Книга “Брестское гетто. Воспоминания и документы”

Posted on by Natalia

Летом в Бресте вышла книга Ивана Чайчица «Брестское гетто. Воспоминания и документы». За тридцать лет – это первое серьезное, документально обоснованное издание, которое факто- и фотографически рассказывает нам о трагедии последнего года с небольшим существования и гибели еврейской общины Бреста.  Подготовить к публикации книгу с таким содержанием было невероятно тяжело. Трудно даже представить, каких моральных сил стоило автору изо дня в день на протяжении почти года быть погруженным в историю тысяч убитых, замученных, умерших, а потом и вовсе исчезнувших из 1000-летней памяти города. Нельзя сказать, что история Брестской еврейской общины не интересовала специалистов, краеведов, журналистов. Было опубликовано не мало статей на эту тему, были попытки рассказать о важной роли евреев Бреста, которые на протяжении многих веков составляли половину населения города. А потом, раз, и за один день все исчезли. Представьте, что вот в наше время вдруг исчезает половина жителей. Не просто исчезает, а ее убивают. На глазах у другой половины. Убивают не потому, что они сопротивлялись властям, призывали к борьбе или были вооружены. Их всех, женщин, детей, младенцев, стариков убили только только потому, что они были евреями. В книге нет эмоциональных описаний, разве что в воспоминаниях чудом уцелевших узников гетто.  Но за сухими фактами документов мы не можем не увидеть, не почувствовать тот ужас и катастрофу, которую испытали тысячи невинных жертв. Книга тяжелая. Но ее появление – знаковое событие, хотя многие брестские ученые мужи, так или иначе причастные к изучению этой темы, попросту проигнорировали издание, в отличие от многих солидных университетов, библиотек и музеев, которые посчитали за честь получить книгу Ивана Чайчица и дали высокую оценку объему исследовательской работы и качеству презентации собранного материала. 

История щедра на уроки. Вопрос только в том, насколько хорошо человечество их усваивает. Все последние события говорят о том, что очень плохо. Снова звучат призывы к убийству, к насилию, к террору. Снова гибнут тысячи невинных, потому что кто-то присвоил себе право решать, кому жить, а кого надо стереть с лица земли. В 21-м веке мы овладели высокими технологиями, но потеряли много качеств, данных нам свыше: сострадание, участие, любовь к ближнему, понимание того, что со злом во всех его проявлениях надо бороться, потому что сегодня оно накрыло одних, а завтра может прийти к нам.

15 октября — День памяти уничтожения Брестского гетто. Как всегда, по традиции, у единственного в городе памятника, соберется небольшая группа тех, кто из года в год приходит туда почтить память тысяч невинно убиенных и сказать заветную фразу : НИКОГДА БОЛЬШЕ!   Да услышит Бог эти слова!

Книга “Брестское гетто. Воспоминания и документы” (автор Иван Чайчиц) заняла достойное место в библиотеке Венского института Визенталя. 12 сентября 2023 г., Вена, Австрия

 

 Венский институт Визенталя был создан в 2009 году на базе огромной поисковой работы и архива Симона Визенталя и является научно-исследовательским центром, деятельность которого посвящена исследованиям, документированию и изучению всех аспектов антисемитизма, расизма и Холокоста, включая причины возникновения и последствия.

Так как исследования и проекты в VWI носят международный и междисциплинарный характер, книга о Брестском гетто поможет многим расширить и углубить тему изучения Холокоста на оккупированных территориях бывшего СССР.

 

Книга Ивана Чайчица “Брестское гетто. Воспоминания и документы” зарегистрирована в New York Public Library (NYPL). 18 ноября 2023 г.

Публичная Библиотека Нью-Йорка является главной библиотекой города и интеллектуальным лицом Нью-Йорка.

Natalia LEVINE 

Once upon a time…

Posted on by Natalia

Once upon a time, «ранним серым зимним утром три ржавых одноэтажных автобуса выехали из Варшавы. Как след советской эпохи, они тянули за собой черный дым и вонючие дизельные пары, направляясь на восток. В первом автобусе ехали Почетный судья Высокого суда Великобритании, два Королевских адвоката и их младший советник, а также судебные стенографистки и несколько должностных лиц лондонского Центрального уголовного суда Англии и Уэльса, более известного как Олд-Бейли. В следующем автобусе находились присяжные – восемь мужчин и четыре женщины,- а также шесть чиновников суда и два офицера отдела защиты присяжных Metropolitan Policе, чтобы гарантировать отсутствие любых контактов присяжных с представителями британской прессы, которые ехали в третьем автобусе. Все они следовали не только в страну, которую никто из них не знал, они путешествовали в прошлое, чтобы оказаться на месте преступлений, совершенных 57 лет назад. Предполагаемый преступник, который к этому моменту уже более 50 лет проживал в Великобритании никем не опознанным и вне всяких подозрений, остался в Лондоне. Судебный процесс над ним был отложен из-за беспрецедентного визита британских присяжных за границу» (The Ticket Collector from Belarus, стр.1)

Олд-Бейли(Центральный уголовный суд). Разбирает уголовные дела по тяжким и другим преступлениям, которые вызывают широкий общественный резонанс. Лондон.

Once upon a time. Такими словами обычно начинаются английские сказки. События, произошедшие в Бресте в феврале 1999 года, не были сказкой, но для многих воспринимались, как фантастика. В первую очередь самими гражданами Соединенного Королевства. Их приезд в Беларусь был связан с судебным процессом над Андреем Савонюком. Савонюк был первым и единственным преступником, осужденным на территории Великобритании по Закону о военных преступлениях. Об этом беспрецедентном процессе британского правосудия много писали и в зарубежной, и в отечественной прессе. В 2022 году Майк Андерсон и Нил Хансон опубликовали книгу под названием «Билетный контролер из Беларуси»( The Ticket Collector from Belarus ) После международного успеха первого издания, в январе 2023 года в Лондоне вышел второй тираж этой книги. О том, кто такой Савонюк, какие преступления он совершил, как его отыскали спустя полвека после окончания войны можно прочитать на очень интересном сайте domachevo.com ( Полицай Андрей Савонюк ) и на https://rubon-belarus.com/repressii/on-byl-zverem.html.

С юридической точки зрения дело Савонюка было уникальным еще и потому, что впервые за всю историю британского правосудия суд присяжных выехал за границу, чтобы осмотреть место преступления. Савонюка защищал один из лучших королевских адвокатов Уильям Клэгг. Он был уверен, что выбрал правильную и надежную линию защиты своего подопечного, утверждая, что суд присяжных не может вынести справедливый приговор, так как не видел место преступления, а попасть «на край света» в Домачево, даже если он, как адвокат, будет об этом ходатайствовать, его просьбу не удовлетворят, поскольку ни один британский присяжный никогда не выезжал заграницу. Однако принятый еще в 1991 году Закон о военных преступлениях, позволивший выдвигать обвинения за преступления, совершенные иностранцами против иностранцев на чужой территории, дал право главному судье Сэру Хамфри Поттсу принять единоличное решение о поездке жюри присяжных в Беларусь. Уильям Клэгг никак не ожидал такого поворота событий. По сути именно его слова спровоцировали судью дать распоряжение об организации этого сложнейшего визита.

Кроме бюрократических проблем, для соблюдения всех степеней законности, надо было принять соответствующие меры и внутри делегации. Чтобы суд был беспристрастным, в составе присяжных не было ни одного еврея, плюс по просьбе и защиты, и обвинения, все присяжные должны были подтвердить, что среди их родственников нет пострадавших от Холокоста.

На предварительном судебном заседании 21 декабря 1998 г. Судья Поттс удовлетворил  просьбу адвоката о том, чтобы присяжные посетили Домачево на территории нынешней Беларуси. Ответчик не посещает Беларусь. Запланированный маршрут посещения жюри присяжных. (Фото из книги “The Ticket Collector from Belarus)

Многочисленным представителям британской прессы категорически запрещалось не только разговаривать с присяжными, но и находиться рядом с ними ближе, чем на 40 шагов. Для соблюдения этого правила  присяжных всюду  сопровождали судебные приставы, одетые  в отпугивающие ярко- желтыe жилеты.

До вынесения окончательного приговора британские журналисты не имели права печатать и распространять любую информацию, относящуюся к расследованию.

Поездка была тяжелой морально и физически, начиная с пересечения границы: «Заснеженная местность, по которой они ехали, была плоской и болотистой, прерываемая лишь березовыми рощами и маленькими обедневшими деревнями. Путешествие длиной в 100 миль заняло четыре часа, и часто оно замедлялось до минимума из-за внезапных снежных заносов, вызванных резким восточным ветром. Подъехав к границе с Беларусью, где угрюмые пограничники обычно часами или даже днями проверяли документы проезжающих, они увидели очередь, растянувшуюся на несколько километров. Какой-то предприимчивый продавец установил придорожный ларек, где продавал горячий суп, стоящим в очереди водителям. Можно было увидеть, как несколько столь же предприимчивых проституток, одетых, несмотря на сильный мороз, в мини-юбки и топы с глубоким вырезом, забирались в кабины некоторых грузовиков. Все знали, что они подкупали пограничников, чтобы они как можно дольше задерживали проверку документов,  дабы проституткам хватило времени обслужить скучающих водителей.

Благодаря начальнику местной полиции, который выступал в роли «посредника»,  колонна автобусов пронеслась мимо очереди и встала прямо в ее начало. Начальник полиции раздавал пачки западных сигарет охранникам и таможенникам. Проверять и ставить штампы приходилось на каждом этапе процесса. К тому времени, когда автобусы преодолели последнее препятствие, на бланках стояла уже дюжина отметок. После всего лишь 65-минутной задержки колонна пересекла границу. Несмотря на это, один из репортеров всё же цинично заметил, что им потребовалось больше времени, чтобы пересечь границу, чем немецкой армии в 1941 году.»( The Ticket Collector from Belarus, p. 2)

A дальше было расквартирование в “Интуристе” — лучшем отеле Бреста.

«Накануне вечером британская делегация останавливалась в относительно роскошном четырехзвездочном отеле в Варшаве, но в первую ночь в Беларуси им пришлось довольствоваться гораздо менее комфортным отелем «Интурист» в Брест-Литовске. Как написала о нем The Times:  «хостел, излучающий такое же очарование, как налоговая служба». Ходили слухи, что перед прибытием англичан в отеле был проведен срочный ремонт, но в спартанском и холодном интерьере гостиницы его признаки не были заметны. В некоторых номерах были разбиты окна, нигде в умывальниках не было пробок*, а если  у постояльцев заканчивалась туалетная бумага, они должны были принести пустой картонный тюбик на стойку регистрации, и только после этого им выдавался новый рулон.

(*  англичане привыкли умываться, экономя воду, набрав её в раковину и заткнув сливное отверстие пробкой )

Гостиница “Интурист”, Брест, 90е гг. (Фото из архива И.Чайчица)

Детективы отдела по расследованию военных преступлений Скотланд-Ярда уже несколько раз ездили в Беларусь для допроса потенциальных свидетелей и наловчились брать с собой еду, обогреватели и даже клейкую ленту, чтобы заклеивать щели в окнах, но присяжные и судебные чиновники не были предупреждены об этом заранее, и им не оставалось ничего другого, как терпеть холод и другие невзгоды.

Как и в советские времена, на каждом этаже гостиницы председательствовала пожилая женщина, сидящая на стуле напротив лязгающего лифта и следящая за приходами и уходами гостей. Телефоны в номерах издавали странные гудки и треск, наводя на мысль о прослушке. Проститутки патрулировали коридоры отеля, стучались в двери комнат, предлагали свои услуги гостям в баре, который, к слову, представители британской прессы быстро опустошили досуха. Меню в ресторане отеля обещало множество изысканных блюд, но каждая попытка заказать что-либо сопровождалась возгласом официанта «Нет!» «Нет!» «Нет!» Оказалось, что ничего нет, кроме вареной курицы.

Холл гостиницы “Интурист”, 90е гг. Брест. (Фото из архива Ивана Чайчица)

Один из британцев смирился с  неизбежным и заказал вареную курицу.

«И мне то же самое», — сказал его спутник.

«Нет! — официант указал на того, кто первым сделал заказ, — Это уже его курица».

К счастью, неподалеку оказался карри-хаус ( ресторан «Индия» прим. переводчика). Когда владельца ресторана спросили, как он очутился в таком необычном месте, он ответил, что купил заведение «не глядя» перед отъездом из Индии, пребывая в полной уверенности, что приобретает ресторан в городе Бресте, который находится во Франции. Индус обнаружил свою ошибку только тогда, когда по почте пришли документы, подтверждающие продажу. Не имея возможности вернуть свои деньги, он вынужден был приехать в Брест-Литовск и с тех пор управляет одним из немногих индийских ресторанов в Беларуси.

Еда была хорошей, а цены настолько низкими, что за ужин, к большому неудовольствию британских журналистов, невозможно было потратить больше 2–3 фунтов. Когда им предъявили счета, старший группы сказал: «Нет, нет, нет! Это вообще никуда не годится». Затем он попросил у владельца ресторана блокнот с квитанциями и написал себе и своим коллегам гораздо более приемлемый счёт для компенсации служебных расходов.» (The Ticket Collector from Belarus, p. 2-3)

Ресторан “Индия”, 90е гг. (сейчас “Жюль Верн”) Фото из архива Н. Александрова

Британцы посетили ресторан «Индия» и по возвращению из Домачево. На этот раз их поход в карри-хаус был связан с желанием отблагодарить местного начальника милиции за его помощь «в преодолении препятствий». Представители британской Фемиды заказали пару бутылок вина, чем повергли своего гостя в глубокое уныние. Только когда адвокат Клэгг спросил, не предпочитает ли гость водку, лицо милицейского начальника засветилось от счастья. Гость выпил всю бутылку с большим удовольствием, а потом сел за руль и на своей машине довез британцев до гостиницы.

Но это будет потом. А пока им предстояло провести ночь в «Интуристе», чтобы на следующий день ехать на место преступлений Андрея Савонюка, ожидающего вердикта под домашним арестом в своей лондонской квартире.

«На следующий день, в десять утра, после почти несъедобного бесплатного завтрака, кроме кофе, который надо было заказывать отдельно за дополнительную плату, колонна отправилась дальше, чтобы преодолеть последний трудный и ухабистый участок пути. Полицейский эскорт на ржавых темно-синих «Ладах» шел впереди с мигающими огнями и ревущими сиренами, в то время как остальное движение было остановлено большим количеством полицейских, которые приветствовали проезжавшую колонну».

(The Ticket Collector from Belarus, p. 4)

Поездка в Домачево бесспорно произвела тяжелое впечатление на присяжных и дала свои результаты.  Судья Хэмфри Поттс, возглавлявший команду представителей правосудия, сделал все возможное, чтобы пройти по тем местам, где 57 лет назад оставил свой кровавый след Андрей Савонюк. После увиденного и услышанного сомнений в виновности «мясника из Домачево» ни у кого не осталось. Британцы пробыли в Домачево почти до вечера, а потом вернулись в Брест.

Сэр Хамфри Поттс (1931 2012). Главный судья на процессе по делу Савонюка.

На следующее утро перед отъездом в Варшаву присяжные попросили дать им возможность  зайти в ГУМ. ГУМ выглядел плохо освещенным и не ухоженным помещением, хотя они все же нашли там милые и оригинальные сувениры. В отделе электротоваров присяжные увидели лишь одиноко стоящий , по их словам, “антикварный тостер” и такого же одинокого продавца, который смотрел футбольный матч на экране маленького телевизора и старательно пытался не встретиться взглядом с любым потенциальным покупателем.

ГУМ, Брест 80е годы. Британцам, как поклонникам чаепития, в 90е уже не посчастливилось увидеть такое изобилие чайников на прилавках главного Брестского супермаркета.

Потом британцы сели в автобусы и тронулись в обратный путь.

Суд состоялся в марте 1999 года. Во время процесса Савонюк на своей своеобразной смеси кокни и польского настаивал на том, что ни в кого не стрелял и ни в чем не виноват. Свидетельские показания,  найденные документы и поездка в Домачево сделали возможным для Британского суда присяжных вынести единственно правильный вердикт: виновен. Савонюк был осужден на два пожизненных заключения. В 2000 году он хотел получить разрешение на аппеляцию, но Палата лордов вынесла категоричную резолюцию: отказать. Савонюк умер в тюрьме Норвич естественной смертью в возрасте 84 лет.     

Once upon a time…

Немного фильтра Брестскому базару.

Posted on by Natalia

    Базар – это особое место на карте любого города. Власть никогда не любила базар, но вынуждена была разрешать его существование, потому что базар был средством выживания населения, особенно в тяжелые времена, потому что на базаре можно было купить все то, что в эпоху тотального дефицита отсутствовало на магазинных прилавках. Можно было и продать. Можно было и обменять. Словом, базар всегда был точкой притяжения горожан всех сословий и любого уровня достатка. Сейчас базары превратились в рынки. Это уже не свободное скопление людей с целью торговли, а место организованной продажи с регулируемыми ценами и определенными товарами. «Пошла муха на базар и купила самовар» осталось в далеком прошлом, хотя если побродить вокруг базара, можно наткнуться на «коробейников», предлагающих совершенно неожиданные товары. Но это теперь относится к разряду незаконной торговли. 

Стихийная торговля с земли, с ведра, с разбитого ящика. Не санкционировано, но эффективно. Брест, 2014 год.

Мясные ряды. Центральный рынок. Брест, 2014 год.

В Бресте базар всегда был популярным местом для покупок, даже когда он несколько передвинулся и , накрывшись куполом, изменил свое название сначала на Колхозный рынок, а потом просто стал Центральным. Хотя центральным он был всегда. И при Польше, и при Советах, и в оккупацию, и после освобождения рынок оставался в центре города, лишь к 60-м гг. незначительно поменяв геолокацию . Я первый раз попала на брестский базар, когда училась в школе. Мы бегали туда покупать «семачки» или «семки», как их называли. Еще, если повезет, отхватывали у цыганок петушки на палочке. Петушки были красные и желтые. Никаких оберток на них не было. Где и в каких условиях их отливали и чем красили, нас не волновало вообще. Семечки лежали горками. Сначала надо было обойти всех торговок, попробовать, а потом уже покупать. Семечки продавались маленькими и большими гранеными стаканчиками «с верхом». Постепенно граненые стаканы сменились на гладкие, зауженные ко дну, соответственно значительно уменьшив насыпной объем. При этом цены выросли с 10 копеек до 30.  У нас в семье регулярно на базар ходил только дедушка. Одним из самых ужасных моих детских воспоминаний были его покупки на базаре живых куриц или петухов. Я никогда не видела, как он рубил им головы, как бабушка ощипывала убитых птиц, но страх и мысли «птичку жалко» охватывают меня до сих пор. После того, как рынок загнали под крышу, я была там два раза, поэтому не в праве давать оценку качеству продукции, ценам и культуре обслуживания. Единственное, что я знаю точно, так это то, что подобные «точки»  в том виде, в котором они организованы и функционируют, – это чисто советское изобретение, сохранившееся и востребованное только на постсоветских территориях.

Не центральный вход на  центральный рынок.  Брест, 2014 г.

  Во время оккупации и после освобождения базар находился на площади, на которой в 1963 году построили автовокзал.

Жители города, сохранившие в памяти довоенный Брест, называли рынок Малый базар. После введения в строй нового автовокзала в мае 2019 года эта площадь снова освободилась для полета фантазии городских властей. Как, кто и чем торговал на базаре w czasach polskich и во время оккупации – это отдельная тема. Периодически появляются на различных аукционах или у коллекционеров фотографии Бреста периода оккупационных лет. На некоторых из них в кадр попадал Брестский базар. 

Оккупационные будни. Польская подпольщица, повешенная оккупантами на балконе дома около Малого базара напротив рыбного магазина. Часть домов сгорела во время бомбежек в июле 1944 года, другие были снесены при строительстве автовокзала. ( Рис. В. Губенко )

Малый базар. Брест, лето 1941 г. (Фото из архива N. Levine)

Малый базар. Брест, зима 1942 г. (Фото из архива N. Levine)

Малый базар. Брест, зима 1942 г. (Фото из архива N. Levine)

  Зарисовку базарных будней в 1944-1945 гг. сделал словами и карандашом В. Губенко. Базар находился в непосредственной близости от школы №5, где он учился. Сбегать на базар во время перемены было обычным делом. Некоторые, особенно те, кто прошел школу выживания во время немецкой оккупации, умудрялись еще успеть провернуть там какой-никакой «гешефт».

«На базаре я бывал ежедневно, шагая на занятия, на переменах, возвращаясь домой. Пройти мимо него было невозможно, потому что он располагался совсем рядом с моей школой #5, где я учился до 1947 г. С раннего утра до вечера там толпился народ. Базар занимал площадь от улицы Куйбышева до Карбышева вдоль улицы Мицкевича. Сейчас это площадь автовокзала. Сохранилась единственная память тех лет – рыбный магазин, да перестроенная до неузнаваемости пекарня на углу улиц Мицкевича и Карбышева. Водонапорная башня была построена в 50-е годы на месте большой деревянной башни с водонапорной колонкой. Воду продавал сиделец. От покупателей не было отбоя». 

1945 год. Деревянная башня с водонапорной колонкой, где за деньги продавалась вода всем желающим. Была снесена и заменена в 50е гг. на бетонную, возвышающуюся и поныне на площади, теперь уже бывшего, автовокзала. (Рис. В.Губенко)

Бывшая базарная, бывшая автовокзальная площадь с водонапорной башней. Не Пиза. Брест, 2018 г.

      В дальней части рынка, позади рыбного магазина, стояли распряженные крестьянские возы. На них выкладывали картофель, свёклу, морковь, капусту, яблоки, аккуратные вязанки дров. На площади были смонтированы несколько рядов деревянных столов, на которых продавали давно забытые мною за время голодной эвакуации продукты: молоко, сметана, масло, творог, сухой, твердый, как камень, но очень вкусный творожный клинковый сыр, куры и утки, битые и живые, свинина, баранина, свиное соленое сало, пересыпанное тмином, мука, яйца, мёд – липовый, цветочный – жидкий, твердый, в сотах. Торговали горячими пызами, сахарной ватой, грушами-гнилками. На разостланных клеенках продавали всяческие метизы для дома, инструмент, немецкие иллюстрированные журналы. 

Панорама школьного двора и городского рынка. Улица Куйбышева, осень 1944 года. ( Рис. В. Губенко )

   

Почти треть базара занимала толкучка. В 50е годы ее перенесли на пустырь от выгоревшего еще в 1944 году . квартала. Место обнесли высоким забором. Толкучка служила горожанам как бы промтоварным отделом базарного супермаркета. До переноса продавцы и покупатели всяких вещей толпились на перекрестке улиц Мицкевича и Куйбышева, часто полностью его перекрывая. На толкучку можно было прийти голым, а выйти одетым с ног до головы во все новое или поношенное. Это уже зависело только от толщины пачки купюр, зажатых в руке покупателя. Прилавки единственного универмага города и немногочисленных промтоварных магазинов не могли конкурировать с толкучкой ни по ценам, ни по ассортименту товаров. Всё это непрерывно шевелилось, как живая иллюстрация броуновского движения, переполняясь так, что расползалось по соседним улицам и дворам. Процветали азартные игры: в три карты ( три листика), зазывали легким выигрышем  напёрсточники, весь инвентарь которых состоял из куска фанеры, положенного на землю. На нем и осуществлялось действо по отъёму денег. Была даже переносная рулетка в фибровом чемодане и ещё много разных игр для соблазнения любителей легкой наживы. Этакий маленький Лас-Вегас. Были примитивные аттракционы с набрасыванием колец и заманчивыми призами. Играющих было много. Выигравших – никого. В толпе вертелись карманники, жульё, воры. 

Патрули и милиция оставляли игроков без внимания. Их основной задачей была поимка торговцев самогоном. Этот вид торговли процветал, но поймать самогонщиков было чрезвычайно трудно, так как схватить их можно было только в момент продажи, а подобные сделки осуществлялись за пределами базара. Отъём товара иногда сопровождался стрельбой, так как продавцы, в основном деревенские женщины, не хотели расставаться со своим добром.

Преследование торговцев самогоном было продиктовано резким увеличением пьяных военнослужащих на улицах города и, как следствие, рост хулиганства и мордобоя, порой очень жестокого, между представителями разных родов войск, особенно с невесть откуда взявшимися в Бресте моряками, которые с большим презрением относились к сухопутным военным.

Так выглядел Малый базар в начале 50х годов прошлого века. Еще стояли почти всегда закрытые торговые ряды, окаймляя угол улицы Куйбышева и Школьного переулка. На пустырь от выгоревшего квартала была перенесена городская толкучка. (рис. В. Губенко)

Некоторую угрозу для базарного мира составляли, как бы это ни показалось странным, раненые бойцы из располагавшегося по соседству с рынком военного госпиталя. Госпиталь находился в здании бывшей русской гимназии имени Траугутта. Мы несколько раз бывали в палатах  госпиталя с шефскими концертами. В госпитале было много тяжело раненых, многие с ампутированными конечностями. Выздоравливающие бойцы в хорошую погоду толпились на тротуарах перед госпиталем, сидели на кирпичной ограде. Я был свидетелем того, как однажды большая толпа раненых, размахивая костылями и палками,  набросилась на торговые ряды, разгоняя продавцов и покупателей, круша всё налево и направо. Люди в панике разбегались. Оставленное добро становилось добычей пациентов госпиталя. В основном это были продукты: масло, сало, яйца, молоко и т.п.  Вместе с продавцами и покупателями разбегались и военные патрули, и милиция. Никто не осмеливался идти на открытый конфликт с разбушевавшимися инвалидами. После налёта нагруженные продовольствием бойцы возвращались в госпиталь. Некоторые усаживались под оградой, делили добычу, отдыхали в тени каштанов, а между тем рынок постепенно успокаивался и снова заполнялся торгующими и покупающими. Пока госпиталь не перевели в другое место, таких налетов было несколько. 

Набег на рынок раненых бойцов, находящихся на лечении в близлежащем военном госпитале. (Рис. В. Губенко)

Словом, базар был шумным, интересным, прелюбопытнейшим и незнакомым для меня миром торговли, который я наблюдал ежедневно. 

Но главное было не это. Я был поражен изобилием продуктов на рынке. После эвакуационной голодовки это выглядело фантастикой. Ведь в газетах я читал, что оккупанты ограбили население, что оно не просто страдает, но и вымирает от голода, что все продукты вывезли в Германию. Я задавал себе вопрос: откуда взялось это изобилие? Местные ребята были упитанные, хорошо одетые, а по нашему худосочному виду и заношенной одежонке сразу определяли, что мы восточники. Селяне на базаре, привозившие свою продукцию, не были ни оборванными, ни тощими. Их лошади с добротной ременной сбруей  выглядели здоровыми и сильными, телеги крепкими и надежными. А ведь три года они часть урожая сдавали оккупантам, как обязательные военные поставки. Их хлебом и маслом кормились и партизаны, и полицейские, все вооруженные люди разной окраски, которые попросту отбирали для своих нужд у крестьян продовольствие, скотину, лошадей, не платя ничего за них. Часто за это отбирали и их жизни. Так в чём же дело? 

Наверное, здесь много обстоятельств. Но главное – крестьянское хозяйство еще оставалось единоличным. После присоединения Западной Беларуси к СССР советская власть  частично приступила к коллективизации, но процесс был прерван войной. В первые послевоенные годы советская власть не чувствовала себя еще достаточно сильной, чтобы насильно загнать крестьян в колхозы. Но к 1949 году рука государства окрепла настолько, что уже через два года массовая принудительная коллективизация крестьянских хозяйств на землях Западной Беларуси была приведена к исполнению. Но до этого события оставалось еще почти 5 лет, и поэтому  на рынке в Бресте царило изобилие, тогда как послевоенная политика продразверстки, примененная к уже существовавшим колхозам и совхозам, обрекла на массовый голод жителей деревень в 1946-1947 гг.” ( из воспоминаний В.Губенко)

Пепелище после июльских налетов 1944 года. Сейчас на нем от улицы Куйбышева с фасадом, выходящим на улицу Пушкинская, расположен Центральный рынок Бреста. (Рис. В. Губенко)

Многократно перестраиваясь, брестский базар, в конце концов, принял тот вид, к которому привыкли новые поколения брестчан. Некоторые называют рынок “колхозкой”, хотя прилагательное “колхозный” давно исчезло с вывески над входом, как и сами колхозники за торговыми прилавками. Теперь это вотчина фермеров, кооператоров, перекупщиков, нанятых продавцов, ну и , конечно, сезонных собирателей грибов и ягод. Базар точно превратился в рынок. Все чинно, упорядочено, ценники расставлены. Встретить того, кто продает самим выращенные помидоры или хрустящие и сладкие огурцы в пупырышках, собранные вот только что, даже листья с не опавшими желтыми бутонами не успели привять, такое действительно стало редкостью. В основном за прилавками с одинаковым набором овощей или фруктов стоят городского вида девицы в возрасте от 20 до 60, сбывающие товар, который централизовано подвозится и распределяется между продавцами.   Покупай и уходи. Но островки “базара” еще сохраняются. Многие ходят исключительно к “своим” продавцам, с которыми складываются многолетние доверительные взаимовыгодные отношения. За свежим творожком к опрятной Валентине, за парной телятинкой к надежному Гене, колбаска с сальтисоном только у Раисы, абрикосы баба Вера сказала сегодня у нее не брать: кислые, через два дня сладкие привезет. А еще это место случайных, но обязательных при каждом посещении, причем независимо от дня недели и времени года, встреч со знакомыми, с которыми можно перекинуться парой-тройкой слов, можно и на час “зацепиться”, а можно пройти мимо и вид сделать, что не заметил, но факт встречи это все равно не отменяет. Так что, без базара нам никуда. Базар вечен и необходим. Только надо уметь его фильтровать.   

Жилой дом напротив здания бывшего автовокзала. Брест, 2018 г. 

Наш, мой, твой парк.

Posted on by Natalia

     Парки культуры и отдыха – это чисто советское изобретение, которое частично позаимствовали страны социалистического лагеря. В Европе, в Великобритании и даже в США существует четкое разделение между парками для отдыха и парками для развлечений. Культурно отдыхать – это значит гулять, дышать свежим воздухом, любоваться прелестями ландшафтного дизайна, посидеть на скамейке, покормить уточек. В некоторых парках можно еще послушать музыку или расслабиться за чашкой кофе с пирожным/мороженым.

     В Вене, например, в каждом районе города есть свой парк. Где -то больший, где- то то меньший. Единственное, что может потревожить тишину этих зеленых оазисов, так это наличие детских площадок. Но их, как правило, стараются расположить так, чтобы все посетители парка чувствовали себя комфортно. Есть знаменитый Фольксгартен, куда приходят только для того, чтобы полюбоваться тысячами многоликих кустов роз и вдохнуть их аромат. Есть Штадспарк. Там можно долго гулять по дорожкам, посидеть на скамейке и, если повезет, послушать звуки вальсов Штрауса, доносящиеся из Курсалона. Есть парки Шенбрунна. Это австрийский Версаль, образец имперского ландшафтного дизайна. Развлекаться народ ходит в другие парки, которые называются парки аттракционов. В Вене – Пратер, самый старый парк аттракционов в мире. Отдыха и тишины там нет никогда. Там царят гвалт и шум толпы, запахи еды, какофония карусельной музыки, игровых площадок и пестрота торговых точек.

Volksgarten (Народный Парк) – одно из культовых мест в столице Австрии. Парку исполнилось 200 лет. Он знаменит своим розарием, где растет 400 сортов роз. Около каждого куста, а их 3300, установлена поясняющая табличка. Есть витиеватые аллеи, клумбы, газоны, памятники и фонтаны, а также уединенные лавочки для спокойного и умиротворенного времяпровождения.

       Что в моем детстве включало в себя словосочетание “пошли в парк”? Если с папой, значит просто гулять. Если с мамой, значит еще будут другие веселые и нарядные тети, и мы будем фотографироваться. Если с дедушкой, тогда это означало, что дедушка возьмет меня за руку и поведет смотреть мультфильмы в “Зорьку” или кататься на каруселях, а на обратном пути мы задержимся, чтобы посмотреть, как много умных дяденек играют в шахматы.      

Прогулка в парк была “выходом в свет”. Гуляющая публика всегда была красиво одета. Женщины делали прически и красили губы, мужчины брили лица и чистили ботинки. Детей  наряжали, как на праздник. Брест, Парк им. 1 Мая. Весна 1961 года (Фото из домашнего архива В.Губенко)

        Каруселей было мало: пара медленно крутящихся для совсем маленьких и две серьезных с вращающимися сиденьями – одна на цепочных подвесках с одиночными креслами, другая на неподвижных металлических с двойными. Я предпочитала цепочные, потому что до запуска карусели можно было успеть занять место и до максимума закрутиться вокруг своей оси. Тогда при вращении карусели ты не только летишь над землей, но еще и быстро раскручиваешься так, что все вокруг сливается в одну мутную картинку. Те, у кого с вестибулярным аппаратом проблем не было, придумывали еще всякие другие уловки, чтобы повысить адреналин при катании на “цепочках”. Было еще колесо обозрения и “лодочки”. Потом появился самолет. Это был первый аттракцион “только для взрослых”. Около самолета, который “летал” вверх, вниз и по кругу, всегда толпился народ. Этот аттракцион казался очень-очень страшным.

Я с дедушкой Колей и двоюродным братом на карусели в парке им.1 Мая. Я улыбаюсь и готова ко второму кругу. Брату не до смеха. Брест, лето 1963 года.

В мое время этот аттракцион с самолетом считался самым экстремальным. Только самые отчаянные решались проверить себя на прочность и еще и получить удовольствие. Брест, 60-70e гг. Фото из архива Геннадия Слизова.

                  Постепенно аттракционов прибавлялось. Появление автодрома стало событием для всего города. Все рвались “покататься на машинках”. Аттракционы работали очень плохо, часто ломались и стояли закрытые. Иногда было так, что единственное, что оставалось в рабочем состоянии, были “лодочки”, и то не все.

      Зимой, если был мороз, мы ходили на каток. Это было ужасно. Пруд замерзал естественным образом. Лед никто не чистил, ровных участков практически не было. Катание превращалось в опасное и утомительное преодоление препятствий в виде замерзших снежных глыб, ям и трещин. К тому же, никаких условий, чтобы сесть, переодеться, никаких горячих и тем более горячительных напитков вокруг не продавали. Несли с собой и очень не культурно согревались. Был пункт проката коньков. Там выдавали ржавые “дутыши” или “канадки”, ботинки которых разваливались от взгляда, а шнурки были такие короткие и ветхие, что их невозможно было завязать ни узлом, ни бантиком.

Открытый только летом кинотеатр “Летний”. Его легкая конструкция простояла довольно долго.Там иногда показывали фильмы с маркировкой “дети до 16 лет не допускаются”. Мы пробирались на эти сеансы всеми правдами и неправдами. Билетерши смотрели на девочек сквозь пальцы и паспорт не требовали, а вот мальчиков проверяли с пристрастием.   50е гг. (Рис. В.Губенко)

      Днем парк выглядел очень культурно. Но вечером он заполнялся другой публикой, которая требовала сопровождения членами народной дружины, а в некоторых случаях и нарядами милиции.

      Недалеко от пруда находилась танцплощадка. Мне кажется, что она работала даже зимой. Никто танцплощадкой ее не называл. Это был “плац”. На плац ходил определенный контингент. В городе все хулиганские группы распределялись по районам: киевские, граевские, центровые…Нарушил “вражескую” территорию – жди разборок. Но на плацу собирались все вместе. Плац был, как место водопоя из “Книги джунглей” Киплинга: там царило “водяное перемирие”. Но только на плацу. За пределами танцплощадки часто происходили довольно жестокие драки. Интеллигентные девочки и мальчики на плац не ходили.

      В мое время танцевать было негде. Школьных вечеров с танцами не проводилось, кроме разве что, выпускных. Понятие “дискотека” отсутствовало. Мы даже слова такого не знали. Когда мне было лет 15, я отважилась пойти на плац. Круглая площадка была огорожена высокой деревянной оградой. Внутри было какое -то броуновское движение. Музыка звучала сама по себе, находящиеся в круге двигались сами по себе. На медленные танцы меня приглашали танцевать те, с кем танцевать совсем не хотелось, а с кем хотелось, не обращали на меня никакого внимания. Никто из танцующих танцевать не умел. То есть, топтаться в ритме заунывных песен еще кое-как могли, а вот движения под быструю музыку напоминали пляску святого Витта. Но мы думали, что мы танцуем шейк. Все парни были или явно пьяные, или “выпимши”. Создавалось такое впечатление, что явиться на танцы трезвым было просто неприлично. Первое посещение плаца избавило меня от желания сходить еще раз.

      А вот по воспоминаниям родителей и их друзей в 50е годы с наступлением теплой погоды танцплощадка в парке собирала всю Брестскую молодежь без исключения. Первая танцплощадка, которую построили в послевоенное время, находилась там, где сейчас большая клумба на центральной аллее. Когда парк начали расширять, танцплощадку перенесли на новое место, а уже третьим местом стало то, где она находится по сей день.

      Зимой брестские юноши и девушки ходили на танцы в областной театр, причем большинство из них умело прилично танцевать вальс, танго, фокстрот, чарльстон, твист. Их дети этим умением остались обделенными.

 

Танцплощадка в Парке им.1 Мая. 50-e гг. (Рис. В. Губенко)

      Если я правильно помню, павильон на пруду называли “стекляшкой”, и он как-то странно работал, а потом совсем закрылся. Посередине пруда летом зеленел круглый островок. В центре островка стояла большая скульптура оленя. На островок посетители парка шли по деревянному мостику, в котором не хватало много досок, а перила присутствовали весьма условно. Было три варианта прохода по мосту: провалиться вниз, упасть вбок или дойти до оленя, избежав купания в грязной болотистой воде. Мост потом все таки разобрали. И пруд почистили. И оленя вынесли. Теперь там новый крепкий мост, а в кустах на острове вместо оленя сидит какая-то женщина.
      Аттракционов, рассчитанных на любой возраст, вкус и состояние здоровья, стало гораздо больше. Появились развлекательные и игровые центры, кафе, даже теннисные корты. Затрапезный павильон на пруду носит название “У озера” и превратился в один из самых посещаемых и респектабельных ресторанов города.

Огромный олень простоял на острове среди зарослей плакучих ив не один десяток лет.  (Рис. В. Губенко)

      Я снова стала ходить в парк, когда родилась моя дочь. Инициатором прогулок был мой папа, ставший дедушкой. Конечно, мне было бы проще посидеть на скамейке с книжкой, пока младенец спит и “дышит свежим воздухом”, но новоявленный дедушка был непреклонен, убеждая меня в том, что “сидя, это не прогулка”.

      На дворе стоял холодный март. В парке не было ни души. Ничего не работало. Деревья стояли голые, а из земли еще не выбилась ни одна травинка. По парку ходили только мы и два лебедя. Почему они ходили по дорожкам, а не плавали в пруду, я не знаю. Я сначала даже не поняла, что это лебеди, которых мы привыкли видеть скользящим по воде воплощением грации и изящества. А тут передо мной грузно переваливались две косолапые, злобно шипящие, птицы. Но сам факт наличия лебедей в парке радовал.

      Летом по парку ходить было веселее. Кроме уже привычных развлечений в парке появились ряженые в героев диснеевских мультфильмов персонажи, с которыми не только дети, но и взрослые с удовольствием фотографировались. Вдоль аллей поставили занятные деревянные скульптуры. От памятника дедушки Ленина в окружении детей не осталось ни следа. Дорожки, газоны, клумбы- все соответствовало “культуре и отдыху”.

     

Деда Вова с внучкой на прогулке в парке им. 1 Мая. Март 1989 года (Фото из домашнего архива В.Губенко)

           В моем детстве вход и выход в парк был один, со стороны улицы Ленина. Чтобы дойти до аттракционов, нужно было пересечь весь парк. В 70е годы появилась возможность свободно входить в парк с “заднего крыльца”, то есть с улицы Леваневского. Мне нравился этот путь: начать с шумной части, а потом спокойно двигаться к главному входу на выход.

      Последний раз я была в парке вместе с родителями, детьми и внуком летом 2018 года. Я подумала, какое это счастье, что сохранилось на земле место, где могут пройтись представители четырех поколений, и у каждого из нас в памяти парк оставил свой след, связанный с детством, юностью, молодостью, длиною почти в 80 лет, потому что первым в нашей семье парк увидел мой папа в далеком 1940 году.

     

Рассказы бывалого.  Брест, Парк им. 1 Мая (Фото из домашнего архива В.Губенко)

      Городу не достались в наследство дворцы, замки, монастыри, соборы. Даже того малого, что чудом уцелело, мы лишились не только по чужой, но и по своей вине или воле. Парки, являясь созданием рук человеческих, тоже имеют свою судьбу. Почивший в Бозе Городской сад пришлось возрождать ценой неимоверных усилий. Будет ли клон достоин своего оригинала? При постоянно растущем дефиците зелени, наличие в центре города парка является огромной привилегией Бреста. И привилегию эту он получил от тех, кого уже давно нет, но кто позаботился не только о красоте городского пейзажа, но и о здоровье людей. Парк многое повидал, многое пережил и многое нам простил. По возрасту парк можно уже награждать эпитетами “старинный”, “вековой”. В парке наверняка можно найти деревья, которые пережили не одну войну. К парку надо относиться, как к уникальной достопримечательности города, холить и лелеять, не унижать его достоинство пошлыми атрибутами псевдокультуры. Пусть и дальше на долгие времена он будет связующим звеном между многими поколениями брестчан.

Четыре поколения гуляют по аллеям парка, в котором много что и ухудшалось, и улучшалось, но суть его осталась неизменной. Брест. Июль 2018 г. (Фото из домашнего архива В.Губенко)

K Международному дню памяти жертв Холокоста

Posted on by Natalia
С каждым годом все меньше и меньше остается тех, кто выжил в Холокосте, кто был свидетелем трагедии, кто может рассказать о том, какой ужас, горе и боль им пришлось вынести и жить дальше с одним желанием: это не должно повториться. Неправильно считать, что Холокост – это трагедия только евреев. Трагедия Холокоста, уроки Холокоста повлияли и продолжают влиять на всех тех, кто понимает, что опасность повторения подобных преступлений остается. О Холокосте написаны миллионы страниц, издано бесчисленное количество документов и исследований, ведется огромная работа для того, чтобы нынешние поколения поняли причины, ужаснулись последствиям и сделали все, чтобы на теле истории человечества больше не возникало подобных шрамов. Мы все живем в тени Холокоста. События тех лет прямо или косвенно повлияли на многих из нас. На всех по-разному. Но повлияли. Самый главный урок Холокоста – это не должно повториться. Но чтобы не позволить, не допустить, противостоять насилию, нетерпимости, агрессии, надо знать и помнить, как это было. И память может стать если не оружием, то средством для защиты. Хотя, в некоторых случаях, и оружием тоже. С 2006 года во многих странах мира отмечается Международный День памяти жертв Холокоста. На территории Беларуси трудно найти место, которое так или иначе не было бы связано с трагедией истребления еврейского населения. Но мало кто из простых обывателей знает о том, что маленькая деревня около Минска стала местом убийства десятков тысяч евреев из Германии, Австрии, Чехии и других стран Европы. Деревня Малый Тростенец обрела международную трагическую известность только в начале 2000х. До этого времени там был огромный мусорный полигон. Правда, в начале 60х годов на некотором удалении от мест расстрелов  был установлен обелиск с надписью: «Здесь, в районе деревни Тростенец, немецко-фашистские захватчики расстреляли, замучили, сожгли 201 500 человек мирных граждан, партизан и пленных советской армии». И только после того, как, начиная с 2010го года, в Малый Тростенец стали регулярно приезжать сначала австрийцы, потом немцы, а затем и из разных уголков земли потомки тех, кто был здесь расстрелян или задушен в газовых грузовиках, это место стало известно во всем мире.

Советский мемориал в память о жертвах лагеря смерти Малый Тростенец

Замечательная женщина Вальтрауд Бартон, чьи дальние родственники были депортированы из Вены и убиты в Малом Тростинце, стояла у истоков движения по увековечению памяти австрийских евреев, погибших на территории Беларуси. Каждый год, приезжая в Малый Тростинец, она и десятки других австрийцев, развешивали на деревьях в лесу на месте гибели невинно убиенных желтые листки с именами. Вальтрауд Бартон в одном из своих интервью, когда еще не был создан мемориал, сказала: “ Без могилы они остаются теми, кем их сделали 70 лет назад : изгоями”. Инициативу Вальтрауд Бартон подхватили все те, кто стал  приезжать в Малый Тростинец. Получилось такое символическое кладбище.

С 2010 года австрийское общественное объединение IM-MER, соаданное Вальтрауд Бартон, организует мемориальные поездки в Тростенец. Их участники укрепляют на деревьях в Благовщине желтые  таблички с именами и фотографиями убитых здесь евреев.
На фото: президент Австрии Александр Ван дер Беллен в Благовщине. Июнь 2018 г.

Австрийские и немецкие активисты в своих странах смогли добиться того, что в Малом Тростенце был наконец создан мемориал. Первая его часть была открыта в 2015 году, вторая – в 2018 году. Они были установлены на средства, выделенные МИД ФРГ и Народным союзом Германии по уходу за военными кладбищами (600 тысяч евро). В финансировании мемориала принял активное участие и Международный образовательный центр Дортмунда (IBB), который пожертвовал 400 тысяч евро. Австрийское правительство профинансировало установку памятника погибшим австрийским евреям. На памятнике выбиты имена ВСЕХ убитых. А было их почти 10 000 человек.

Памятный знак “Массив имен”  в мемориальном комплексе “Тростенец”. Посвящен памяти более чем 10 тыс. граждан Австрии, погибших в лагере смерти в годы Второй мировой войны.
Монумент установлен по инициативе и при поддержке Австрии.
Автор проекта – Даниэль Занвальд (Австрия).
Скульптор – Константин Костюченко (автор композиции “Врата памяти”)

Почему нацисты выбрали именно Малый Тростенец в качестве места массового уничтожения европейских евреев? Ответ прост. В 1942 году еще не были готовы для “окончательного решения еврейского вопроса” лагеря смерти Майданек, Аушвиц, Треблинка, Собибор…Убить такое количество людей на территории Германии или Австрии нацисты не решились,  а далекая, никому неизвестная местность, как нельзя лучше подходила для того, чтобы по-тихому тысячами убивать тех, кого считали генетически низшим расовым типом. 

Запрещающий знак у входа в  трудовой лагерь Малый Тростенец, 1944 год

В окрестностях деревни Малый Тростенец был построен трудовой лагерь, где работали в основном советские военнопленные. Евреи из Европы в этот лагерь не попадали. Их привозили и сразу расстреливали или душили в газовых камерах, установленных в грузовиках. Расстреливали в двух близлежащих местах: в урочище Благовщина и в урочище Шишковка. С мая по октябрь 1942 года из Вены было отправлено 16 составов с депортированными австрийскими евреями. Всего около 10 тысяч человек. Такие же составы шли из многих городов Германии (22 тыс.человек). Нацисты организовывали этот процесс с особым цинизмом, назвав его “переселением”. Евреям было сказано, что их везут на новое место жительства и новое место работы. Все “переселенцы” должны были оплатить свои билеты на поезд, причем туда и обратно(!!!), взять с собой документы, подтверждающие профессию или образование, ценные вещи, словом, все, что может понадобиться в “новой жизни”.

Из воспоминаний одного из 17 чудом выживших венских евреев известно, что до Волковыска евреи ехали в обычных пассажирских вагонах. В Волковыске всех перегоняли в составы из вагонов для скота, набивая их людьми так, что двигаться и дышать было невозможно. Когда состав прибывал на вокзал в Минске, всех евреев: мужчин, женщин, детей, стариков, больных, сошедших с ума за время пути, умерших в дороге, то есть всех подряд, грузили в заранее приготовленные серые зловещие грузовые фургоны. Весь багаж, все вещи, которые евреи везли с собой, естественно отбирались и складировались в особо отведенных местах. Серые фургоны везли людей прямиком к местам расстрела. Некоторых душили еще по дороге в грузовиках, переоборудованных в мобильные газовые камеры. На младенцах пули экономили. Их бросали в ямы живыми. Сколько всего погибло в Малом Тростенце, определить невозможно.  В каждом таком составе было как минимум 1000 человек. Составы приходили иногда раз в две недели, иногда каждую неделю, а бывало и два состава в неделю. Перед наступлением советских войск, нацисты раскапывали захоронения и сжигали трупы. Расчеты по количеству пепла указывают на то, что в Малом Тростенце было уничтожено не менее 200 000 тысяч, сброшенных в 34 братские могилы. Цифра ужасает. Сколько за ней судеб. Сколько жизней, отобранных только потому, что кто-то решил, что у тебя нет права жить. Малый Тростенец стал крупнейшим местом уничтожения на оккупированных нацистами советских территориях.

С 2005 года на улицах разных районов Вены около входов в дома, как небольшие мемориалы, стали появляться “камни памяти”(Steine der Erinnerung). На медных табличках указаны имена депортированных венских евреев, когда-то  там живших. Такие камни памяти регулярно появляются во многих городах Австрии. Они увековечивают память о более 64 400 убитых австрийских евреев. “Мы возвращаем убитым место в их родных домах. Они и их судьба не забыты”

Во время раскопок в массовых захоронениях часто попадались ключи от оставленных в родных городах квартир. Люди верили, что когда нибудь вернутся домой. Не вернулись. Единственное, что смогли вернуть – свои имена. 

Малый Тростенец – это место преступления и место памяти. Таких мест в Беларуси очень много, хотя знают о них только те, кого интересует тема Холокоста. А бывает и так, как, например, в Бресте. Все знают или хотя бы слышали о Брестском гетто и об уничтожении за пару дней почти половины населения города на глазах у другой половины жителей, но кроме укрывшегося в боковой улице скромного памятника, больше ничего не расскажет нам о трагедии, случившейся в Бресте. 

Холокост – это страшный урок истории для всего человечества, в котором надо разбираться всем, чтобы знать, как было и как никогда не должно повториться. С любым из нас, кто бы не были.е

План  мемориального комплекса “Тростенец”

Я очень долго ждал

Posted on by Natalia

Очень хочется рассказать об этом человеке. Во-первых, потому что ему в этом году исполняется 98 лет. Во-вторых, он пользуется зонтиком только от дождя, а не для того, чтобы опираться на него во время ходьбы, в-третьих, он даст фору многим продвинутым пользователям интернета и не надевает очки, когда смотрит в телефон. А еще он завораживающий собеседник,  увлекательный рассказчик, сохранивший не только светлый ум, память, но и тонкое чувство  юмора. Знакомство с таким человеком можно смело отнести к подаркам судьбы.

Его зовут Курт Маркс. Он родился в августе 1925 года в Кельне. Родители Курта, Ирма и Зигмунд Маркс, принадлежали к ассимилированным евреям, которые относили себя к германскому народу и искренне считали, что они являются неотъемлемой частью немецкой  культуры. 

Курт Маркс на прогулке со своим отцом Зигмундом. Кельн, Германия, 1926 год

После прихода Гитлера к власти они, как и многие в Германии, не верили, что этот сумасшедший долго продержится у власти. Даже тогда, когда их сына Курта обязали покинуть гимназию и перейти в еврейскую школу, потому что еврею нет места среди арийских детей, они еще питали иллюзии, что этот кошмар вот-вот закончится. Он не закончился. Он продолжился погромами в 1938 году. Еврейскую школу “Явне”, где учился Курт, подожгли. Занятия прекратились. Встал вопрос о спасении. Родители подали прошение на отъезд в США. Но ситуация резко и настолько ухудшилась, что срочно было принято решение  спасти сначала своего единственного сына. Уже тогда в Германии была организована тайная компания по вывозу еврейских детей в Англию. Так называемый Киндертранспорт. Англия на тот момент была единственной страной, согласившейся принять еврейских беженцев. Директор еврейской школы Эрих Клибански, где учился Курт, собрал первую группу детей в возрасте от 5 до 17 лет для отправки в Англию. Он планировал спасти всех своих учеников, но успели эмигрировать только 130. Среди них оказался Курт Маркс.

Проездной документ, выданный Курту Марксу для въезда  на территорию Англии в рамках спасательной акции Kindertransport. 1939 год

В январе 1939 года Ирма и Зигмунд Маркс попрощались со своим сыном, прошептав на станции друг другу:”Увидимся в Америке!”. Тогда 13 летний мальчик еще  не знал, что он видел своих родителей в последний раз. Что пришлось пережить детям, оторванным от дома, от семьи, от всего того, в чем заключается счастливое детство, это отдельная история. Главное, они остались в живых, избежав страданий Холокоста. До июля 1942 года Курт получал от родителей редкие письма, которые они посылали в Англию через Красный Крест. В письмах должно было быть не больше 25 слов, включая адрес. Из писем родителей Курт знал, что их собираются переселять из Кельна куда-то на восток, где им предоставят жилье и работу, и что они уже купили билеты на поезд, заплатив по 50 марок за каждый. В последнем письме родители заранее поздравили Курта с его днем рождения, пожелали счастья и здоровья. Потом письма прекратились. 

Последнее письмо родителей от 19 июля 1942 года. Получено Куртом через Красный Крест в конце августа 1942 года. “Наш дорогой, перед нашим отъездом шлем тебе самые сердечные пожелания. Будь здоров. Думай о нас. Тебе, любимый сын, сердечные поздравления с Днем рождения. Трудись и радуй тех, кто тебя окружает. Твои папа и мама.”

Долгие долгие годы Курт пытался отыскать любую информацию о том, что стало с его родителями. Все поиски были безрезультатны. И только в 1995 году, благодаря евангелическому священнику  Дитеру Корбаху и опубликованных им списков, стало известно о судьбе 1164 еврейских детей, женщин и мужчин, депортированных из Кельна. Пастор Корбах не одно десятилетие изучал историю еврейской общины Кельна и потратил много сил на то, чтобы раскрыть правду о ее гибели и исчезновении. В 70 лет Курт Маркс узнал, что когда он читал последнее письмо своих родителей, их уже не было в живых. Не было в живых и спасшего своих учеников директора школы Эриха Клибански. Его жена, его дети, не успевшие уехать его ученики, все они вместе с тысячами других немецких и австрийских евреев были убиты в Малом Тростенце. Курт смог оказаться на месте гибели своих родителей только в 2011 году. Тогда еще  там не было мемориала, не было туристов, не было никого. Было много тишины, пустоты и чувства облегчения “Я очень долго ждал. Наконец я вас нашел, я тут, рядом, вы слышите мои слезы? вы видите мои мысли? вы чувствуете мою молитву?”

Курт Маркс на месте гибели его родителей. Малый Тростенец, 2017 год.

После этого Курт не раз еще приезжал на место гибели своих родителей. В 2017 году его пригласили в Минск на открытие передвижной выставки “Место смерти Тростенец. История и память”, которая была создана в рамках плодотворного сотрудничества Исторической мастерской имени Леонида Левина и Международного образовательного центра в Дортмунде. Когда я разговаривала с Куртом, он легко переходил с английского на немецкий, который остался для него языком детства, языком, на котором он разговаривал со своими родителями, языком, которым владела и его покойная жена Ингрид, выжившая в Освенциме. Но должен был пройти не один десяток лет, прежде чем Курт  смог  пересилить себя и заговорить на языке тех, кто лишил его родителей и принес столько горя на земле. Еще Курт произнес очень интересную мысль. Он сказал, что ненависть  – это тоже вера. Для веры не нужны обоснования и подтверждения. Верю, потому что верю. А кто-то выбирает ненависть, как веру. Евреи часто становились жертвами именно  ненависти, как веры. Если еврей, то априори ненавидим даже теми, кто и евреев-то в глаза не видел. Но ужас заключается в том, что такая слепая ненависть распространяется не только на евреев. Кто следующий? Кого пустят на заклание демоны нетерпимости, агрессии и зла? Задумайтесь! Не допустите! Холокост тяжело ранил Курта, но и дал ему силы жить и показывать нам, ныне живущим, что нет ничего ценнее человеческой жизни, созидания, любви и мира.

Курт Маркс на передвижной выставке “Making History Together”, посвященной истории белорусской еврейской общины. Лондон, январь 2023 год

Памяти Владимира Губенко

Posted on by Natalia
Желание знать и помнить помогает не только сохранить нашу историю, но и учит смотреть на события современной действительности, оставаясь свободными в выборе и оценках. Поскольку память является как мощным созидающим стимулом, так и орудием разрушения, ею уже давно научились ловко манипулировать. Манипуляции бывают наглыми и агрессивными, бывают вполне себе пристойно упакованными. Но цель у них одна: заставить нас помнить только то, что положено помнить, и только в том виде, который соответствует установленным нормам. Противостоять этому очень тяжело, так как большинство уже не в одном поколении заражено или вирусом беспамятства, или бактерией равнодушия.
В таких условиях энтузиазм тех, кто продолжает “копаться” в истории, старается сохранить язык, богатую культуру и вековые традиции, издает книги, печатает статьи и фотографии, пытается пробудить интерес любыми доступными способами у читателей, слушателей и даже зрителей, достоин преклонения.
К сожалению ваши ряды заметно поредели. Кто-то уже в эти ряды не вернется никогда. 31 июля 2022 года ушел из жизни В.Н.Губенко. Своими рисунками он смог показать город, каким он не сохранился даже на фотографиях. В своих воспоминаниях он рассказал о том, о чем не написано в учебниках, дополнив историю города живительными мазками. Есть понятие безусловная любовь. Вот именно с такой любовью В.Н. Губенко относился к Бресту. Полюбив его в детстве раз и навсегда, он оставался верным и преданным ему до конца своих дней. Он любил его даже тогда, когда на его глазах исчезали улицы, кварталы, деревья и сады, переживал за раны, которые наносились городу, принимал новый облик города с философским пониманием неизбежности изменений, но в своей памяти бережно хранил то, о чем успел с нами поделиться. Чтобы помнили. Чтобы ценили. Чтобы хранили.
Безусловная любовь не требует обратной связи. Владимир Губенко никогда не стремился к публичности и каким-либо наградам. Выставки его рисунков, публикации воспоминаний и даже издание книги были инициативой людей, которые сумели разглядеть их ценность для дополнения истории города, за что им всем огромное спасибо. Что касается идеи установки памятной доски или инициативы назвать улицу, то я могу со стопроцентной уверенностью сказать, что сам Владимир Губенко был бы против такого “увековечения” памяти о нем. Никакие доски, никакие названия улиц, никакие памятники не смогут сохранить память, если этой памяти не будет в наших сердцах. Память о Владимире Губенко останется для города в его книге, в фильмах, которые сделали его ученики, в его опубликованных воспоминаниях и в воспоминаниях тех, кто был с ним знаком, кто его ценил и уважал. Спасибо всем, кто пришел с ним проститься, кто прислал искренние соболезнования, кто поддержал словами и помог пережить острую боль утраты.
Natalia LEVINE 

Я родился в Брест-Литовске…2

Posted on by Natalia

Игрушки

Вы спросите, а что делали дети, маленькие дети в России в те времена? Мы играли в игрушки. Игрушки купить было невозможно. Нам приходилось делать их самим. Нo, имея такого отца, как наш, нам очень повезло, потому что он всегда мог помочь смастерить любую игрушку.

Мой брат Хаим Пинхас был на два года моложе меня. Мы с ним делали наших собственных воздушных змеев. Летом мы с братом вставали очень рано, может быть, в пять или шесть часов. Мы знали маленькую фабрику, на которой было много шнура. Для чего его использовали, мы не знали. Его мелкие куски выбрасывали. Мы туда ходили и собирали этих кусков столько, сколько могли, потом связывали их в один длинный шнур. Но для изготовления воздушного змея нужна была прочная бумага, а у нас даже газет не было. И всё-таки мы делали воздушных змеев, мы сами вырезали ребра (рейки) для них, привязывали им хвосты, и мы заставляли их летать.

Мы не могли купить коньки, хотя вокруг было много катающихся зимой на нашей немощеной улице. Отец каким-то образом обматывал ботинки проволокой, и так мы могли кататься на коньках.

Даже ханукальные дрейдлы (четырёхгранные волчки Прим. переводчика) мы делали сами: плавили свинец и заливали его в форму.

Дрейдл – четырёхгранный волчок, с которым, согласно традиции, дети играют во время еврейского праздника Ханука.

Учеба

Девочки не ходили в хедер ( частная начальная школа  только для мальчиков в религиозной системе образования у ашкеназских евреев Прим. переводчика) . Мальчики должны были ходить, они должны были получать знания. У нас была определенная образовательная база. Я с нетерпением ждал начала учебы в хедере. Мне говорили, что ты мол мужчина, что это, как бар-мицва (день, когда в 13 лет еврейский мальчик достигает религиозного совершеннолетия Прим. переводчика), ты становишься мужчиной. Я предполагаю, что с самого раннего возраста меня готовили к тому, чтобы я с нетерпением ждал поступления в хедер. Я не помню, когда меня отвели в хедер. Говорят, в шесть лет, но я, должно быть, был младше. Мне, наверное, было пять лет. Я помню, как мы шли в хедер в первый раз так хорошо, как будто это было вчера. Мой отец накрыл меня своим талесом (прямоугольное молитвенное покрывало Прим. переводчика), как это было заведено. Мы вышли из дома и повернули налево, а затем еще раз  налево к хедеру.

Помню, что первый хедер мне совсем не понравился. Мне и другим ученикам не понравился раввин. Он был грязный и бил нас по рукам тростью и так далее и тому подобное.

Хедер. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Но позже я пошел в талмуд-тору, еврейскую общеобразовательную школу, настоящую школу. Там преподавали на идише. Нас учили читать и писать на идише. Это было прекрасно. Мы должны были записываться перед каждым учебным годом, каждым семестром, как бы это ни называлось. Мы получали ученические билеты, и нас распределяли по классам. Комнаты были очень хорошими. Мы сидели посреди просторной квадратной комнаты, а раввин сидел посередине. Преподавание было совсем другим, там были очень хорошие учителя. Это была настоящая школа. Мы изучали как религиозные, так и светские предметы: еврейскую историю и три традиционных предмета: чтение, письмо и арифметику, как и в начальных школах в Америке, то есть то, что нужно изначально каждому для знакомства с культурой. В школе также велись занятия по русскому языку. Это было частью обучения в той талмуд-торе. Уроки русского видимо оплачивала талмуд-тора, потому что я не верю, чтобы государство вообще тратило деньги на какую-то еврейскую школу, очень в этом сомневаюсь. Я очень хорошо помню учителя русского языка. Он не был евреем. Это был симпатичный мужчина с небольшой рыжей бородкой. Он был прекрасным учителем; он умел учить детей. Он приходил примерно два раза в неделю. Те немногие русские слова, которые я знаю даже сейчас, я выучил благодаря ему.

В школе также нас кормили обедами. Этим управляла еврейская община.

Талмуд-тора, Ковель. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Чтение

Я научился читать еще до хедера, так как по крайней мере половина из моих домочадцев имела образование. Однажды, помню, к нам в дом пришла незнакомая молодая девушка. Она не была нашей родственницей. Насколько я сейчас помню, ей было четырнадцать или пятнадцать лет. Она сказала: «Как я понимаю, ты умеешь писать». Я сказал: «Да, могу». Она говорит: «Не мог бы ты написать письмо?» Я сказал: «Да, конечно». Она сказала мне, что написать. Мне, наверное, было к тому времени восемь лет. Только спустя годы я понял, что это было ее любовное письмо парню.

Евреи проводили много времени за чтением. Брест-Литовских газет мы не видели. Я вообще не помню, чтобы я тогда видел газету. Может быть, мои братья видели. Они всегда читали, но я лично не видел газеты.

Мой отец дома читал вслух. Он всегда читал маме, а мы, дети, играли на полу. Отец читал маме какие-то рассказы. Я до сих пор помню «Дос Тепл» (рассказ Шолом-Алейхема “Горшок” прим. переводчика) и разные истории в этом роде. Мне всегда не терпелось увидеть их напечатанными. Я их читал сам, но, конечно, тогда они были мне немного не по возрасту. Я читал Шолом-Алейхема, Менделе Мойхера-Сфорима и многих других. Полагаю, Перец уже был среди тех авторов. Я имею в виду, что это были светила, большие личности. Позже, конечно, были и другие.

Бейт Мидраш (место изучения Торы) Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Язык

Язык, на котором я вырос, был идиш, исключительно идиш. Идиш — прекрасный язык, живой. Если вы читаете Шолом-Алейхема, то вы должны читать его на идише, а не в переводе на английский. Когда я приехал в Америку, я вообще не знал английского. Я немного знал русский язык, и, конечно, немецкий язык мне давался довольно легко, хотя я мало на нем говорю. Я ходил в немецкий театр и улавливал каждое слово благодаря его родству с идиш.

У матери на любой случай всегда было гут вортл, то есть меткое слово. Она говорила и по-польски, и по-русски, и по-крестьянски. Она говорила: «Der goy sacht», (нееврей сказал Прим.переводчика) и потом точно воспроизводила любой из этих языков.Мама никогда не рассказывала ничего, что выходило бы за рамки приличия. Я перенял это у нее. Я понял, что никогда нельзя произносить шутки, если они не уместны и особенно, если это   непристойные шутки.

Среди взрослых евреев было обычным делом не говорить ни слова по-русски. Они, ну, просто его не учили, не хотели учить. Хотя они имели возможность его учить, и никто их от этого не удерживал. Я не думаю, что они считали этот язык не кошерным или чем-то в этом роде. Просто они не хотели заниматься этим, будучи поглощенными чем-то другим, а на освоение языка не оставалось времени.

Религия

Мои родители хоть и были хорошими евреями, но не слишком религиозными. В доме царил либерализм. Мой отец много читал, когда ему выпадало отдохнуть от тяжелой работы.

Я очень хорошо помню синагогу. Она была похожа на большой храм с высоким потолком, и я всегда ломал себе голову, как можно добраться наверх до светильников. Я не догадывался, что эти светильники попросту опускают вниз.

В большие праздники в синагоге было многолюдно. Отец приводил меня и моих братьев в синагогу, но не сестер. Женщины ходили туда только по большим праздникам. Конечно, они поднимались на свои места наверху. Я же с отцом всегда ходил в синагогу в шаббат:  в пятницу вечером и в субботу утром.

Иногда мне становилось скучно там, но в основном все было хорошо. И чтение Торы, и все остальное очень впечатляло. Сама церемония очень, очень увлекала.

Редкий кадр интерьера Большой синагоги. Источник: Brest-Litovsk-Volume II-The Encyclopedia of the Jewish Diaspora (Belarus)

Когда в синагоге становилось уж слишком шумно, шамес ( служитель синагоги Прим. переводчика) громко хлопал рукой по большой книге, пока не устанавливалась тишина. Я часто вспоминал этот звук, уже находясь в Америке.

В субботу днем после обеда и легкого сна мы шли в синагогу, и там всегда был, как они называли, реднер, оратор. Вообще эти ораторы были речистыми. Они очень хорошо говорили и рассказывали разные интересные случаи из еврейской жизни. Они цитировали Библию, они цитировали пророков и прочих. Не хочу кого-то запутывать, но очень возможно, Иисус Христос был из таких, потому что он всегда поучал, всегда обращался к людям и так далее.

Oyrech auf Shabbes означает гость в шаббат. Привести незнакомца домой к ужину в пятницу вечером было обычным делом. Догадываюсь, что было немало шнорреров (попрошаек Прим. переводчика)), которые могли воспользоваться приглашением, но с этим ничего нельзя  было поделать. Правда, в основном это приходили люди очень спокойные. Некоторые мужчины много говорили. Я предполагаю, что они были обычными коммерсантами или путешественниками. Историй об этих людях ходит множество.

В Брест-Литовске было много хасидов. Недалеко от того места, где мы жили, был так называемый хасидский штибл (частный дом, превращенный в синагогу Прим. переводчика). Он не назывался синагогой. Это был дом, хасидский дом. В детстве мы иногда стояли в его дверях и с любопытством наблюдали, что там происходит. Надо сказать, смотрели мы на хасидов как-то свысока.  Все миснАгеды (этим словом хасиды называли евреев-ортодоксов, проживавших на территории ВКЛ Прим. переводчика) смотрели так на хасидов. Между хасидами и ортодоксами никакого общения не было. Я предполагаю, что из-за того, что каждый считал себя выше другого. Но я лично никогда с этим не сталкивался. У нас вообще не было друзей среди хасидов.

Мои родители говорили о хасидах, что они слишком погружены в религию.  Также любопытным фактом было и то, что хасиды были слишком веселыми. Они пели, танцевали и так далее. В нашем окружении евреи не танцевали.

Разносчик мацы. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Еда

У нас был кошерный дом, абсолютно кошерный. Мы покупали только кошерное мясо. Моя мать ходила к раввину, если находила блутцдроппен (капельки крови Прим. переводчика) в яйце или в курятине. Если раввин говорил, что это не кошерно, мама все выбрасывала.

Наша еда была превосходной, хотя мы ели курятину или какое-то другое мясо только по субботам. Я приписываю свое долголетие питанию, которое у меня было в молодости.

Пища в течение недели была достаточно сытной. Можно было есть то, что по-английски называют chitterlings (потроха Прим. переводчика). Это то, что черные называют пища для души, а попросту печень. Печень стоила очень дешево, и, собственно говоря, когда ты покупал мясо, тебе давали печень даром. Была еще гефилте кишке (фаршированная куриная или гусиная шея Прим.переводчика). Моя мама делала ее, набивая кишку вкуснятиной.

У нас всегда был чудесный суп, густой с косточкой. Мы ели его каждый день. Вся наша трапеза могла ограничиваться одним только супом, холодным супом. У нас супы были очень вкусные из смеси ячменя, бобов, гороха и моркови.

 Мы ели фактически только свежие продукты, за исключением того, чего зимой не было. Зато у нас была морковь, которая всегда была вкусной. Летом моя мать покупала  огурцы, которые в России считали по шестьдесят штук и называли это количество шук. Так считали крестьяне, приезжавшие на подводах и продававшие огурцы всем, кто хотел. Моя мать сама их мариновала. Уверяю, что есть эти огурцы было истинным  наслаждением. Когда мы уезжали в Америку, моя мать взяла с собой бочонок своих огурцов, хотя мы могли купить их по пути в Америку на немецком корабле, на котором их было много. Только, когда наши кончились, мы стали покупали на корабле другие.

Моя мать была одним из самых замечательных пекарей. Она пекла халу длиной около двух с половиной футов ( приблизительно 75 см Прим. переводчика).  Наша семья была большой. Мать всегда пекла две халы, всегда две. В пятницу вечером, когда отец возвращался домой из синагоги, он садился во главе стола, и я часто вспоминаю случаи, когда мать пару раз забыла положить нож на стол, чтобы резать халу, а сказать об этом отец ей не мог, потому что обращаться к другим можно только после того, как будет произнесен брахот ( благословение Прим. переводчика)   И вот после брахота отец на идише резко говорил «мессер»(нож Прим. переводчика).

Подготовка к шаббату была настоящим событием. В доме  тщательно все мыли и убирали, на стол стелили белую скатерть. Моя мать зажигала две свечи bentsh licht (субботние свечи Прим. переводчика), и это было очень красиво. Затем мы все садились за большой стол, который был у нас, и мой отец произносил брахот (благословение Прим. переводчика) над хлебом, нарезал его и давал каждому члену семьи ломтики хлеба, и мы все начинали есть. Мы ели курятину и всевозможные цимесы (сладкое овощное рагу Прим. переводчика). 

Песах был потрясающим, большим праздником. Нужно было осмотреть весь дом, тщательно прибраться, сжечь с молитвами весь хамец ( квасные продукты Прим. переводчика).

Мацу к Песаху нельзя было купить в коробках или пакетах. Ее нужно было испечь самим, поэтому женщины собирались в небольшую группу из пятнадцати семей и нанимали действующую пекарню. Булочник вычищал печь, чтобы в ней не было крошек. Так было заведено. Предположим, было десять таких групп. Каждой из них назначался свой день для выпечки мацы. В такой группе все должны были что-то делать: раскатывать тесто и так далее. Был в нашей группе мальчик, который сидел на столе. Это был я. Мне надо было насыпать мерку муки в огромную миску, а мой младший четырехлетний брат наливал туда воду. Строго соблюдалось, что и в каком количестве добавлять. Соль в тесто не клали, только муку, немного воды и всё.

Затем две женщины месили тесто. Длинные столы покрывались чистыми металлическими листами  чтобы маца не касалась дерева, на котором пекарь обычно делал свой хлеб.

Когда на эти столы клали тесто, женщины стояли там со скалками и раскатывали тесто. Маца всегда получалась круглая, потому что квадратную мацу не раскатаешь. Затем приходил мужчина и на раскатанном тесте  валиком с острыми шипами делал маленькие дырочки. Таким образом тесто не поднималось во время выпечки. Затем это тесто на длинной лопате, покрытой маслом, отправлялось в печь. Когда выпечка завершалась, женщина выносила в корзине мацу. На этом завершался день для каждого члена группы.

Выпечка мацы. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Для приготовления горячей пищи к шаббату тоже организовывались группы, но поменьше. В шаббат не разрешалось ни готовить еду, ни зажигать спички, и еще много чего нельзя было делать. Так вот, в нашей квартире была очень большая и глубокая печь. Моя мать собирала у нас дома своего рода штаб женщин маленькой группы. Их было, должно быть, десять женщин. В пятницу днем они приносили свою еду в полностью закрытых глиняных горшках с обедами для следующего дня. Моя мать топила дровами печь, а затем чистила ее щеткой или чем-то еще. Все горшки в пятницу днем ставили в печь, затем печь плотно закрывали, и так она оставалась закрытой всю ночь до следующего утра. До прихода мужчин из синагоги, женщины на следующий день приходили и забирали свои горшки. Моя мать доставала горшки из печи и ставила их на пол. Каждая женщина находила свой горшок. Они также оставляли маленькую монету за дрова, которые были использованы. Просто так было заведено. Моя мать не брала плату, как делали пекари-профессионалы. Когда горшок открывали, из него доносились самые аппетитные запахи. В нем было самое вкусное, при этом он был горячим. Я никогда не забуду это.

Политическая атмосфера

Я был слишком маленьким, чтобы почувствовать политическую атмосферу того времени, но разговоры об этом я слышал.

Мой старший брат , Герш Юдель, которого я очень хорошо помню, стал ярым сионистом с момента, как только он смог произнести слова Сион и сионист. В Америке у него в комнате всегда висела фотография красавца Теодора Герцля (основатель Всемирной Сионистской организации Прим. переводчика), стоящего у каких-то перил. Мой брат принадлежал к группе юношей и девушек, которые были сионистами. Фактически, позже, когда мы были в Америке, мы с ним никогда не ладили, потому что я был социалистом, а он – сионистом. Будучи старше меня, он все время как бы подтрунивал надо мной по этому поводу.

Мой второй брат Луи, которого мы звали Ицик Лейб, принадлежал к Бунду. Он был революционером. Ему было, кажется, шестнадцать или семнадцать, когда он вступил в Бунд, точнее в Бунд Юнге, который был в социал-демократической партии ее еврейским молодежным отделением. Моя мать очень переживала и боялась за него.  Брат в своих высказываниях был прямолинейным, каким-то смутьяном в семье. Он, бывало, вскакивал на стол и громко кричал: «Царя!» «Долой Царя!» Ну, а мама чуть не умирала от страха. К счастью, никто больше это не слышал. Вот какой это был парень. А про аресты мы слышали и прочее тоже.

Фрагмент карты Брест-Литовска с жилыми кварталами и интендантским городком.

Армия

Рядом с нашим домом был арсенал(скорее всего, Марголис ошибается; это был не Арсенал, а Интендантский городок. Прим. переводчика). Солдаты производили огромное впечатление не только на меня, но и на других мальчиков моего возраста, с которыми я общался. Казармы располагались в непосредственной близости от нашего дома. Так как их большой двор был все же недостаточно большим, чтобы тренироваться на нем, поэтому солдаты выходили на улицу. Музыки у них не было, зато, конечно, был барабан, чтобы поддерживать ритм. Солдаты маршировали туда-сюда по улице, тренировались, а мы, дети,  обычно четверо или пятеро из нас, всегда шли за ними, подражая строевому шагу. Солдатам это нравилось.

Военным выдавали пайки. Их привозили на грузовике. По-моему, они получали свои пайки на неделю. Хлеб, например. Солдатам была положена  большая круглая буханка хлеба. Получив паек, солдаты выходили на улицу и часть пайков продавали местным по семь копеек за буханку. Это был самый вкусный хлеб, полностью черный хлеб. Он был черный, но прекрасный. Я до сих пор помню его вкус.

А что солдаты делали с деньгами? Они шли в город, покупали себе немного водки и семечки, щелкали их и выплевывали шелуху. Улицы были засыпаны этой шелухой. Это было у них в привычке. И не только у них, но и большинство русских делали то же самое.

А еще у военных в казармах проводились вечеринки, и они приглашали к ним зайти. Там у них звучала музыка. У них были гармошки. Все они были замечательными гармонистами.

В Российской армии, я думаю, так же, как и в большинстве других армий, ни один местный не служил в городе, где он родился. Их посылали далеко от дома и привозили из дальних мест в наш город, так что мы никогда не знали их. Я думаю, что это делалось намеренно, в целях безопасности, ведь власти всегда боятся бунтов или революций .

Моему старшему брату, когда его призывали в армию, должно было быть восемнадцать или девятнадцать лет. Он, конечно, не хотел идти в армию. Так вот, он сделал то, что в России делали в большинстве еврейские парни. Мой брат и еще один парень недоедали и не спали месяц перед тем, как их вызовут. Они не давали друг другу спать больше двух часов. Один бодрствовал, а другой спал. Если один спал больше двух часов, то другой будил его. Ели они мало, фактически морили себя голодом. Итак, мой брат и этот парень к моменту появления на призывном пункте были совершенно худыми и слабыми, поэтому их не взяли в армию. Такие и другие способы, чтобы не попасть в армию, были широко распространено среди евреев.

Соседского парня, который жил в темной комнате в нашей квартире, тоже призвали и  отправили далеко-далеко. Он приехал домой в отпуск и выглядел чудесно, выглядел лучше, чем когда-либо. По его словам, его хорошо кормили. Когда он отслужил свой срок, он вернулся домой. Однажды он сидел на крыльце дома возле арсенала, а мимо проходил офицер. Этот молодой человек был уже в штатском. Я увидел, как он встал и отдал честь при приближении офицера. Он все еще думал, что он в армии. Вскоре его семья переехала и больше я его никогда не видел.

Стирка на реке Буг

Вы удивитесь, что делали, чтобы постирать белье. Ведь в доме не было воды. Зато в Брест-Литовске была одна из прекраснейших рек, довольно широкая река Буг. И раз в неделю, а может быть, раз в две недели, моя мать вместе с другими женщинами ходила к реке, постирать белье. Они бросали белье в речную воду. Когда оно намокало, женщины колотили его о камень или о что-то плоское. Единственное место, где я когда-либо видел что-то подобное и гораздо в большем масштабе, чем на реке Буг, это было в Индии. В Бомбее я увидел, как сотни мужчин и женщин делали то же самое со своим бельем на камнях, что и моя мать и многие другие женщины делала в России, и это напомнило мне о доме.

Когда женщины возвращались домой с чистым бельем, его надо было погладить. Конечно, гладили дома. Это было еще одна работа. Женщины все время работали.

Водовозы набирают воду в реке Мухавец в Брест-Литовске.

Дорога в Америку

Мой отец приехал в Америку первым, и это интересная история. У отца был сослуживец в Брест-Литовске, Збунчик его звали. Он был примерно того же возраста, что и мой отец. Он был вроде бы и неприметным человеком, но он был замечательным парнем, добродушным и чудесным. Будучи холостяком, он скопил немного денег. Именно он подал моему отцу идею, поехать в Америку.

Многие уезжали в Америку, присылали фотографии, показывая, как хорошо они были одеты, красочно рассказывая о славной Америке. Мы также получали письма от наших друзей из Америки. Эти письма  рисовали картину процветания. Из писем создавалось впечатление, что в Америке деньги растут на тротуарах, а улицы вымощены золотом. Так вот, Збунчик уговорил моего отца, и они вместе уехали из России. Конечно, запрета на их выезд из страны не было. Ведь они были уже не призывного возраста, но все же уехать из России было непросто. Границу можно было пересечь, заплатив кому-то что-то.

Мой отец пробыл в Америке год. Вероятно, жил в очень плохих местах, не знаю, где, но он скопил немного денег.

Мы получали от него очень хорошие письма, ободряющие нас, в которых говорилось, что он смог найти работу. Моя мать не полагалась на удачу при следовании из одной страны в другую, как это приходится делать большинству иммигрантов, будь то в Германии или Польше или где-то еще. Она сразу же обратилась к властям в Гродно. Гродно был столицей губернии, на территории которой находился город Брест-Литовск. Мать взяла с собой мою сестру. Других детей она оставила у соседей и поехала в Гродно. Вернулась она уже с паспортом на всех нас, с одним паспортом. Она уменьшила возраст всех детей, чтобы не платить полную стоимость проезда. Моя самая большая потеря в жизни заключается в том, что я не знаю, что случилось с этим паспортом, это было просто сокровище.

Перед отъездом в Америку мама отправила нас к парикмахеру подстричься, потому что мы уезжали примерно через одну-две недели. Надо было хорошо выглядеть, когда приедем в Америку. Мы пошли к парикмахеру, и он нас попросту обкорнал. Я имею в виду, что пейсы ( длинные неподстриженные пряди волос на висках у ортодоксальных евреев Прим. переводчика) были тоже обрезаны.

Мы пересекли гренец, то есть границу на поезде, который был просто идеальным. Поезд остановился в каком-то городе в Пруссии. Там нас изолировали на пару дней, а потом нам пришлось пройти через процесс дезинфекции, где всю нашу одежду окурили и осмотрели нас голыми. В день отъезда нам предстояло получить одежду по другую сторону забора. Она была еще теплой. Потом мы сели на поезд до Берлина.  В Берлине мы переночевали , а на следующее утро сели в другой поезд до Гамбурга, а оттуда на пароходе отплыли в Америку.

Иммигранты на Атлантическом лайнере «S. S. Patricia» 

Я родился в Брест-Литовске…

Posted on by Natalia

В книге Владимира Глазова “Симфония еврейского древа Брестчины” ( 2019 год ) среди широких портретных мазков великих и знаменитых имен тех, кто родился в Бресте и его окрестностях, есть совсем небольшая биографическая зарисовка о Джозефе Аароне Марголисе. Хотя в силу своей профессиональной деятельности он был достаточно публичной личностью, информация о нем скупа и лаконична. Родился, работал, умер. Гораздо больше сведений можно узнать о его зяте и внуке. Зять, Лео Рифкин, широко известен в американских театральных и кинематографических кругах, как автор сценариев популярнейших телесериалов ( “Семейка Адамсов”, “Новые приключения Гекльберри Финна” и др. ). А внук прославился, благодаря своей работе в качестве арт-директора  рок-группы Grateful Dead. Но одно ясно, сын бедного еврейского кузнеца из Брест-Литовска, Джозеф Аарон Марголис, сумел выковать свое счастье и занимает достойное место среди тех, кем Брест может гордиться.

Джозеф Аарон Марголис родился 25 декабря 1889 года в Брест-Литовске. Ему было 12 лет, когда семья переехала в Америку, в Нью Йорк.  Где и как Джозеф учился, его биография умалчивает, но зато мы точно знаем, что уже в 16 лет он начал работать помощником библиотекаря в школе социальных наук Рэнд в Нью-Йорке. “Библиотека эта была основана сторонниками социалистической партии США, которые видели одной из главных своих задач всестороннее образование рабочих. Видимо, и сам Джозеф за шесть лет пребывания в ней много чему научился. В 1912 году он перешел на работу в один из крупнейших книжных магазинов Нью- Йорка – Brentano’s, располагавшийся на знаменитой Пятой авеню Манхэттена. В конце двадцатых годов Джозеф Марголис ушел из книжного магазина, чтобы стать коммерческим директором издательства Covici-Friede. Однако издательство, просуществовав около десяти лет, в 1938 году обанкротилось. После чего Марголис вернулся в книжный магазин Brentano’s, ставший для него почти родным. С 1944-го по 1947 год он занимал пост директора Совета этого книжного торгового дома., а в 1945-46x годах Марголис являлся Президентом Американской ассоциации книготорговцев. С 1955-го до выхода на пенсию в 1960-м, Джозеф Марголис был управляющим Центра по Международным делам книжной торговли Ассоциации внешней политики и Фонда Карнеги по поддержанию мира во всем мире…”(В.Глазов “Симфония еврейского древа Брестчины”, стр. 84).

Можно с уверенностью сказать, что Джозеф Аарон Марголис сыграл далеко не последнюю роль в развитие американского книжного бизнеса. Он умер глубоким стариком в возрасте 92-х лет. Свой архив, в котором собраны уникальные фотографии, переписка с выдающимися людьми того времени, документы, рукописи, он  завещал библиотеке Колумбийского университета. Джозеф Аарон Марголис был участником проекта “Устная история”. У него два раза брали интервью. Первое, в 1971 году. В нем он рассказал о своей профессиональной деятельности. А вот через 6 лет после первого интервью, в 1977 году, журналист Клиффорд Чанин попросил Марголиса рассказать о его детстве в Брест-Литовске. Рассказ Марголиса был записан на пленку и размещен на сайте устной исторической библиотеки Уильяма Винера Американского еврейского комитета. Сейчас пленки с записью и транскрипт интервью хранятся в Публичной Библиотеке Нью-Йорка. Эмоциональное, сентиментальное, очень живое повествование старика ярко и подробно описывает то, как жил город в конце 19го века. Нет уже этого города. Нет людей, которые в нем жили, но они оставили нам свои воспоминания, помогающие добавить знаний об истории родного Бреста.

Брест-Литовск. Жилые дома на Новом бульваре. Вдали виден перекресток с улицей Широкой.

Дом

Я родился в Брест-Литовске. Это был относительно большой город. Должно быть в детстве он казался мне намного больше, чем был на самом деле. Но я помню, наверное, сорок пять тысяч из пятидесяти тысяч жителей города были евреи.

Мы жили в довольно большом доме. В нем не было водопровода. Воду нужно было носить в дом из колодца, находившегося недалеко. Не было сантехнических удобств.

В другом конце дома был продуктовый магазин. Его хозяина звали Реб Мейер. Слово «Реб» или «Ров» значило то же, что и слово «господин». У большинства женщин не было денег до получки, и хозяин продавал в долг. У него был странный способ вести учет. Он писал на доске что-то малопонятное, напоминающее чем-то стенографию, но моя мать, которая была очень хорошим математиком, держала всё в уме и знала сумму долга.

На улице было всякое. Я имею в виду, что она была не очень чистая, особенно переулки никогда не были чистыми. Я столкнулся с этим в Неаполе, когда зашел в итальянское гетто.

В наш дом заходили соседи. Телефонов и звонков на дверях не было. Сосед приходил и все. А если он заходил во время обеда, то слышал «эссен», что означало «Заходи, поешь с нами». Но ответ был “Essen. Shainen dank” (большое спасибо, есть не буду). Так было заведено, и они заходили в любое время, когда хотели.

В городе у нас были друзья и много родственников. Рядом жила сестра моего отца, и я довольно часто навещал ее. У нее была дочь, очень красивая девушка, которая делала папиросы. Она не работала на фабрике, она брала работу домой, и у нее была маленькая машинка, на которой она делала папиросы, а я сидел там и смотрел, как она так быстро их делала, напевая при этом.

Изготовление папирос. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Квартира

Думаю, в доме было несколько квартир. У нас была угловая квартира, выходившая на улицу, которая называлась Брайтегассе, Широкая. Улица была немощеной. По ней протекала канава. Такую я видел в Иране еще десять, двенадцать лет тому назад.

Могу по памяти нарисовать план квартиры. Там была кухня, большая комната, еще одна большая комната и темная комната с окном над дверью, через которое проникал свет из соседней комнаты. Вот и все. В квартире жили три семьи, то есть в одной нашей комнате вынуждены были жить восемь детей и двое родителей.

 Это была большая угловая комната с окнами на улицу. Нашу комнату мы назвали то столовой, то гостиной, то спальней. За столом наша семья выглядела большой. У нас была подвесная лампа, которую мы могли поднимать и опускать. Ее купил мой отец. Он захотел купить именно такую необыкновенную лампу, так как его место в синагоге было на первом ряду. Все соседи приходили посмотреть на нее. Следующая комната была отделена печью, которая обогревала всю квартиру. Ее снимала супружеская пара, у которой не было детей. Жена занималась пошивом одежды, и две мои сестры научились у нее шить. Там же они и работали, не выходя из своего дома. Муж этой женщины был одним из самых замечательных людей, которых я могу вспомнить из детства. Летом он работал маляром, а зимой переписывал Тору на пергаменте. У него были перьевые ручки. Это было просто чудо. Он брал меня за руку и приводил к себе в комнату, потому что видел, что мне интересно то, что он делает. Я сидел там и смотрел, как он пишет Тору. Он был рыжеволосым, очаровательным парнем и смотрел на меня так, как будто я был его собственным ребенком. У этой пары не было детей.

В дальней темной комнате, куда свет проникал только через окно над дверью, стояли швейные машинки. Там жили трое: муж с женой и их маленький сын, который, когда он вырос, пошел в армию. Мужчина был большим, грузным, рослым, из тех, что описаны у Шолома-Алейхема, как ам-хаарец ( в разговорном иврите обозначает необразованного человека, грубого невежду Прим. переводчика). Он работал носильщиком, переносил разную поклажу для людей, а его жена занималась приготовлением еды и заботилась о сыне.

Кухня была общая на три семьи, с большой печью, в которой каждая семья готовила себе еду. Все семьи готовили отдельно и ели отдельно.

Семья в доме около печи. Фотограф Сержпутовский А.К.

Когда сейчас я слышу нарекания о том, как сейчас в России живут бедняки, меня это возмущает, потому что не может быть большей тесноты, чем та, в которой жила моя семья. Ведь все в моей семье жили в одной комнате и еще рядом две другие семьи. Я действительно никогда не испытывал подобную тесноту.

Насколько я помню, в нашей комнате было три кровати. Мы с братом спали на одной кровати, две сестры спали на другой. Некоторые из нас спали на полу, в буквальном смысле на полу. Летом было хорошо, потому что за исключением дождливой погоды мы спали на открытом воздухе.  Зимой мы спали вчетвером в одной постели. Иногда у нас оставались на ночь гости. Не помню, куда мы их укладывали, возможно на кухне.

Когда рождался ребенок, не было колыбелей, которые качают на полу. Может и были, но таких в России я вообще не видел. В тесноте, в которой мы жили, люльку подвешивали на четырех веревках  к потолку. Когда ребенок начинал плакать, его колыхали. Я видел это во многих домах и у себя дома тоже. Я хорошо помню, когда мне было четыре года, и мой младший брат начинал плакать, моя мать просила: «Киндер, дети, покачайте его» или «Поколыхайте его». Брат это слышал так часто, что потом, когда он начинал плакать, он сам себе говорил: «Киндер». Так тесно было, потому что не было отдельных спален для детей или чего-то подобного. Скученность была частью нашего быта, и я хорошо запомнил эту люльку, свисающую с потолка.

Отношения между разными семьями, жившими так близко друг от друга, были прекрасными, отличными. Моя мать вела себя очень дипломатично, относилась к соседям по-доброму. Конечно же, переписчик Торы,и его жена тоже были действительно очень хорошими людьми. Это именно то, что возвращает меня в детство. У меня было хорошее детство.

Подготовка к празднику Пейсах. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Отец

Мой отец был кузнецом. Я бы сказал, скорее мастером по металлу. Он был очень ловок; он мог смастерить, что угодно. Когда мне исполнилось примерно шесть лет, я стал приносить ему обед. Он работал один у наковальни с железом, которое он доставал из огня. Железо было раскаленное. Отец сгибал его щипцами так легко, что мне было просто удивительно наблюдать за ним. Я никогда не видел, чтобы отец подковывал лошадей. Не думаю, чтобы он вообще этим занимался, потому что он был  слишком хорошим и изобретательным мастером. Отец учил людей, у которых он работал, как использовать инструменты, чтобы упростить и удешевить работу.

Я уверен, что он не зарабатывал много денег. Если я правильно помню, у него выходило около десяти долларов в неделю. Это то, что я слышал.

Отец был религиозен. У него было даже свое место в синагоге, как правило, рядом с большими шишками, и я помню, как я всегда сидел рядом с ним.

Кузнец. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Мать

Моя мать была очень красивой и одной из самых мудрых женщин, которых я когда-либо знал, хотя она была, я бы так сказал, неграмотной. Ей нравилось быть активной. К ней все время приходили люди за советом. Приходили не только родственники, но и друзья. Она знала способы, как привлечь и расположить к себе людей.

Ей приходилось заботиться о куче детей. Все мы были разного возраста. Она отправляла нас кого в хедер, кого на работу или туда, куда  нужно было идти. Она готовила всем завтрак, ужин. Ей приходилось ходить за покупками, стирать одежду.

Когда мой отец приходил домой, он должен был хорошо поесть. Хотя он был не из тех, кто мог стукнуть по столу, но и мать всегда очень хорошо готовила. После обеда девочки мыли посуду. Они уже были достаточно большими, чтобы это делать.

Мать, бывало, сидела и вязала носки для детей. Это было время не такое, как сейчас, когда все смотрят телевизор, слушают радио. Тогда мы все сидели и разговаривали друг с другом, а у моей мамы, представьте себе, хватало времени сделать всю ее работу по дому. Поэтому, когда она приехала в Америку, она говорила: «Я этого не понимаю, почему все тут на жизнь жалуются?».

Моя мать была  мудрой, прекрасной женщиной. Если кто-то из нас, детей, плохо себя вел, она не говорила об этом моему отцу, пока он не пообедал. Она объясняла это тем, что если она скажет ему об этом до обеда, то он может не получить удовольствие от еды. Иногда отец наказывал нас, но мягко. Я мало что помню, чтобы меня лишили чего-то. Помню, мама рассказывала мне историю, что однажды я пришел домой из хедера (начальная еврейская школа Прим. переводчика), открыл шкафчик, где обычно была еда, а мать сказала: «Там ничего нет».

Женщины и дети. Фотограф Сержпутовский А.К.

Дети

У моих родителей было девять детей. До моего рождения родились два брата и две сестры, а после моего рождения еще два брата и две сестры. Я появился на свет в середине. Мой самый младший брат родился в Америке. Он пошел по обычному американскому пути:  получил юридическое образование. Правда, после окончания университета он не стал юристом. Вместо этого он занялся театром и киноиндустрией.

Все мальчики, кроме моего младшего брата, родившегося в Америке, носили двойные имена. Моим старшим братом был Герш Юдель, моим следующим братом был Ицик Лейб. Я появился позже. У меня было имя Иосиф Аарон. Младшего брата, которого уже нет в живых, звали Хаим Пинхас, а самого младшего брата, родившегося в Америке, звали Авраам. Видите, все это были практически библейские имена.

Мой старший брат был плотником. Когда он приехал в Америку, он стал учителем, а затем дантистом. Младший брат Ицик Лейб был портным, мужским портным, и он шил для себя и для нас прекраснейшую одежду, просто чудесную одежду.

Однако у девочек были только одиночные имена. Старшая была Эстер, следующая Ева, потом была Ревекка, а потом последней родилась Злата. Злата — это не еврейское имя, но, вероятно, это было очень распространенное имя.

Две мои сестры, которые появились после меня, были швеями.

В семье все помогали друг другу, хотя каждый при этом занимался своим делом. Мой младший брат был моим другом. Видите ли, в большой семье дети выбирают себе друзей. Он был моим приятелем, я брал его за руку, и мы гуляли в гойшерском (нееврейском Прим. переводчика) районе, чтобы показать ему сады, яблони и так далее. И мы бродили по этому очень тихому району, слушали, как играет пианино, и так далее. Однажды осенью перед нашим отъездом в Америку мы шли мимо сада. Женщина в саду жестом подозвала нас и поинтересовалась — мы немного понимали по-русски — не зайдем ли мы за яблоками, показывая на деревья. Мы зашли туда. Я залез на дерево, а мой младший брат стоял внизу с корзинами. Мы работали там около часа или чуть дольше. Нам заплатили немного денег, я не помню точно, сколько это было. Наверное, несколько копеек. Мы наполнили пару корзин фруктами и принесли их домой.

Повитуха и дети, которым она помогла появиться на свет. Источник: Photographing the Jewish Nation Pictures from S. An-sky’s Ethnographic Expeditions.

Продолжение следует…

Уроки австрийской истории

Posted on by Natalia

22 октября 2021 года в Доме Истории Музея Нижней Австрии в г. Санкт-Пёльтен состоялась презентация обновлённой и расширенной той части постоянной экспозиции,  которая охватывает далеко не однозначный, до сих пор до конца не осмысленный и по-прежнему очень болезненный для Австрии период истории страны: 20-40е годы. Это зарождение австрийского фашизма в 20е годы, потом полная победа немецкой нацистской идеологии в 30-е годы, а затем сознательный и единогласный выбор народа отказаться от суверенитета и присоединиться к Германии, превратившись в придаток с названием Остмарк.  Почему австрийцы так старались угодить новому режиму и стать его ярыми апологетами? Почему австрийцы, опережая немцев, выполняли все приказы властей, были инициаторами всего, что касалось арестов, гонений, отправок в концентрационные лагеря, «ариаизации» и «очистки» от всех, кого нацистский режим рассматривал, как не имеющих право ни на что. На жизнь в том числе.  

Листовки, призывающие австрийцев голосовать за присоединение к Германии. Дом Истории, Санкт-Пёльтен.

Целью этого раздела экспозиции является не только демонстрация политических и социальных событий, происходивших в стране, но и попытка показать на примере историй жизни отдельных людей, их персональных свидетельств и воспоминаний то, что происходило с обществом. Какие соблазны или угрозы режима повлияли на массовое сознание и привели к трагическим последствиям? Было ли сопротивление? Если было, то в какой форме? Как Вторая Мировая война повлияла на жизнь как жертв, так и преступников режима? Личные фотографии и документы рассказывают трагические истории конкретных людей: насильственная эвтаназия «неполноценных», концлагерь и казни за инакомыслие в любых проявлениях при полном отсутствии судебно-правовой системы, депортация в лагеря смерти всех евреев и цыган. И все это происходило не где-нибудь в Тимбукту, а на знакомых улицах, в каждом  доме и всего несколько десятилетий тому назад.

Культ фюрера и нацистская пропаганда проникли и охватили все слои австрийского общества от мала до велика. Дом Истории,  Санкт-Пёльтен

В нынешней экспозиции также появился новый раздел, демонстрирующий,  как нацисты вкупе с местными коллаборационистами «наводили порядок» на оккупированных территориях. Именно для этого раздела постоянной экспозиции в качестве не только иллюстрации, но и достоверного подтверждения, были выбраны 5 рисунков В.Н. Губенко, на которых изображены трагические эпизоды нацистской оккупации Бреста. Присутствие в экспозиции одного из лучших музеев Австрии рисунков с «Брестской темой» – это замечательное событие. Учитывая то, что Дом истории представляет собой не только инновационный музей, но также является центром современных научных исторических исследований, обладающим уникальной коллекцией архивов, документов и экспонатов, можно надеяться, что некоторые моменты истории Бреста, непосредственно связанные с Австрией ( а они таки имеются), станут предметом изучения и возможных совместных проектов.

5 карандашных рисунков В. Губенко, на которых изображены трагические моменты оккупации Бреста. Дом Истории, Санкт-Пёльтен.

На презентации обновлённой постоянной экспозиции мы впервые увидели несколько «говорящих» экспонатов, среди которых выставлен кожаный ремень Вальтера Фантла. Казалось бы, просто старый ремень. Но для его хозяина ремень оказался единственной вещью, оставшейся от трагического прошлого, памятью и талисманом, с которым он не расставался всю свою долгую жизнь.

Кожаный ремень в руках Вальтера Фантла

Вальтер Фантл родился в 1924 году в еврейской семье в пригороде Санкт-Пёльтена. Отец Вальтера владел магазином, который сейчас у нас назвали бы «1000 мелочей». Сразу же после аншлюса магазин был конфискован, дом отобрали, а всю семью депортировали в Вену и поселили в одной из так называемой «сборных квартир». Чтобы угодить фюреру, австрийцы уже в первые дни аншлюса обьявили о том, что в кратчайшие сроки сделают Австрию „judenfrei“. Обещание, данное фюреру, они с успехом выполнили, создав ужасную, но эффективную систему депортации больших групп людей в гетто, лагеря смерти и места убийств. Даже Гейдрих и Кальтенбруннер, принявшие в марте 1938 года в венском отеле “Регина” далеко идущие решения о полной конфискации еврейской собственности, будут удивлены той одержимостью, с которой местное население расправилось с 170 тысячами евреев, проживавшими в Вене в марте 1938 года. Уровень насилия, направленного против них, намного превосходил все, что имело место при антисемитских беспорядках в самой Германии, начиная с 1933 года. Австрийская модель “решения еврейского вопроса” станет образцом для выполнения подобных “задач” на всей территории Третьего Рейха. 

Сначала всех австрийских евреев в приказном порядке переселили из родных мест в Вену. Причем, в специально отведённые дома, квартиры, школы, которые находились в тех венских районах, где исторически проживали евреи.

В Вене во многих местах можно увидеть около домов такие металлические таблички. В отличие от других стран, где похожие квадратные знаки называются «штольпенштайн», в Австрии они носят название «камни памяти» и монтируются в тротуаре около тех домов, где жили погибшие в лагерях смерти. Чтобы прочитать имя, надо склонить голову. Так, кто вольно или невольно, но чтит память погибших. Тюркенштрассе, 31. 9й район, Вена.

В начале 41го года началась организованная массовая депортация. Почти каждый день с вокзала Аспанг уходил эшелон, в котором находились не менее одной тысячи человек. Эшелоны уходили на Восток: Терезиенштадт, Освенцим, Малый Тростинец…. Всего из Вены было депортировано 48 953 еврея. Выжили из них только 1073 человека.

Место, где находился Aspangbahnhof. С 1939 по 1942 год здесь осуществлялась депортация евреев. Вокзал находился в центре города, поэтому регулярная еженедельная депортация около тысячи евреев одновременно не осталась незамеченной и приветствовалась населением.

В 1977 году здание вокзала было разрушено. Территория долго оставалась просто пустырем, и только в начале 2000-х она была объявлена зоной городской застройки для квартир, офисов и зеленых насаждений под названием «Еврогейт». Сегодня о мрачной истории этого места напоминают не только вывеска «Место жертв депортации» и памятный камень, но мемориал, открытый осенью 2017 года: символические рельсы уходят в печь крематория.

Среди переживших Холокост оказался и Вальтер Фантл.  Всю семью Вальтера сначала отправили в концентрационный лагерь Терезиенштадт, а в 1944 году Вальтер и его отец были переведены в Освенцим. Отца сразу отправили в газовую камеру, а Вальтер смог пережить ужасы лагеря, пройти Марш Смерти и дождаться освобождения. Он считал, что в этом ему помог кожаный ремень, ставший для него талисманом. Вальтер был уверен, что пока ремень у него, с ним ничего не случится. Ему не раз предлагали обменять ремень на хлеб или что-то, что очень ценилось в жутких условиях концлагеря, но Вальтер отказывался от любых предложений. Он сберёг ремень, по которому мы можем увидеть, как менялся внешний облик его владельца: последние дырочки Вальтер пробил на ремне, когда весил 37 килограмм. Вальтер Фантл был не только выжившим свидетелем Холокоста, но и одним из немногих, кто после освобождения вернулся в Австрию. Его никто не ждал. У него ничего не было, и никто ему ничего не вернул. Послевоенное австрийское общество изо всех сил старалось изобразить из себя жертву, хотя выходцы из Австрии составляли непропорционально большую долю нацистского репрессивного аппарата Третьего рейха – 14% персонала СС и 40% в лагерях смерти. При этом доля австрийцев в общем населении «Великой Германии» была всего 8%. Президент Австрии Александр Ван дер Беллен, выступая на церемонии по случаю 80-летия аншлюса, сказал, что «австрийцы были не только жертвами, но и исполнителями преступлений, зачастую на руководящих позициях».  Свыше 1,2 млн. австрийцев (солдаты и офицеры) воевали на стороне гитлеровского рейха. Среди самих австрийцев расхожи два таких черновато-ироничных анекдота:

– Знаешь, Австрия – это такая страна, которая убедила весь мир, что Бетховен был австриец, а Гитлер – немец.

– Австрия – это как женщина, которая сначала получила все преимущества брака по расчету, а потом выставила себя жертвой изнасилования.

Вальтер Фантл остался жить в Вене. Женился. Работал. Никогда не делился воспоминаниями о пережитой трагедии. Татуировку номера на руке заклеивал пластырем, чтобы не вызывать лишних вопросов. И очень берег свой старый кожаный ремень. Его историю узнали случайно. Стали приглашать на встречи, снимать фильмы, брать интервью, даже написали книгу. Он приходил, рассказывал, всегда брал с собой ремень, но никогда никому не давал его даже на короткое время. Вальтер Фантл скончался в 2019 году. Самое дорогое, что у него было, свой старый кожаный ремень, он завещал Дому истории в Санкт- Пельтене.

«Рассказанная история»: ремень Вальтера Фантла в Доме Истории . Санкт-Пёльтен.

Последние десятилетия Австрия может стать примером не только в процессе преодоления нацизма, но в борьбе с неонацизмом. Антисемитизм, радикальный национализм, ксенофобия, расизм не исчезли и вряд ли порадуют разумную часть человечества своим исчезновением в ближайшем будущем. Но это не означает, что с этим надо смириться, ведь их жертвой может стать любой, независимо от вероисповедания, цвета кожи, политических взглядов, да впрочем, из-за всего, что не будет укладываться в “установленные рамки”. Австрийские политики различных уровней и политической ориентации принимают участие в мероприятиях поминовения жертв нацизма. Различные правительственные и неправительственные общественные организации, учебные заведения регулярно проводят информационные компании и образовательные мероприятия, делая это современно, доходчиво и с душой. У австрийцев нет безымянных жертв нацизма. То и дело в Вене около домов появляются “камни памяти”, на которых выбиты имена живших в этих домах людей и погибших потом в лагерях смерти. Скоро в центре Вены откроется мемориал, где на гранитных плитах будут выбиты имена всех 64 259 убитых австрийских евреев. Стена Холокоста с именами, а не с безликими цифрами, это не только память о человеке. Это ещё и способ вернуть массово невинно убиенным частичку их личности, частичку идентичности и часть достоинства. Австрийский опыт свидетельствует о том, что в принципе даже тяжело больное общество способно выздороветь. И в этом процессе очень важную роль играют такие центры, как Дом Истории Музея Нижней Австрии в городе Санкт-Пёльтен.   

Научный руководитель и директор Дома Истории Музея Нижней Австрии, доктор философии Кристьян РАПП. Благодаря деятельности Кристьяна Раппа и его талантливой команды, Дом Истории в Санкт-Пельтене стал настоящим интерактивным музеем, центром многих инновационных проектов, исторических изысканий и местом проведения уникальных выставок.

Natalia LEVINE