942 года
Многие ребята, оказавшиеся в Бресте после 1939 года и оставшиеся в оккупации, ради безопасности старались выглядеть и вести себя так, чтобы не отличаться от местных сверстников. Алик быстро ассимилировался, и никто в 10-летнем мальчишке не смог бы разглядеть сына московского профессора. Он был одет так, что ничем не выделялся из среды своих местных сверстников. На ногах – добротные яловые, окованные гвоздями и подковами, всепогодные немецкие сапоги с просторными голенищами, в которые солдаты часто засовывали свои ручные гранаты–колотушки. Брюки заправлены в сапоги, удобная куртка местного покроя, заломленная на «бакер» фуражка с лаковым козырьком и голубым кантом. Фуражка прикрывала копну густых русых, слегка вьющихся волос. Под козырьком – весёлые голубые глаза, правильные, тонкие черты лица. На вид – типичный местный chlopak, urwis z Kijówki. При этом всё было «zierlich–manierlich, ganz akkurat». Сапоги были всегда начищены. Профессия обязывала. Впрочем, за чистотой обуви следили все жители города от мала до велика, не жалея на её смазку даже аппетитных ломтей сала, если не было сапожной ваксы. Сапоги были универсальной, практичной, надёжной обувью большинства жителей города всех возрастов и обоего пола. Их шили «на заказ» отличные мастера. Профессия сапожника обеспечивала гарантированный кусок хлеба насущного. В большинстве своем сапожным ремеслом занимались евреи. Все они были убиты в октябре 1942 года при ликвидации гетто. Обувь также можно было купить и на базаре, в том числе и военную разных армий. Особым спросом пользовались немецкие солдатские сапоги и ботинки. Модельная обувь, купленная ещё в довоенное время, бережно хранилась, дожидаясь лучших времён. Но одежда еще не давала гарантий быть признанным «своим». Нужно было не только знать польский язык, но и хорошо владеть им. Это был язык общения местных жителей города, сохранившийся с довоенного времени. Кроме того, несмотря на то, что оккупанты включили Брест в состав Рейхскомиссариата «Украина», а генерал-губернаторство «Польша» осталось за Бугом, сами они всегда использовали польский язык при контакте с местным населением, считая, что это территория бывшей Польши, временно отошедшая СССР по договору Риббентропа–Молотова. Кроме польского языка Алик владел немецким в объёме, позволявшем ему без труда договориться с клиентами, а поскольку среди них попадались и венгры, и итальянцы, кое–что он усвоил и из этих языков. Алик с первых дней нашего знакомства, быстро перешедшего в тёплую дружбу, стал охотно знакомить меня со своим фольклорным богатством – польские, немецкие, итальянские, венгерские песенки, дразнилки и, конечно, образцы оккупационной ненормативной лексики, которая показалась мне смешной и безобидной по сравнению с чудовищным русским матом, повседневностью нашей жизни, каждое слово которого страшнее удара кнута. Но многое из сообщённого мне Аликом я помню до сих пор. Могу привести пример самого безобидного: Meine liebe wesz, Dokąd wędrujesz? Ich wędruje in die Schule, Do każdego za koszule.
Брест. Оккупация. Лето 1942 года. (Источник eBay)
Надо сказать, что все мои школьные друзья, пережившие оккупацию, тоже наелись досыта этим линговенигретом, которым их кормило военное лихолетье. Они хорошо владели сложившимся арго, с коррективами, привнесёнными в местный сленг оккупацией, чувствовали разницу между приватным и обычным языком общения, как между собой, так и с «клиентами». Вообще, они много чего знали и испытали: и что такое «laponka» – облава, которую они научились предугадывать, изучив малейшие признаки её подготовки, и спасаться от полицейских плетей и всяческих опасных осложнений, т.к. «улица была полна неожиданностей», поджидавшими их в любое время суток, как впрочем и всех жителей города. Видели они и публичные казни, и трупы убитых нарушителей комендантского часа, и массовые расстрелы. В 1943 году немцы начали организовывать высылку подростков на принудительные работы в Германию. Алик Садовский тоже попал в списки для высылки. Людмиле Владимировне удалось спасти сына. Возможно, тут одинаковую роль сыграли и невероятная коррумпированность немецких чиновников, и то, что мама Алика работала на немецком предприятии. Об этом эпизоде своей жизни мне рассказал Алик, когда дружба между нами достигла такой степени доверия, что позволяла вести столь откровенные разговоры.
Брестский вокзал. Отправка на работы в Германию. ( Источник eBay )
Фольклорное богатство, приобретённое Аликом на привокзальной площади и на брестских улицах, не люмпенизировали его. Это был начитанный парнишка, уже знакомый с образцами мировой литературы. У меня тоже к этому времени образовался небольшой запас прочитанной классики, и мы делились друг с другом своим знанием прочитанного, узнавая новое для себя. Так для меня впервые зазвучало имя польского писателя Хенрика Сенкевича, автора исторических романов «Potop», «Ogniem i miechem». Алик прочитал их в оригинале, но о содержании, особенно последнего, не распространялся. Просто сказал, что я должен их прочесть, потому что они очень интересные. Я не знаю, было ли ему тогда известно, что в Советском Союзе творчество писателя оценивалось очень негативно, а книги его были под запретом. Алик стал моим гидом, справочником–путеводителем. Наши совместные с ним прогулки по Бресту были интересны и познавательны. Постепенно у меня формировалось чёткое представление о жизни населения Бреста под оккупацией, свободное от пропагандистских клише. Эту жизнь можно было сравнить с хождением по минному полю, где мины установлены со взрывателями «свой – чужой».
(Из воспоминаний В. Губенко)