Гестапо, жандармы проводили аресты коммунистов, советских работников, сотрудников НКВД, суда, прокуратуры. В этом они находили помощь от некоторых жителей, потерявших во время террора НКВД своих родных и близких. Советская пропаганда называла их предателями. А на что они надеялись? На любовь и признательность жертв к своим палачам? Для поляков смертельными врагами были и нацисты, и коммунисты, уничтожившие их страну. Теперь два смертельных друга сцепились не на жизнь, а на смерть.
Случаи выдачи жителями скрывавшихся советских работников не были редкостью. Однако они стали также жертвами предательства руководства Обкома партии и её первого секретаря Тупицина, который, спасая свою шкуру, оставил в целости и сохранности картотеку всех коммунистов областной и городской парторганизации: у него, видите ли, не было ключа от сейфа. Это преступление равносильно потери полкового знамени, за что по воинскому уставу командир полка и его штаб подлежали расстрелу. Тупицин не только уцелел, но по составленным им лживым доносам было расстреляно командование 4-й Армии. А предатель, благополучно «повоевав» в тылу, вернулся на свою должность после войны, не мучаясь, как все подлецы, угрызениями совести.
В руки гестапо попали документы с фотографиями и адресами. Им оставалось только проводить аресты. И здесь тупицины и ему подобные, чтобы скрыть своё подлое трусливое предательство придумали и распространили ложь о том, что коммунистов выдавали изменники из местных жителей.
Осенью 1941 года Летуны перебрались в соседний дом на улице Збажовой – Мостовой, в дом Скорбника. Хозяина дома вместе с семьёй немцы переселили в гетто. Скорбники попросили переехать в их дом и присмотреть за ним до их возвращения. Они не вернулись на Збожовую, переселившись навсегда в расстрельную яму на Бронной Горе осенью 1942 года. А семья Летунов вместе с другими квартирантами жили в этом доме до его сноса в 80-х годах при строительстве нового путепровода, соединившего город с Граевкой.
«Привычным» зрелищем для жителей города стали валяющиеся на улицах города трупы убитых евреев. Всё еврейское население загнали в большое гетто, занимавшее значительную часть центра города. Осенью 1942 года всех евреев расстреляли на Бронной Горе. Еврейское население уничтожалось во всех городах и сёлах. Немцы превратили территорию Зап. Белоруссии в зону «Judenfrei» – свободную от евреев.
Глубокой осенью 1942 года, ранним утром по дороге в школу, Женька попал в облаву, устроенную немцами на перекрёстке улиц Гоголя и нынешней Советской. Довольно большая толпа стояла в оцепенении, не понимая, для чего их согнали. Вскоре подъехала крытая машина. Из неё жандармы вытащили трёх человек: отца и двух его сыновей. Каждому на груди повесили табличку с надписью: «Ja rabowalem getto» – «Я грабил гетто». Всех троих повесили на суках деревьев. Казнённые провисели три дня, после чего их убрали. Деревья спилили. Сейчас возле этого места стоит помпезный памятник 1000-летию Бреста. Казнённые работали на сортировке вещей расстрелянных евреев. По окончании работы при проверке у них обнаружили драгоценности, которые в последний момент им подбросили их коллеги по работе, опасаясь быть пойманными при обыске. Люди, работавшие на сортировке, как правило, были случайными прохожими, которых немцы хватали на улице.
В школу Женька попадал с Граевки, перейдя железнодорожные пути по автодорожному мосту. Пешеходный мост был открыт только для немцев. На мосту нельзя было останавливаться. За этим следили немцы. Часовые, понукая пешеходов криками «Los! Los!», угрожающе снимали с плеч винтовку, если кто-нибудь из них замешкался.
Однажды, зимой 1943 года, спеша в школу по мосту (стоял сильный мороз), Женька стал свидетелем, как заключённые перегружали из вагонов что-то похожее на большие поленья. Он спросил у обгонявшего его мужчины, что перегружают из вагонов? дрова? «To sа ludzi» – «Это люди», – услышал ответ. Заключённые перегружали трупы людей, умерших от болезней на принудительной работе в Польше.
В новогоднюю ночь 1943 года была взорвана бомба в немецком ресторане на улице Пушкинской. Сейчас на этом месте стоит здание Гражданпроекта. Проходя утром мимо ресторана, Женька видел вырванные взрывом оконные рамы, на тротуаре валялась новогодняя ёлка с остатками мишуры, украшений.
Взорвалась бомба в багажном отделении вокзала Брест-Центральный. Обошлось без жертв. Ущерб был незначительный: вырванная дверь, частично уничтоженная кладь пассажиров. Взрыв имел чисто символическое значение. Это было единственное повреждение, которое получило здание вокзала во время войны. В 1939 и в 1941 г.г. его пощадили немецкие бомбы. Здание исправно несло свою службу при всех властях. Его ремонтировали, реконструировали, расширяли, но внутри ещё сохранился его, можно сказать, первоначальный вид. Впрочем, его уже “уничтожили” официально на бумаге местные «историки», утверждая, что он был взорван немцами при отступлении, а фотография вокзала, сделанная военным корреспондентом 28 июля 1944 года, на которой он стоит в целости и сохранности, их не убеждает: велено говорить взорван – значит взорван.
На базарной площади повесили женщину – польку, подпольщицу. Через три дня тело сняли. Из-за верёвки женщины-торговки устроили свалку, потому что по поверью верёвка висельника приносит удачу. «Оккупационные будни» – так комментировал в последствии свидетель произошедшего мой одноклассник Коля Рыбаков.
Террор оккупантов усиливался. Участились аресты, облавы. Людей расстреливали в тюрьме, в крепости, на фортах. Цена жизни уменьшалась, прожитый день был удачей, и в своих поступках многие руководствовались родившейся в лихое время польской пословицей: «Wsczystko jedno wojna!», русский аналог: «война всё спишет!» В этих словах звучал фатализм и слабая надежда на хорошее будущее.
Было ещё одно очень популярное среди городского и сельского населения присловье, которым оно пыталось уберечь своё имущество от экспроприаторов всех мастей. Партизанам всех мастей, переворачивавших их дома, сараи в поисках продуктов и одежды, они говорили: «Nema nic, wsczystko german zabral!», немцам и их союзникам на их требование: «Matka, jajka, mleko, szpik!» – отвечали, что ничего нет, всё забрали бандиты: ссылаться на партизан было опасно, могли обвинить в сотрудничестве с ними, а это каралось неминуемым расстрелом.
Потом эта пословица надолго вошла в наш школьный обиход, и на какую-нибудь просьбу, особенно поделиться хлебом, звучал ответ: «Nema nic, wsczystko german zabral!». Такой вид отказа вызывал смех, а не обиду.
Во время оккупации в городе звучали не только выстрелы, но и музыка. В одном из до сих пор сохранившихся домов на площади Свободы (большом, двухэтажном, с балконом) было общежитие немецких медсестёр, работавших в многочисленных военных госпиталях, разбросанных по городу. Идя в школу, Женька ежедневно проходил мимо общежития, т.к. его школа находилась неподалёку, в доме на углу улицы Листовского (Будённого) и площади Свободы. Довольно часто перед общежитием медсестёр усаживался немецкий духовой оркестр. Он исполнял вальсы, мелодии из оперетт, какие-то народные немецкие мелодии, бравурные марши. После каждого исполненного номера медсёстры, заполнившие балконы и открытые проёмы окон, громкими аплодисментами благодарили музыкантов, а капельмейстер раскланивался, приложив руку к козырьку фуражки. Женька в такие дни в школу или опаздывал, или не попадал вовсе, оставаясь в толпе слушателей из прохожих до конца выступления оркестра.